Радостотворность скорбей

Но истинного, доброго пастыря все эти скорби, этот мученический крест смущать и приводить в уныние не должен. И даже наоборот, в этом-то именно крест и заключается для него — весьма высокое утешение и отрада. И прежде всего таков общий закон духа человеческого. Даже в естественном человеке лежит глубочайшая потребность страданий. Достойно примечания, что и неверующие люди, особенно лучшие из них, руководящиеся еще добрыми инстинктами своей природы, не только не одобряют так называемого буржуазного беспечно-эгоистического отношения к жизни, но опозоривает его, как безнравственное (хотя у логичною неверующего, как мы видели¹⁵², теоретически не должно бы быть никаких принципов, кроме полной беспринципности, «апофеоза беспочвенности»).

¹⁵²   Лекция не напечатана здесь, а говорилось в году (о вере).

И наоборот, истинным достоинством человека считается и у них борьба за какие-либо идеалы, хотя бы по существу и ложные. Это стремление к страданию, правда, у многих из них находит себе оправдание в надеждах на будущее мнимое всеобщее довольство, безмятежное счастье на этой земле, но такое объяснение носит характер, собственно, более теоретический — в действительной же их психологии лежит инстинктивная жажда подвига, труда, борьбы, страданий, в чем человек и находит себе как бы некоторое право на более или менее сознательно спокойную жизнь. И наиболее чуткие люди, и из маловерующих, настолько ценят и любят страдания, что даже не желают принять будущею социалистического безмятежного сытого, вседовольного рая, и не столько потому, что дорога к блаженству неведомых потомков улита потом и кровью предков, сколько оттого, что внутренне, органически не могут воспринять в свое сознание и сердце жизни без страданий, как жизни буржуазно-пустой, скучной, бессодержательной, уподобляющей человека скотом несмысленным (Пс. 48:13). Борьба — вот смысл жизни, говорят наиболее резкие из них. Каждый момент блаженства должен получить себе право на свое существование через скорби. Здесь сказывается основной закон правды: выстрадать сперва блаженство, иначе, как говорит апостол, аще кто не хочет делати, ниже да яст (1 Сол. 3:10). Этот закон возложен Творцом после грехопадения человека: В поте лица твоего снеси хлеб твой (Быт. 3:19) как средство для того, чтобы падшее человечество не опустилось совсем до скотоподобного состояния беспечности, самодовольного эгоизма, а отсюда и до жестокости к ближнему, особенно же в виду того, чтобы оно, хотя поневоле, обращалось к Богу.

Но такое идеальное воззрение на страдания не удерживалось вполне и широко в истории рода человеческого: одни опустились в разного рода пороки, о которых апостол Павел пишет в Послании к римлянам; другие же дошли до крайне пессимистических выводов, до прямого отчаяния, характерным выражением которого является буддийское учение о небытии. Но и в том и другом случае страдания казались глубоко бессмысленными; слово о кресте для погибающих было юродством, безумием, как говорит апостол Павел (см.: 1 Кор. 1:18); в лучшем же случае оно было практическим требованием инстинкта, не оправдываемым принципиально.

И только в христианстве крест не только был признан необходимой нуждой, но и славным венцом (см.: Ефес. 2:16). Святой апостол Павел прямо говорит, что крест есть дар Божий (см.: Флп. 1:29), что это знак любви Господа к родным чадам (см.: Евр. 12:6); а поэтому не только не следует удивляться и роптать в скорбях, а, наоборот, тогда-то именно и радоваться особенно: всегда радуйтесь, особенно же когда впадаете в искушения различные [ср.: Иак. 1:2], и сам апостол ничем иным не хочет хвалиться, как только Крестом Иисуса Христа Распятого (Гал. 6:14).

В объяснение такого безумного «для погибающих» взгляда на страдания христианство указывает на психологическое значение, глубокий смысл их во внутреннем обновлении человека; поскольку внешний, греховный, человек тлеет через эти скорби, постольку внутренний обновляется (2 Кор. 4:16; 5:1-7), и особенно ими выжигается основной грех — гордость, самонадеянность. В силу этого скорби и получают полное принципиальное оправдание. Но мало того — христианство и дало именно силы к коренному изменению отношения к кресту: не отменяя самих страданий, а даже утверждая их, оно в то же время дало верующим такие духовные силы, так пересоздало воззрение и настроение верующих, что истинные христиане, терпя скорби, собственно, не страдают, или, во всяком случае, острота их весьма понижена в сознании верующих; а наиболее совершенные достигают наконец и такого состояния, что любят страдать более, нежели благоденствовать; еще здесь ощущая блаженство подвига 9-й ступени¹⁵³. Блаженнее давать, нежели принимать, — говорит слово Божие (Деян. 20:35)¹⁵⁴.

¹⁵¹    Верою Моисеи, придя β возраст, отказался называться сыном дочери фараоновой, и лучше захотел страдать с народом Бо-зкиим, нежели иметь временное греховное наслаждение, и поношение Христово почел большим для себя богатством, нежели Египетские сокровища (Евр. 11:24—26).

¹⁵⁴   См.: Отечник Игнатия Брянчанинова о старце, желавшем страдать еше 30 лет; в Древнем Патерике — подобный же факт. То же говорят святые Макарий Египетский, Исаак Сирин, Ефрем Сирин. «Ослаби ми волны благодати Твоей...»; «Люди думают, что скорби – зло, а между тем они не знают, что в самом деле это величайший дар Божий», — сказал один о Христе юродивый. См. также статью еп. Феодора [Поздеевскою] «К вопросу о страданиях» (Богослов, вестник. 1909. Οκτ. Τ. 3. № 10. С. 286-311).

Святой Иоанн Златоуст рассуждая о словах апостола Павла: Вси хотящий благочестно жити о Христе гони-ми будут [2 Тим. 3:12), ставит вопрос: каким образом это могло привлечь к христианству неверующих? Не наоборот ли, об этом нужно было в крайнем случае умолчать? Но ответ заключается именно в том, что христианство настолько совершенная и полная жизненности вера, что дает силы к победе и над самими страданиями, включая и смерть. В этом именно и проявляются особенная сила его и достоинство, в этом и есть истинная слава христианина: то не дивно, когда люди радуются в радости — наоборот, совершенно сверхъестественно то, когда они радуются в страданиях; это воистину может служить предметом похвалы, как бы «гордости» (говоря языком человеческим), чувства собственного достоинства христианина.

В таком взгляде на крест страдания для христианина и теряют ту остроту, которая так ярко чувствуется человеком, не обновленным духовно. А пастырь, без сомнения, должен прежде всего на себе самом показывать плоды религии креста, победы над миром скорбей.

Но еще более отрады в специально-пастырском характере креста. Крест пастыря, собственно, есть крест любви, – возведшей Пастыреначальника на древо Креста. Но этот крест Сам Господь избрал добровольно, охотно (см.: Ин. 10:16); в нем, в исполнении воли Отца Небесного Он видел истинное содержание и глубочайший смысл Своего служения: после беседы Господа с самарянкой подошли к Нему ученики, говоря: Равви! ешь. Но Он сказал им: у Меня есть пища, которой вы [еще] не знаете. Ученики недоумевали: Разве кто принес Ему есть? Иисус говорит им: Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его (Ин. 4:31-34). А, наконец, накануне последних Своих страданий Он прямо сказал ученикам: Желанием возжелал сию пасху ясти с вами (Лк. 22:15), последнюю пасху, как символ наступающею теперь благодетельного для всех конца Его Крестного подвига Любви.

И эту пищу, сладость этой пасхи поняли впоследствии и апостолы, а за ними — все истинные пастыри. Истину говорю во Христе, не лгу, свидетельствует мне совесть моя в Духе Святом, — дерзновенно уверял апостол Павел, - великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему, что израильтяне отвергли Спасителя, и, дабы привлечь их, я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти (Рим. 9:1-3).

И действительно, любовь к пасомым хотя, с одной стороны, заключает в себе растравляющую сердце скорбь, но, с другой стороны, в ней же заключаются такие отрада и сладость, которые делают эту скорбь желательной, влекущей к себе. Эта скорбь радостотворна в высшей степени. Если вообще в страданиях заключается некоторая внутренняя ценность, то в страданиях по любви к чему-либо эта ценность повышается еще более, потому что любовь есть истинное выражение самой основной потребности богоподобной природы человеческой, как «Бог есть любовь» — так должно сказать, что и истинный христианин, то есть восстановленный образ Божий, подлинный человек, тоже есть любовь. А, следовательно, в удовлетворении основного требования своего духа он и находит себе высокое наслаждение и истинный смысл жизни. Потому-то во все времена в лучших людях, еще не потерявших богоподобия до конца, любовь была лозунгом жизни, целью стремлений. И когда она возгорается в человеке, то перед ней все скорби кажутся не только ничтожными, но даже прямо желательными, потому что именно в скорбях, в трудностях креста, а не в безмятежном покое и буржуазном довольстве и можно лишь по-настоящему проявить ту любовь, которая сжигает сердце любящего. А потому, чем больше любовь, тем больше хочется страдать. И мать тогда особенно выражает свою любовь, когда видит детей своих в страданиях: забывая себя саму, она в это время и чувствует особенно высокое удовлетворение, заставляющее ее забывать о пище, сне, своих скорбях; если в этот момент мать отрывать от детей, то это значит причинять ей самую невыносимую муку. Любовь есть сладость. Поэтому и в пастырской «родительской» любви, несмотря на ее трудность, заключается в тоже время высокое наслаждение, тем большее, чем шире ее объем и выше самое достоинство духовной любви, то есть в конечной основе любви к Богу в Самом Себе и в ближнем.

«Хотя и большое потребно попечение о множестве людей, тем не менее, — говорит св. Иоанн Златоуст, — мы непрестанно молимся о том, чтобы увеличилась для нас эта забота, и чтобы еще больше размножился этот народ... Так и отцы, несмотря на то, что множество детей и (что это) часто им причиняет заботы, не желают однако лишиться ни одного из них... Так и мать, печалясь о своих детях, радуется своей печали, заботится о своих детях и радуется этим заботам. Хотя забота сама по себе неприятна, но когда она бывает о детях, то доставляет великое удовольствие...» Подобно этому, и «я... страдаю муками рождения»; «Но нет для нас ничего приятнее этой скорби»; «Я сильно желаю» переносить этот крест «даже до последнего издыхания» (XI, 605-606).

«Пусть меня весь мир ненавидит, когда хочет, — дополняет св. Тихон Задонский, — и делает мне, что хочет за мое святое труженичество во святой Церкви, только бы Бог один любил меня за любовь к Нему; ибо не хочу я ничего ни на земле, ни на небеси, кроме Тебя Единого и любви Твоей»¹⁵⁵.

¹⁵⁵     Искатель непрестанной молитвы... С. 187; ср.: Св. Ти-

хон Задонский. XIV, 124, 164.

И в этом характере истинной любви пастыря к людям во имя любви к Богу и заключается особенная радость, высота и достоинство пастырского сострадания, потому что это значит уподобляться Распятому Сыну Божию, воистину быть «соработником» у Самого Бога. Нести пастырский крест — это, собственно, значит сделаться доверенным Господа, другом Божиим; потому-то истинное пастырство есть высокое достоинство, есть самый высший дар Царя Небесного, подобно тому как в земных отношениях люди самые высокие и ответственные поручения возлагают обыкновенно не только на особенно способных, но и на наиболее доверенных и любимых лиц или, желая иногда этим поручением дать им возможность загладить какой-либо их проступок и тем снова оправдать честь высокого доверия, показать себя достойным великого дара. Так именно поступил Спаситель с апостолом Петром при его троекратном раскаянии. В ответ на исповедание любви Господь за это обещал ему не какой либо покой или блаженство, а, наоборот, говорит: паси овцы Моя (Ин. 21:15-16), то есть дает поручение нести пастырский крест, как самый высший знак Своего доверия, потому что этим Спаситель показал не только то, что он принял раскаяние Петра, но и снова возвратил его в апостольское достоинство, сделал опять Своим ближайшим другом, соработником на общем деле спасения людей¹⁵⁶. А потому и в будущей жизни «великая и неизъяснимая уготована награда принимающему на себя труд, который дорого ценится Христом» (I, 413). Такое сознание высоты пастырского креста еще более делает его легким и радостотворным.

^|и     См.: Св. Иоанн Златоуст. О священстве. Слово второе.

1,413-414.

Притом пастырь всегда должен помнить, что решительно ни одна скорбь его, ни один вздох сочувствия не пропадут бесследно, а непременно дадут «плод свой во время свое». Рано или поздно духовные муки рождения не только кончатся для пастыря, но и возродят духовно пасомых, и тогда даже краткое сознание плодотворности своих мук способно будет не только уравновесить пережитые долгие скорби, загладить их, но и даст возможность вспоминать их с чувством горячей радости, глубокой благодарности. Женщина, — говорил Спаситель пред страданиями, — когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир (Ин. 16:21). «Мне кажется, что я летаю (от радости), когда услышу об вас что-нибудь хорошее», — говорит св. Иоанн Златоуст (IX, 41). И при том Господь не даст искушений больше, чем человек в состоянии понести. Но ко всем этим положительным радостным переживаниям пастыря нужно еще прибавить и отрицательные соображения. Пастырь, не несущий достойно креста своего, не только готовит себе муки в будущей жизни, но и в этой уже угрызается терзаниями совести, если только в своем равнодушии к пастве не опустится до крайней теплохладно-сти. Впрочем, даже и последнее состояние ничего не обещает такому наемнику, кроме малоосмысленной, пустой, скучной, серенькой жизни, — скучной даже более, чем у мирян, потому что те заняты какими-либо другими работами, а пастырь более их свободен в этом отношении¹⁵⁷.

¹⁵⁷    Отсюда и игры в карты, занятия хозяйством и т.п.

Но до такой теплохладности доходят разве исключительные пастыри-наемники, а большая часть таких находится в промежуточном состоянии раздвоенного более или менее мучительного сознания разлада между ясно поставленным идеалом и возможностью исполнять его в той или иной степени, с одной стороны, и стремлением всячески сбросить или ограничить свой пастырский крест — с другой. А такое сознание кроме постоянного внутреннего беспокойства и неудовлетворенности, ничего иного принести не может.

Так, следовательно, необходимы и ценны страдания для пастыря сами по себе, по существу своему.