2020-09-24
592
Гендерное насилие (ГН) – насилие, направленное против человека по половому признаку, является глобальным явлением, нарушением прав человека и преступлением против человечности. Наиболее распространенная форма гендерного насилия - насилие над женщинами.
1) Является “проявлением исторически сложившегося неравного соотношения сил между мужчинами и женщинами, которое привело к доминированию над женщинами и дискриминации в отношении женщин со стороны мужчин, а также препятствует всестороннему улучшению положения женщин, один из основополагающих социальных механизмов, при помощи которого женщин вынуждают занимать подчинённое положение по сравнению с мужчинами;[8]
2) Понимается как нарушение прав человека и форма дискриминации в отношении женщин и означает все акты насилия по гендерному признаку, которые приводят или могут привести к физическому, сексуальному, психологическому или экономическому ущербу или страданиям в отношении женщин, включая угрозы таких актов, принуждение или произвольное лишение свободы, независимо от того, происходит ли это в публичной или частной жизни.[9],[10]
Формы и контексты гендерного насилия в отношении женщин также освещены в международных документах: согласно Декларации об искоренении насилия в отношении женщин, оно может быть разделено на следующие группы:
«а) физическое, половое и психологическое насилие, которое имеет место в семье, включая нанесение побоев, половое принуждение в отношении девочек в семье, насилие, связанное с приданым, изнасилование жены мужем, повреждение женских половых органов и другие традиционные виды практики, наносящие ущерб женщинам, внебрачное насилие и насилие, связанное с эксплуатацией;
b) физическое, половое и психологическое насилие, которое имеет место в обществе в целом, включая изнасилование, половое принуждение, половое домогательство и запугивание на работе, в учебных заведениях и в других местах, торговлю женщинами и принуждение к проституции;
с) физическое, половое и психологическое насилие со стороны или при попустительстве государства, где бы оно ни происходило».[11]
Учитывая приведенные выше определения и рассматривая понятие ГН через призму конфликтологии, можно трактовать термин следующим образом: «гендерное насилие, связанное с конфликтом, действует различными способами, но, в первую очередь, позиционируется как форма межличностного насилия, обусловленного индивидуальными мотивами, служащими для воссоздания мужской идентичности».[12]
На протяжении всей истории человечества гендерное насилие было практически постоянным спутником войн и вооруженных конфликтов. Гендерное насилие направлено, прежде всего, на унижение, подавление и запугивание членов определенных социальных групп, поэтому часто затрагивает целые сообщества. В вооруженных конфликтах 21 века около 90% жертв – это гражданские лица, причем большинство из них – это женщины и дети.[13] Женщины также сталкиваются с особыми формами нарушения прав человека – например, принуждению к занятиям проституцией во время войн, насильственной беременностью. Зачастую, подобные действия являются частью политической и военной стратегии: насилие используется в качестве одного из орудий ведения войны.
Конфликт может привести к эскалации насилия в отношении женщин и девочек, включая произвольные убийства, пытки и увечья, сексуальное насилие и принудительные браки. Насилие в отношении девочек и женщин проявляется в наиболее острой форме в ходе военных действий, а также в период постконфликтного урегулирования, поскольку: а) насилие является одной из тактик ведения войны, б) ослаблена правовая составляющая, в) высока доступность стрелкового орудия, г) распадаются существующие семейные и социальные структуры, гендерное насилие рассматривается в качестве дополнительной составляющей существовавшей ранее дискриминации.[14]
В условиях военных конфликтов и после их завершения гражданское население подвергается риску эскалации насилия в связи с облегчениям доступа к вооружениям: при это социальная группа, наиболее уязвимая перед риском сексуального насилия – это женщины и девушки, что наглядно демонстрирует обострение уже существующего в социуме гендерного неравенства в условиях военных действий. Виновниками насилия в отношении женщин и девочек во время вооруженных конфликтов и после окончания военных действий могут быть как военные или члены вооруженных формирований, пограничных войск, повстанческих групп так и мужчины-беженцы и гражданские лица, с которыми контактируют женщины и девушки.[15]
Гендерное насилие, направленное против женщин, также используется в отношении девушек и женщин в военных целях как средство дестабилизации обстановки и деморализации противника.[16] Очень велик риск стать жертвами насилия для беженок и женщин-мигрантов на всех стадиях перемещения: во время бегства, в лагерях беженцев и в странах, где они ищут политического убежища.[17]
С официальным окончанием военного конфликта и подписанием мирных договоров риск подвергнуться насилию для женщин и девушек зачастую не только не снижается, но может возрастать ввиду отсутствия верховенства права в решении внутриполитических проблем, неспособности государства предотвратить насилие, расследовать и наказать виновных в любой форме гендерного насилия, а также несовершенства процессов разоружения, демобилизации, реинтеграции. Как следствие, женщины и девушки в зонах военных конфликтов и после их завершения подвергаются риску инфицирования, нежелательной беременности, серьезных повреждений половых органов и органов репродуктивной системы.
Получению женщинами и девушками помощи соответствующих служб во время и после военных конфликтов препятствуют такие факторы, как ограниченное число специалистов, отсутствие основных медикаментов, оборудования, материалов, недостаточная инфраструктура, разрушение учреждений здравоохранения, ограничение мобильности женщин и свободы передвижения.[18] В этих условиях женщины также реже сообщают о случаях насилия, опасаясь репрессий, гонений, высокой степени стигматизации, более всего характерной именно для случаев сексуального насилия, из страха перед превращением в «маргинальный элемент» социума.[19]
"Война" и "конфликт" были базовыми понятиями науки о международных отношениях задолго до ее институционального становления: со времен написания "Истории Пелопонесской войны" Фукидида и "Государя" Макиавелли. После тотальных войн 20 века и изобретения ядерного оружия, даже однократное применение которого может обернуться катастрофой для всего человечества, задачей современной теории международных отношений стала выработка не "рецептов" победы в войне, как раньше, а способов ее предотвращения. Для этого, бесспорно, необходимо исследовать предпосылки и причины войн. В период с 1945 по 1991 годы в рамках биполярной системы международных отношений на международной арене господствовала парадигма реализма, ввиду концентрации на вопросах национальной безопасности в рамках противостояния двух сверхдержав – СССР и США – и блоков, состоящих из их союзников. С распадом биполярной системы изменились и взгляды на международные отношения. Уже в 1970-е-80-е годы в рамках "третьего большого спора" ТМО о месте государства в международных отношениях и мировой политике) большее влияние стали приобретать так называемые "критические теории", именно тогда одна из таких теорий, феминизм, заявил о перспективах собственных исследований вопросов безопасности, войны и мира. Иными словами, в это время происходит "внедрение" гендерного аспекта в изучение международных отношений и мировой политики в целом, и проблем защиты женщин в военных конфликтах и войнах, как в частный элемент теории международных отношений.
Ассоциации мужчин с войной, а женщин с миром, не ведут к разрешению существующих противоречий, а, напротив, усиливают гендерную иерархию, позволяют мужчинам сохранять властные полномочия и игнорировать решения женщин в вопросах безопасности и международной политики. Негативный пример подобных ассоциаций отражен в работах Френсиса Фукуямы, который объясняет различия в отношении к войне у мужчин и женщин биологической предрасположенностью, утверждает, что «феминизированный» мир, то есть менее конфликтный, возможен только на Западе, однако, в связи с тем, что территориями за пределами Запада руководят молодые агрессивные мужчины, западные мужчины, подстраиваясь под глобальные тенденции или мегатренды, должны сохранять за собой право контроля и решающего голоса в международных отношениях и сфере безопасности в целях эффективного противостояния внешним угрозам.
В отличие от военных действий, на протяжении всего прошлого столетия в миротворческих кампаниях приветствовалось участие женщин. В 1960-е состоялась забастовка женщин за мир, рассматривавших правительственную политику «ядерного сдерживания» как угрозу безопасности, они также подвергали сомнению и тезис об участии мужчин в войне для защиты женщин.[20] Против присутствия крылатых ракет и насилия в Британии протестовали коммунарки «Гринэм-Коммон»,[21] против и репрессий в Аргентине – матери ассоциации «Плаза де Мэйо», против отправки своих сыновей в Чечню – гражданки России.[22] Однако, среди исследователей-феминисток также существовало расхождение во мнениях. Бетти Риэрдон доказывала нравственный приоритет «феминных» ценностей над всеми остальными в ядерном мире.[23] Сара Раддик связывала материнскую заботу с политикой мира, апеллируя к «материнскому попечительству» как «альтернативе здравого смысла».[24] Политолог Линн Сигал, напротив, выражала беспокойство относительно «пацифизма» женщин и опасения, что они идут воевать лишь из-за боязни выглядеть «не по-мужски», а биологический редукционизм мешает изменить положение.[25]
В отношении к силовым методам гендерный разрыв существует и продолжает увеличиваться – женщины в меньшем числе выступают сторонниками применения методов «жесткой силы». Примером тому может служить война в Заливе, от 1991 года, где за силовое вмешательство в Ирак высказалось «за» 48% мужчин и 22% женщин, «против» 78% женщин и 48% мужчин. Данные, полученные в 1994-98 гг., показывают устойчивую связь между борьбой за равенство женщин и отношением к дипломатии и компромиссу, следовательно – и между феминизмом и позитивным отношением к мирному разрешению международных конфликтов.
Вернемся к мифам о «мужчинах-защитниках» и обратимся к статистике. Согласно докладу ООН «о человеческом развитии» от 1995 года, число жертв среди гражданского населения выросло примерно с 10% в начале 20 века до 90% в конце. Как известно, женщины составляют об общего числа военного контингента (комбатантов) примерно 2%. Феминисты обращают внимание и на число изнасилований в военное время: так, в Руанде во время межэтнических конфликтов конца 20-начала 21 вв. Подверглись насилию около 250 тысяч женщин, они были изгнаны с позором из родоплеменных сообществ, не получили статус беженцев, в связи с чем им также было отказано в помощи со стороны международного сообщества.[26] Войны в бывшей Югославии, где в одной только Боснии и Герцеговине было изнасиловано около 20 тысяч женщин из 35, продемонстрировали, что изнасилование может использоваться как систематическая военная стратегия, используемая в целях подрыва идентичности общества в целом.[27]
Гендерное измерение безопасности вводится в оборот Полем Рое, исследователем Европейского университета, в 2013 году на основе синтеза ранее существовавших концепций Бута и МакСвини и посвящена тому, как при формулировании ценностей как Бут (безопасность как эмансипация), так и МакСвини (онтологическая безопасность) опираются на гендерные и феминистские подходы и, что важно, на то, как критически важная феминистская ученость может быть выгодно использована для примирения концентрации как на глобальном, так и на локальном уровнях, что обеспечивает большую концептуальную ясность и эмпирическое обоснование проекта позитивной (или гендерно позитивной) безопасности.[28]
Можно избежать антагонистических способов рассуждения о войне и сформулировать более содержательные и менее гендерно зависимые концепции безопасности в теории, чтобы избежать катастрофических последствий этого неравенства на практике, как это сделала Мэри Бургьерес. Она предложила формирование системы безопасности на гендерно нейтральных принципах, с внедрением постулатов феминизма в процессы демонтаже образов милитаризма и патриархата, установление совместной ответственности женщин и мужчин за изменение существующих структур. Эта концепция требует переосмысления таких оппозиций, как «реализм-идеализм», «война и мир» в целях обеспечения новые пути понимания данных феноменов и выработать более четкие представления о безопасности, с учетом интересов всех социальных и гендерных групп.[29]
Миролюбивость женщин и агрессивность мужчин не является постоянной величиной. Например, Белл Хукс пишет о яростной поддержке белыми женщинами расизма против черных согражданок, то есть приводит пример, когда значимость расовых различий превалирует над гендерными.
В период существования биполярной системы работы специалистов в области международных отношений и безопасности были ориентированы, преимущественно, на целевую аудиторию-высших чиновников и военных экспертов, в которой традиционно женщин было немного. Женщины до самого конца 20 века допускались к руководящим военно-политическим должностям. Так, например, в августе 1999 в министерстве обороны США женщины составляли 14,6% от общего числа сотрудников, 5% занимали 4 высших командных поста.[30] В течение долгого времени женщины-ученые писали о проблемах международной безопасности с разных позиций, в рамках разных школ и парадигм, но услышаны были предельно редко: именно поэтому феминистские исследования МО отличаются от традиционных и общеизвестных работ. Целесообразным в рамках работы представляется более детальное осмысление позиции феминистов в вопросах национальной и международной безопасности, гендерной идентичности в периоды войны и мира, сходства и различия их точек зрения с традиционными и другими критическими теориями.
Наиболее подробно стоило бы остановиться на изучении сравнительно новых теорий и концепций безопасности. В парадигме неореализма наиболее примечательной представляется работа Барри Бузана "Люди, государства и страх" Бузан, как настоящий неореалист видит прогресс в увеличении безопасности, а не уменьшении мощи государств.[31] Исследователь считает "государства Юга" очагом нестабильности, в качестве своеобразного "эталона защищенности" позиционирует "сильные государства" Запада, а также полагает, что эволюция других государств по западному пути увеличивает степень безопасности личности в них (т.е. каждого гражданина данных государств). Его "мягкий западноевропейский национализм" разделяет и исследователь Стефен Ван Ивера.[32] Подобное "региональное деление Север-Юг" свойственно и либеральным исследователям в рамках неокантианской традиции, например, Френсису Фукуяме,[33] миропорядок описывается как зона противостояния Севера и Юга в работах Хантингтона и Рассетта.[34] Намеренно или нет, но все эти теории рассматривают глобальный миропорядок как этноцентричный и конфликтогенный, основанные на противопоставлении Запада «остальному миру» и позиционирование Запада как единственного гаранта глобальной безопасности и стабильности.
Несмотря на многочисленные свидетельства, опровергающие описанный выше миф, подобные ему вымыслы сохраняют свою значимость и продолжают существовать в целях оправдания необходимости войны и невозможности мира. Данный миф уходит корнями глубоко в прошлое, когда формировалась прямая связь между образом мужчины – защитника «уязвимых», неспособных постоять за себя женщин и маскулинностью самой войны. Это связано также с участием женщин в войнах как представительниц мирного труда – прачек, кухарок, медсестер. Однако во все времена существовали и женщины – солдаты, известные своим героизмом, в последние десятилетия увеличивается число женщин в вооруженных силах. Потребность в рабочей силе в США резко увеличило число женщин на военной службе: в армии в 1991 численность женщин составляла 14%, в ВВС-17%, ВМФ-13%.[35] Несмотря на это, проблемы сексуального домогательства никуда не исчезли и не исчезнут до окончания господства уже упомянуто маскулинной культуры. Также, несмотря на декларируемые принципы либерального равенства, в некоторых военных частях США участие женщин не приветствуется, считается, что оно негативно влияет на боеготовность. Противятся присутствию женщин на войне и некоторые радикальные феминисты, мотивируя это «особой, врожденной тягой к миру».
Оспаривая тот миф, что войны ведутся ради защиты женщин и детей и иных «уязвимых категорий населения», феминисты видят свое новаторство в том, чтобы, путем введения гендера как элемента анализа проследить взаимосвязь между различными формами насилия и гендерной иерархией, (как частной формой социального неравенства), влияют на нестабильность в широком смысле слова. Феминисты указывают на маскулинность терминов стратегического дискурса и военной терминологии, видя в этом причину невнимания ко мнению женщин в основополагающих вопросах безопасности, войны и мира.
Тем не менее, важно помнить, что феминисты признают поведение государства в области обеспечения безопасности законным, благодаря ассоциации его с определенным типом маскулинности. Кроме того, уменьшение числа законных способов поведения может привести к подчинению женщин и восприятию как недостаточно достоверных их мнений при разработке, формировании и реализации политического курса страны. Феминисты напрямую связывают международную и личную безопасность, отрицают правоту реалистических моделей, ввиду их «притязаний на универсальность». Поиск универсалистских моделей препятствует определению методов, с помощью которых гендерные иерархии проявили себя во временах и культурах.[36] Феминисты не отделяют теорию от практики, проводят исследования начиная с микроуровня, выявляя факторы влияния на гендера на политический курс, анализируют опыт женщин из разных государств и регионов и основывают свое понимание безопасности скорее на ситуативном, нежели унифицированном знании. Они учитывают мнения и опыт тех, кто находится за пределами национальных гарантий безопасности, пытаются осмыслить способы, с помощью которых социальные структуры общества формируются различно. Стремление к безопасности включает выявление этих структур, их взаимовлияния с процессом формирования международных отношений и мирового порядка, работу над изменением или демонтажем данных структур в случае, если их строение и иерархия являются сами по себе катализаторами нестабильности.
Ученые феминисты относят себя к критической стороне «третьего большого спора МО» и поддерживают расширение трактовки безопасности по аналогии с описанным выше. Они подвергают сомнению роль государства как гаранта безопасности и выступают за введение в повестку дня более широкую трактовку безопасности личности, включенной в более широкие социальные структуры. Выступая за эмансипацию женщин, феминисты намереваются выявить связь между безопасностью индивидов и групп людей на всех уровнях и насилием, как в структурном, так и в физическом смысле. В отличие от представителей иных критических теорий, феминисты считают гендер ключевым элементом «анализа снизу вверх», а гендерное неравенство – негативным фактором влияния на безопасность индивидуумов и групп.
Расширение трактовки термина «безопасность» характерно для ряда исследователей, принадлежащих к различным течениям и школам. Барри Бузан, один из основоположников Копенгагенской школы безопасности, включает в понятие "свободу от экономических, социальных и экологических угроз". Сторонниками расширения термина были ученые Ульман и Мэтьюс,[37] внедрявшие в понятие экономические и экологические аспекты. Военно-центричные определения безопасности потерпели крах и в кругах высшего чиновничества и командования в США в 1980-е гг. Джозеф Галтунг, американский политолог, основоположник структурной теории и дисциплины «исследования миротворчества и конфликтологии» вводит термин "структурное насилие", подразумевая под ним вред, причиняемый индивиду путем экономических лишений и снижения его жизненных потребностей, а не только угрозу жизни и здоровью.[38] Расширение понятия “безопасность” встречает и массовую критику с различных позиций: в сборнике Липшутца[39] “О безопасности” аккумулированы взгляды широкого круга ученых – от реалистов до постмодернистов: тем не менее, в центре внимания, по-прежнему – военная и государственная безопасность. Например, Уэвер,[40] описывая безопасность в терминах конструктивизма, полагает, что “превращение безопасности в синоним всего хорошего и желаемого лишает термин смысла и содержания”.[41] Саймон Долби, напротив, предлагает перенести понятие «безопасность» из сферы международных отношений в область «экологии, справедливости и устойчивости».[42] Несмотря на это, вопросы именно национально-государственной, «реалистической» безопасности не утрачивают привилегированного статуса в современной мировой политике.[43]
Что касается самого феминистского определения безопасности, здесь «новое - это хорошо забытое старое». План всеобщей безопасности 1980 года, определяющий термин не в позиции реалистов, как «игру с нулевой суммой», а как явление взаимозависимое, имеет большое сходство с выступлением Джейн Аддамс[44] на Гаагском конгрессе женщин во время Первой мировой войны. Многие феминисты используют расширительную трактовку безопасности, определяя ее как «уменьшение насилия, включая структурное, физическое, экологическое».[45] Безопасность – скорее, процесс борьбы и противостояния, нежели некий абсолют, в ее обеспечении женщины сами должны принимать участие.[46] Государство феминисты не считают гарантом безопасности своих граждан, иногда даже противопоставляя национальную безопасность безопасности физической, как, например, это делает политолог Симона Шарони.[47] Государственное, легализованное и легитимизированное, насилие само является проблемой, равно как и урезание социальных расходов в пользу увеличения военных бюджетов. Главной причиной нестабильности и угроз безопасности феминисты считают структурное неравенство, тем самым поддерживая точку зрения Галтунга, приведенную выше, а также утверждают, что государственно-центристские структуры упускают из виду взаимосвязь нестабильности на различных уровнях анализа. Например, семейное пространство, которое позиционируется государством, как «очаг безопасности», и в течение долгого времени во многих странах находилось вне правового поля, далеко не всегда является безопасным для женщин – «домашние насилие» - наиболее распространенный вид угрозы. Хотя проблема семейного насилия ранее не рассматривалась специалистами –исследователями международной безопасности, ученые-феминисты настаивают на рассмотрении и комплексном анализе всех уровней насилия, их взаимосвязей и взаимозависимостей.
Несмотря на большое количество существующих подходов к понятию «безопасность», школ и парадигм, ее исследующих, часть из работ которых приведены выше, до сих пор не только не существует общего понимания «безопасности», но и весьма значимы расхождения не только между школами, но и внутри школ между отдельными исследователями. Отсутствие универсального или, по меньшей мере, компромиссного понимания безопасности препятствует выработке адекватных мер по ее обеспечению, в особенности, уязвимым социальным группам, таким как женщины, в экстремальных условиях, создаваемых вооруженными конфликтами. Организация Объединенных Наций пытается выработать эти меры с учетом интересов всех участников.
