Структура и структурный анализ

Понятие «социальная структура», несмотря на свое фундаменталь­ное значение для социальных наук, неоднозначно. Оно используется в сложных, продуманных моделях Пиаже, Леви-Стросса и Альтюссера, но значительно чаще «структурой» просто называют все, что соответ­ствует некоему различимому паттерну. Большинство работ, написанных о гендере, явно тяготеет ко второй разновидности текстов. Авторы часто довольствуются высказыванием смутной идеи о том, что гендерные от­ношения подчиняются некоему общему порядку, и дальше этого не идут.

Чтобы не вдаваться в пространную дискуссию о дефинициях, до­пустим, что понятие «структура» — это нечто большее, чем синоним «паттерна», и что оно отражает ригидность социального мира. Оно отражает представление о преградах, об ограничении свободы, а также о возможности делегирования полномочий деятельности, о получении такого результата, которого невозможно достичь индивидуальными усилиями. Понятие социальной структуры отражает ограничения, за­ключающиеся именно в определенном способе социальной организации (скорее, нежели, допустим, ограничения, исходящие от физической

 

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

природы мира). «Ограничения» могут быть такими грубыми, как, на­пример, присутствие оккупационной армии. Но в большинстве случаев ограничения социальной практики проявляются в результате более сложного взаимодействия различных сил, через посредство множества социальных институтов. Поэтому попытки разъяснить, что такое «со­циальная структура», обычно начинаются с анализа институтов.

Наиболее разработанные теории, представляющие гендерные от­ношения как социальную структуру, были созданы Джулиет Мит­челл и Гейл Рубин. Они базируются на институте родства как кросс-культурном базисе неравенства полов. Их подход к структуре, которая лежит в основании родства, опирается на классический труд Клода Леви-Стросса «Элементарные структуры родства», где невероятное разнообразие собранных этнографами и историками материалов сво­дится к универсальной базовой системе обмена. Леви-Стросс описал ее как обмен женщинами, происходящий между группами мужчин, и при­нял его за основание общества как такового. С точки зрения Митчелл и Рубин, этот обмен лежит в основе подчинения женщин.

Понятие структуры как фундаментального типа отношений, кото­рый не присутствует в социальной жизни непосредственно, но незримо лежит в основании сложной совокупности интеракций и институтов, является общим для всех видов структурализма в социальных науках. Подобное понимание структуры — большой шаг вперед по сравнению с простейшими дескриптивными представлениями о структуре. Но оно порождает серьезные теоретические проблемы, что проявляется, в част­ности, в леви-строссовской теории родства. Главная трудность, выявлен­ная в ходе двух десятилетий критики структурализма, связана с тем, что он основан на логике, несовместимой с представлением о практике как субстанции социальных процессов и, соответственно, с последователь­ной историчностью в социальном анализе (см. об этом Главу 7). Без историчности же политика изменений становится нереальной.

Митчелл пытается вернуть в лоно анализа практику и историю и тем самым спасти рациональность феминистской политики. Для этого она показывает, что базовая структура (обмен женщинами) и пат-риархатный социальный порядок, на ней основанный, были культур­ными универсалиями вплоть до эпохи капитализма, но в них больше

 

128

129

ГЛАВА 5

нет необходимости. Аргументы Митчелл оказались важны в середине 1970-х годов — для обеспечения рационального обоснования самостоя­тельного женского движения. Но из этих аргументов также следовало, что борьба против патриархата во все предыдущие исторические пери­оды была иррациональной. Это кажется, мягко говоря, спорным. Чтобы избежать подобного разделения истории на две части, нам необходимо преодолеть свойственное структурализму жесткое разделение между базовой структурой и лежащей на поверхности практикой.

Иллюстрацией более успешного решения этой проблемы служит другая классическая работа по изучению систем родства. В работе Майкла Янга и Питера Уиллмотта «Семья и родство в Восточном Лондоне» («Family and Kinship in East London») описана матрифо-кальная структура родства в рабочем районе Бетнал-Грин, где мать является ключевой фигурой, а отношения между матерью и дочерью служат центральной осью семьи. Эта структура показана в процессе становления, как постоянно создающаяся и изменяющаяся в процессе очень активной социальной практики. Дочери и матери снуют между домами друг друга до двенадцати раз в день; они обмениваются такими услугами, как уход за больными, и ведут переговоры относительно дру­гих семейных отношений, включая замужество дочери. Представление о «структуре» в данном случае не оторвано от практики, хотя и не дано в опыте. У жителей Бетнал-Грина нет понятия «матрифокаль-ность». Присутствуя в повседневной практике, структура открыта для значительных изменений под влиянием практики. Это показали Янг и Уиллмотт в своем знаменитом описании миграции в окраинные пригородные поселения с их отдельными домиками, которая породила неожиданную и нежелательную для людей модель нуклеарной семьи. Как заметил один из мигрантов: «Это все равно, что быть запертым в коробке, пока не помрешь».

Идея активного присутствия структуры в практике и активного формирования структуры практикой в настоящее время получила теоретическое оформление. Особенно ясно эта идея представлена в дуалистических подходах к структуре, предложенных Пьером Бурдье и Энтони Гидденсом. В работе Бурдье «Очерк теории практики»

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

(«Outline of a Theory of Practice») структура и практика связываются между собой главным образом с помощью ироничного подчеркивания непредусмотренных следствий стратегий, используемых социальными акторами. Использование индивидуальной или семейной стратегии приводит к воспроизводству того социального порядка, из которого эти стратегии исходили. Большое достоинство подхода Бурдье состоит в признании изобретательности и энергии, с которыми люди строят свою жизнь, — весьма необычная для теоретической социологии осо­бенность. Но его образ социальной структуры так сильно зависит от идеи социального «воспроизводства», что он плохо совмещается с любыми представлениями об исторической динамике, разве что она реализуется независимо от акторов и неведомо для них. В мире Бурдье история просто происходит, а не творится.

Теория структурации Гидденса связывает структуру и практику еще сильнее. Человеческая практика всегда предполагает наличие со­циальной структуры, в том смысле, что она обязательно включает в себя социальные правила или ресурсы. Структура всегда возникает из прак­тики и конституируется ею. Ни структура не может быть понята без практики, ни практика без структуры.

Этот баланс, который Гидденс назвал дуальностью структуры, наи­более адекватен требованиям гендерной теории по сравнению с другими теоретическими подходами. Однако и с ним связаны две серьезные проблемы. Делая связь между структурой и практикой вопросом логики, требованием социального анализа вообще, Гидденс не предусматри­вает возможность того, что форма этой связи способна исторически измениться. Эта возможность в имплицитной форме предусмотрена в концепции Митчелл и эксплицитно — в практической политике освободительных движений. Ее значимость для гендерного анализа очевидна. Пытаясь отобразить влияние структуры как целого, Гидденс делает явный шаг назад в сторону классического структурализма. Его парадигмой в данном случае является структура языка, а это глубоко ошибочно для анализа таких структур, как гендер или класс. Делая акцент на «виртуальности» структуры, он тем самым утверждает, что контекст события скорее ограничен альтернативами, вытекающими

 

130

131

ГЛАВА 5

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

 

из данных структурных принципов, нежели задан исторически. Это возвращает его к логике обратимых трансформаций, характерной для структурализма.

Отсюда ясно, что дуальные модели должны быть открыты истории. Главное здесь то, что практика, предполагающая наличие структуры, как показали Бурдье и Гидденс, всегда является реакцией на данную ситуацию. Практика представляет собой трансформацию этой ситуации в определенном направлении. Описать структуру означает выяснить, что в данной ситуации ограничивает свободную игру практики. По­скольку результатом практики является трансформированная ситуация, которая, в свою очередь, становится объектом новой практики, «струк­тура» определяет, каким образом практика (протяженная во времени) ограничивает следующую практику.

Поскольку человеческое действие включает в себя элементы сво­бодного творчества («творчества в пределах определенных границ», по выражению Бурдье), а человеческое знание рефлексивно, практика может быть направлена против того, что ее ограничивает; поэтому структура может быть осознанным объектом практики. Но практика не может избавиться от структуры, не может свободно осуществляться вне заданных ранее условий, точно так же как социальные акторы не явля­ются просто «носителями» структуры. Акторы в своей практической деятельности всегда должны считаться с ограничениями, порождаемыми историей. Например, женщины викторианской эпохи, отвергавшие за­мужество, не имели возможности свободно выбрать тот тип сексуальной жизни, который им нравился. Часто единственной реальной альтерна­тивой было ее полное отсутствие.

В большинстве трактовок социальных гендерных отношений не про­изводится членения структуры на подструктуры. В некоторых работах, таких как «Современное угнетение женщин» («Women's Oppression Today») Мишель Барретт, конечно, выделяются отдельные темы: иде­ология, образование, производство и государство. Но в феминистской мысли существовала сильная тенденция представлять все эти сферы в качестве проявлений единой структуры подчинения женщин и до­минирования мужчин. Теория половых ролей в каком-то смысле соот­ветствует этой тенденции.

Проблематичность такого подхода выражается в том, что для объ­яснения этой единой структуры разные авторы предлагают множество разных «конечных причин». Это императивы эволюции, преимуще­ство гормонально предопределенной агрессивности, физическая сила мужчин, необходимость вынашивать детей, универсальность семьи, функциональные требования капитализма, половое разделение труда при уходе за детьми и другие конкурирующие между собой объясне­ния. Поскольку ни одно из этих объяснений не удается серьезно обос­новать, они подрывают друг друга. Поэтому в феминистской теории конца 1970-х — 1980-х годов существует тенденция рассматривать подчинение/господство как своего рода чистый феномен, вообще не имеющий причин.

Но эта тупиковая ситуация может также свидетельствовать о том, что данная трактовка структуры является чересчур упрощенной. Прин­ципиально иной подход предложила Джулиет Митчелл в своей первой книге «Женское сословие» («Woman's Estate»), но впервые он был намечен в ее знаменитой статье «Женщины: самая длинная револю­ция», написанной еще в 1966 году. Следуя скорее методу, нежели букве альтюссеровской ревизии марксизма, Митчелл разделила гендерные отношения на четыре структуры: производство, воспроизводство, со­циализация и сексуальность. Каждая из них, с ее точки зрения, продуци­рует свою форму угнетения женщин. Каждая имеет свой исторический путь и в различные периоды может изменяться с большей или меньшей скоростью по сравнению с остальными. Хотя Митчелл не делает на этом акцента, в ее аргументации подразумевается возможность конфликта между моделями отношений в разных структурах. Таким образом, структура гендерных отношений может быть внутренне противоречива.

Я считаю, что понятия внутренней дифференциации, исторической неравномерности и внутренних противоречий совершенно необходимы для понимания структуры гендерных отношений. Весьма характерно, что этот аспект работ Митчелл игнорировался более поздними теоре­тиками, хотя четырехчастная модель успешно использовалась в социаль­ной истории Керрин Рейгер и Майклом Гилдингом.

Одной из причин теоретической невостребованности модели Мит­челл является ее внутренняя противоречивость. Производство, воспро-

 

132

133

 

 

ГЛАВА 5

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

 

изводство и т.п. не являются структурами в строгом смысле этого слова. Это типы практики, причем пересекающиеся между собой. Сексуаль­ность достаточно явно присутствует в воспроизводстве. Социализация, если мы примем феминистскую трактовку заботы о детях как работы, является формой производства. Разумеется, во всех этих практиках можно обнаружить структуры, но в аргументах Митчелл нет ничего, что позволило бы предположить, что структуры, проявляющиеся во всех этих сферах практики, являются самостоятельными. Таким образом, Митчелл хотя и показала путь к новой форме структурного анализа, но не осуществила его.

Однако детальные исследования подчинения женщин, предпринятые со времени публикации «Женского сословия», смогли выполнить эту задачу. Исследования последнего десятилетия выявили две существен­ным образом различающиеся структуры отношений между мужчинами и женщинами. Одна связана с разделением труда: организацией до­машней работы и заботы о детях; разделением между оплачиваемой и неоплачиваемой работами; сегрегацией рынков труда и созданием «мужских» и «женских» рабочих мест; дискриминацией при про­фессиональной подготовке и продвижении по службе; неравными зарплатами и неравным обменом. Вторая связана с властью, контролем и принуждением: с иерархиями в сфере государства и в сфере бизнеса; институциональным насилием и актами насилия в межличностных от­ношениях; регулированием сексуальности и надзором за ней; властью в семье и ее оспариванием.

Говоря, что эти структуры существенным образом различаются, мы не имеем в виду, что они принципиально отделены друг от друга. На самом деле они постоянно пересекаются. Однако нужно подчеркнуть, что существуют фундаментальные различия между разными спосо­бами упорядочивания социальных отношений. В первом приближе­нии можно сказать, что главный организационный принцип первой структуры — отделение или разделение, а второй — неравноправная интеграция. Накопление богатства посредством производства товаров и услуг следует исторической траектории, отличной от траектории ин-ституционализации власти, и иначе влияет на формирование феминин-ности и маскулинности.

В терминах структур труда и власти могут быть поняты многие ин­ституциональные и психологические проблемы, но не все. Так, способы, которыми люди создают между собой эмоциональные связи, и повсе­дневные проявления эмоциональных отношений, видимо, подчиняются другой — хотя, несомненно, также социальной — логике. Проблемы, поднятые освободительным движением геев, психоанализом и феми­нистскими дискуссиями о сексуальности, не сводятся исключительно к труду и власти. Короче говоря, видимо, существует третья важная структура. Она связана с паттернизацией выбора объектов сексуального желания и сексуальной привлекательности; с воспроизводством гетеро-и гомосексуальности и отношений между ними; с социально структу­рированными гендерными антагонизмами (женоненавистничеством, мужененавистничеством, ненавистью к себе); с доверием и недоверием, ревностью и солидарностью в брачных и других отношениях; с эмоцио­нальными отношениями, связанными с воспитанием детей.

Дальнейший анализ в данной главе основан на допущении о том, что три эти структуры эмпирически проявляются как основные структуры гендерных отношений. Это означает, что (а) их можно обнаружить в поле современных гендерных исследований и в гендерной политике; (б) с их помощью можно объяснить значительную часть распознавае­мой в настоящее время структурной динамики. Однако это допущение не означает, что это единственные структуры, которые можно вообще обнаружить, и что ими исчерпывается все интересующее нас поле. Не означает оно также, что они являются необходимыми структурами (по­добное суждение могло бы вернуть нас к метафизике конечных причин). Предпринимаемый здесь анализ базируется на более мягком, скорее прагматичном, но, вероятно, легче доказуемом утверждении о том, что данный подход может быть полезен для понимания современной истории.

Общее представление о социальной структуре как о паттерне, огра­ничивающем практику и свойственном определенному множеству со­циальных отношений, можно конкретизировать разными способами. Выделенные выше структуры — разделение труда, структура власти и структура катексиса — служат примерами того, что я буду называть структурными моделями. Они работают на определенном уровне логи-

 

134

135

 

 

ГЛАВА 5

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

 

ческой сложности и в принципе позволяют сравнивать на этом уровне разные исторические ситуации. Они дают возможность поставить та­кие вопросы: что изменилось в половом разделении труда в результате капиталистической индустриализации? есть ли разница в гендерной структуре власти между коммунистическими и некоммунистическими государствами?

В долгих дискуссиях о структурализме структурное моделирование стало всем и вся структурного анализа. Имела место объяснимая одер­жимость структурными моделями, основанными на виртуальной транс­формации, такими как теории родства и мифа Леви-Стросса, теория развития интеллекта Пиаже, теория синтаксиса Хомского. Они были интеллектуально мощными и придали порядок и точность социальной науке в то время, когда в ней доминировала смесь функционализма и ползучего эмпиризма. В то же время они отвлекли внимание от других возможностей структурного анализа, и особенно — от связи с историей. На эти возможности указал Люсьен Гольдман, написавший про­граммную работу на эту тему. Хотя его теория «генетического струк­турализма» так и не вышла за рамки методологического наброска, он продемонстрировал классический пример применения структурного анализа к культуре. Гольдман показал, что возможно изучать трансфор­мации сложной структуры в реальном времени — в противоположность виртуальному времени структурализма. Дальнейший анализ в этой главе основан на данном подходе. Метод, использованный Гольдманом в работе «Сокровенный Бог» («The Hidden God»), свидетельствует,о важности структурного анализа другого рода, описывающего инвен­тарь структурных особенностей данной конкретной ситуации.

Если структурные модели подталкивают исследователя к сравнению разных ситуаций на одном логическом уровне, то структурные инвента­ризации подталкивают к более полному исследованию данной ситуации на всех ее уровнях и во всех измерениях. В этом нет ничего особенно удивительного. Любой историк, описывающий фон, на котором разво­рачивалось то или иное событие, любой политик, рассматривающий текущее взаимодействие или расклад сил, составляет структурный ин­вентарь. Любая попытка осмыслить гендерную политику в настоящий момент, определить, где мы в этом плане находимся, любая попытка

охарактеризовать гендерные отношения в другой культуре или в другое время также порождает необходимость структурной инвентаризации.

Для осуществления этой процедуры анализа были разработаны два полезных понятия. Джилл Мэтьюз употребляет выражение «гендерный порядок», подразумевая под ним исторически сконструированный паттерн властных отношений между мужчинами и женщинами и соот­ветствующие ему определения фемининности и маскулинности. Вслед за Мэтьюз я буду использовать этот термин применительно к структурному инвентарю общества в целом. Понятие «гендерный режим», приме­нявшееся в наших исследованиях в области образования для описания осуществления гендерной политики в школах, основано на той же логике, но применяемой к более частным случаям. Я буду пользоваться им для обозначения структурного инвентаря конкретных социальных институтов.

Введение процедуры структурного описания не означает возник­новения нового круга тем или новой проблематики. Разделение труда, структура власти, структура катексиса являются главными элементами любого гендерного порядка или гендерного режима. Структурные мо­дели и структурные инвентари являются принципиально взаимодопол­няющими способами рассмотрения одних и тех же фактов. На практике они постоянно применяются вместе, смещаются лишь акценты. В этой и следующей главах мы рассмотрим их по отдельности для того, чтобы лучше показать логику анализа, но разделение их, конечно, не будет абсолютным.

Труд

Половое разделение труда в простейшей форме означает распределе­ние определенных видов работ среди конкретных категорий людей. Оно является социальной структурой в той мере, в какой это распределение служит ограничением дальнейшей практики. Это происходит несколь­кими взаимосвязанными способами. Во-первых, предыдущее разделение труда становится социальным правилом, при котором работа закреп­ляется за определенными категориями людей. Работник, поступающий

 

136

137

ГЛАВА 5

на работу в фирму, получает работу X, если он женщина, и работу Y, если он мужчина. Наличие таких правил можно обнаружить почти в каждом исследовании, посвященном гендерным аспектам оплачиваемого труда. В них было показано, что этот феномен — отнюдь не только пережиток, существующий в низкотехнологичных производствах. Превосходное этнографическое исследование британского моторосборочного завода, выполненное Рут Кавендиш, «Женщины на конвейере» («Women on the Line»), показало практически абсолютное разделение между рабо­тами, которые выполняют женщины и мужчины.

«Было очевидно, — замечает автор, — что единственная квалифи­кация, которая нужна для получения лучшей работы, заключается в том, чтобы быть мужчиной».

 

Моторные двигатели не являются больше передним краем про­грессивных технологий, но уж компьютеры сюда точно относятся. Гейм и Прингл в книге «Гендер на работе» («Gender at Work») показали, что рост компьютеризации не привел к уменьшению сегрегации рынка труда. Женщины нанимаются в качестве операторов, мужчины — пре­имущественно в качестве программистов, торговых представителей, системных аналитиков и менеджеров.

Действующее правило сегрегации ложится в основу новых форм ограничения практики, таких как дифференциация при подготовке специалистов. Когда женщины и мужчины получают разную подго-' товку, дискриминация при найме становится, с точки зрения рабо­тодателя, рациональной. Как показала Кэрол О'Доннелл в «Основе для сделки» («The Basis of the Bargain»), половые различия в про­фессиональной подготовке являются весьма общей характеристикой взаимодействия образовательной системы и рынков труда. С помощью таких механизмов разделение труда по полу превращается в сугубо техническое разделение, которое сопротивляется прямым антидискри­минационным стратегиям. Поскольку мужчины обычно лучше, чем женщины, подготовлены и обучены, выбор «лучшего претендента» естественно означает выбор мужчины. Почти абсолютное преобладание

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

мужчин в верхних эшелонах университетов служит ярким примером такой косвенной дискриминации.

Профессиональная подготовка выступает одним из механизмов, с помощью которых разделение труда по полу превращается в мощную систему социальных ограничений. Насколько она мощна, становится по­нятно, как только предпринимается сознательная попытка ее изменить. Здесь уместно вспомнить опыт осуществления антидискриминационных программ и программ, построенных по принципу обеспечения преиму­ществ меньшинствам (affirmative action programs), и то, как медленно удавалось достичь прогресса в этой области. Менее известны, но не менее важны начавшие накапливаться данные о попытках изменить систему разделения труда в сфере неоплачиваемой работы, в частности домашней работы и ухода за детьми. Это стало, как отметила Линн Сигал, важным фокусом индивидуальных политических стратегий, которые выросли в недрах движения новых левых в Британии 1970-х го­дов. Пол Амато, размышляя по поводу двухлетнего ведения домашнего хозяйства в Мельбурне, отмечает, что его решение не находило никакого понимания среди мужчин, с которыми ему приходилось общаться. Ему говорили, что мужчины должны работать (т.е. домашняя работа, по их мнению, — не работа) и не должны экономически зависеть от женщин. Одно из решений этой дилеммы состояло в том, чтобы считать Амато успешным эксплуататором своей жены. Очевидно, что принятое раз­деление труда по полу имеет сильную поддержку в культуре. Недавнее исследование, проведенное в Южной Англии Р. Палом, показало, что безработные мужчины не начинают больше заниматься домашним хозяйством, а из австралийского исследования «инверсии домашних ролей», проведенного Грэмом Расселлом, следует, что практика совмест­ной заботы супругов о детях остается крайне нерегулярной.

Однако сам факт, что существуют попытки пересмотреть эти прак­тики наряду с созданием нового разделения труда по полу в таких областях производства, как информационные технологии, указывает: данная структура является не только структурным ограничением, но и объектом воздействия со стороны практики. Исследования, в которых документируется разделение труда на рабочих местах, содержат свиде­тельства и о социальной деятельности, направленной на поддержание

 

138

139

ГЛАВА 5

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

 

этой системы. На фабрике, описанной Рут Кавендиш, все управление осуществляли мужчины, такая же ситуация была в профсоюзе; и не случайно обе эти иерархии сопротивлялись попыткам женщин-работ­ниц (выраженным, в частности, в проведении неофициальной забастов­ки) эту систему изменить. Другое британское исследование ситуации на уровне рабочих мест, проведенное Дэвидом Коллинсоном и Дэвидом Найтсом, наглядно показало, как поддерживается половое разделение труда среди «белых воротничков», на этот раз — в страховой компа­нии. Женщин, которые хотели продвинуться по службе, чтобы делать что-то большее, чем рутинная возня с бумагами, мужчины-менеджеры отговаривали делать это, аргументируя тем, что мужчины сами должны решать те проблемы, которые они создают. В результате сложилась целая мини-идеология, согласно которой женщины психологически не при­способлены к страховой работе, а истинные предубеждения менеджеров против женщин обосновывались с помощью Апелляции к предубежде­ниям против женщин, которые якобы есть у клиентов.

Тем не менее гендерные режимы двух этих организаций значитель­но различались, и механизмы, с помощью которых поддерживалось разделение труда по полу, могли быть совершенно разными. Работа Майкла Корды «Мужской шовинизм» («Male Chauvinism») — одно из первых описаний американской гендерной политики на рабочем месте — представляет угнетение женщин преимущественно как след­ствие индивидуальной дискриминации, исходящей со стороны боссов. Подобное объяснение неприменимо к ситуации коллективной дис­криминации, например в случае фабрики, описанной Кавендиш. Но в мире нью-йоркских офисов корпораций, о котором писал Корда и в котором наем, увольнение, определение зарплаты и продвижение по службе очень индивидуализированы, исключение женщин, вероятно, действительно осуществляется из-за индивидуального сексизма менед­жеров корпораций.

За пределами конкретного рабочего места имеет место более ши­рокий социальный процесс, определяющий половое разделение труда для целых категорий рабочих. Маргарет Пауэр говорит о «создании женской занятости» как об историческом процессе, в ходе которого формируются новые категории работы и работников. Очевидно, что су-

ществующее разделение труда не воспроизводится механически. Сейчас и нашем распоряжении имеются исследования отдельных видов деятель­ности, которые это документируют. Одно из лучших — case study Евы Гамарников, которое демонстрирует, что современный тип занятости медсестер был создан в результате деятельности таких организаторов работы медперсонала, как Флоренс Найтингейл. Это была своего рода сделка: признавалось, что контроль над медицинской практикой остает­ся за мужчинами (т.е. врачами), но при этом открывалась возможность карьеры среднего медперсонала для женщин среднего класса.

Как показывает данное исследование, конструирование разделения труда по полу связано не только с распределением работы между людьми разного пола. Оно включает в себя и организацию данной работы как таковой. Дискуссии по поводу «правильной технологии» — механиз­мов или техники, которые менее вредны для окружающей среды, или более дешевы, или специально приспособлены к потребностям треть­его мира, — сделали очевидным тот факт, что единственного способа организации труда не существует. Есть даже альтернативные способы производства ядерной бомбы. Социотехническая система, такая как общественное производство или домашняя работа, может быть орга­низована по-разному. Поэтому конкретная техническая организация труда и практики, осуществляемые в данный момент, всегда говорят об определенном социальном выборе. Трудовой процесс всегда основан на технологии, созданной в расчете на определенные социальные усло­вия — в том числе и на разделение труда по полу. Например, станки на хлопковых фабриках в северо-восточной Англии и южной Шотландии на заре индустриальной революции были сконструированы так, чтобы на них могли работать женщины и дети. По замечанию Т.К. Смоут, на новые фабрики предпочитали нанимать женщин и детей, так как считалось, что они будут лучше соблюдать беспрецедентно жесткие требования трудовой дисциплины. Перед владельцами фабрик встала интересная проблема: что делать с их мужьями для того, чтобы привлечь столь удобную рабочую силу?

Более сложный пример представляет собой технология домашней работы. Такие механизмы, как пылесосы или стиральные машины, в равной степени приспособлены для эксплуатации и мужчинами, и жен-

 

140

141

,

ГЛАВА 5

работой и оплачиваемой работой на производстве. Оно является одной из главных характеристик организации производства. Это не пере­житок докапиталистических способов производства. Как показывают примеры компьютерной индустрии и транснациональных корпораций, оно активно воспроизводится в наиболее передовых секторах мировой капиталистической экономики.

Эти аргументы уверенно приводят нас к заключению, сделанному Гейм и Прингл. Способы гендерного разделения являются фундамен­тальной и сущностной характеристикой капиталистической системы, такой же фундаментальной, как и способы классового разделения. Со­циалистическая теория не может далее игнорировать то обстоятельство, что капитализм — это система, управляемая мужчинами, и в значитель­ной степени — для их собственной пользы.

Это одно из оснований для серьезного пересмотра социалистиче­ского анализа капитализма. Ведь феминистская аргументация имеет интересную параллель с концепциями радикальных движений третьего мира, в которых капитализм понимается в основном как система гло­бального неравенства и империализма. В их единой платформе пред­лагается новое видение капитализма. Он рассматривается скорее как система концентрации и регуляции прибыли, извлекаемой с помощью ряда качественно отличающихся друг от друга механизмов эксплуатации, а не как гомогенная по своей сути структура, подразумеваемая поня­тием «способ производства». Если это в общих чертах верно, мы не нуждаемся более в постулировании каких-то боковых линий развития, подобных той, которую вывел в своей работе «Капитализм, семья и лич­ная жизнь» («Capitalism, the Family and Personal Life») Эли Зарецки. Он предположил, что капитализм ассимилировал существовавшую до него систему патриархатной организации гендера или домашней жизни и использовал ее для своего собственного воспроизводства. Связь здесь более прямая. Капитализм отчасти сформировался благодаря возможно­стям применения власти и извлечения прибыли, созданным гендерными отношениями. И это верно по сей день.

Если принять это понимание гендерных отношений в производстве и потреблении, каковы тогда главные принципы их организации? С ка­кого рода системой мы имеем дело? С этого момента мои рассуждения

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

принимают более спекулятивный и нестрогий характер. Я предлагаю скорее организующую гипотезу, нежели окончательное заключение. Она основана тем не менее на тех исследованиях домашнего и произ­водственного труда, о которых уже говорилось выше, так же как и на некотором практическом опыте участия в реформах. Особенно важны здесь пять пунктов:

1. Сам масштаб и настойчивое утверждение демаркаций между жен-
ской и мужской работой, невзирая на их техническую иррациональность
и невозможность сделать их абсолютными.

2. Связь этих многочисленных демаркаций с проблемами прибыли
или контроля над трудом (или с ними обеими) на рабочем месте.

3. Способ их функционирования, исключающий практически для
всех женщин возможность такой аккумуляции своего богатства, чтобы
оно могло стать капиталом, или возможность карьеры, которая привела
бы к контролю над капиталом значительного размера.

4. Важность практик, поддерживающих мужскую солидарность, —
часто поверх линий классового разделения — в деле поддержания этих
демаркаций.

5. Согласованность системы разделения труда и различий в доходе,
благодаря которой забота о детях возлагается на женщин, особенно
молодых.

Многое здесь объясняется, если исходить из двух главных прин­ципов. Один из них можно назвать гендерной логикой аккумуляции. Благодаря общей гендерной организации труда экономическая выгода концентрируется на одной стороне, а экономические потери — на дру­гой, причем в таких масштабах, которые позволяют этой системе акку­муляции воспроизводиться. Кристин Делфи обнаружила этот механизм в своем исследовании французских семей, но свела эту проблему к си­туации домохозяйства и отношениям в браке, не обратив внимания на гораздо больший масштаб такой аккумуляции на производстве. Выгоды и затраты не распределяются между полами как группами по принципу «все или ничего». Торговцы печатной продукцией, которых изучала Синтия Кокберн, получают небольшую выгоду; медиамагнаты, которые

 

144

145

ГЛАВА 5

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

 

нанимают их, получают больше. Не все женщины оказываются главными неудачниками — это факт стратегической важности для феминизма. Но все же выгоды, возможности и затраты достаточно велики, чтобы за них стоило бороться, что и поддерживает в активном состоянии практику демаркаций и исключения, осуществляемую многими группами мужчин. Есть два внутренних барьера на пути расширения масштабов ген-деризованной аккумуляции. Один заключается в том, что отмеченное нами разделение труда является далеко не абсолютным. Существует очень мало женщин-моряков и мужчин-секретарей, но довольно мно­го людей обоего пола работают клерками, лавочниками, торговыми представителями, программистами и учителями. Большинство видов сельскохозяйственного труда выполняется людьми разного пола со­вместно. Второй барьер заключается в том, что брак — это союз двух людей. Возможности извлекать материальную выгоду из труда только одного человека всегда ограничены. Поэтому и масштаб экономическо­го неравенства, основанного на распределении обязанностей в браке, весьма сильно ограничен по сравнению с экономическим неравенством, которое складывается благодаря аккумуляции на производстве. В этом отношении нуклеарная форма семьи может считаться важным огра­ничением полового неравенства. Происходящая коммерциализация домашней работы, например развитие сетей быстрого питания, скорее всего, увеличит экономическое неравенство полов.

Второй принцип можно назвать — хотя, может быть, и не совсем удачно — политической экономией маскулинности. Большое число важных практик связано с определениями маскулинности и ее моби­лизацией как экономического ресурса. Энн Кертхойз утверждает, что базисом разделения труда по полу служит уход за детьми и что про­блема ухода за детьми является структурным базисом феминизма. Это, конечно, преувеличение, но важность проблемы неоспорима. Кертхойз делает весьма точное замечание: уход за детьми — проблема, которая затрагивает не столько женщин, сколько мужчин: «представление о том, что забота о маленьких детях — неподобающее для мужчин занятие, укоренено необычайно глубоко». Поскольку мужчины имеют больше возможностей для контроля над разделением труда, чем женщины, их коллективный выбор не заботиться о детях, как утверждает Маргарет

Полатник, отражает доминирующее определение мужских интересов и фактически помогает им сохранять властные позиции. Способность управляющих в ситуации многих производственных конфликтов мо­билизовать работников-мужчин и их профсоюзы в скрытые объеди­нения, направленные против работников-женщин, подтверждает силу этих определений интересов. Как связаны между собой конкретные способы определения маскулинности, будет показано ниже. Пока же я ограничусь замечанием о том, что гегемонная модель маскулинности, организуя мужскую солидарность, становится как экономической, так и культурной силой.

Эта сила не обходится без сопротивления. Разделение труда по полу само по себе создает базис для женской солидарности. Широко распространенное в общественном производстве отчуждение женщин от карьерных возможностей дает им опыт совместной работы и мало структурных оснований для конкуренции друг с другом. Практика еже­дневных перемещений из пригорода в город делает женщин в дневное время основным населением спальных пригородов, и социологическое изучение новых пригородов, как, например, работа Лин Ричарде, по­казывает, насколько важны для них отношения друг с другом, как они их ищут и насколько тщательно поддерживают. Принимая участие в дискуссии по поводу экономического спада в Британии, Беатрикс Кэмпбелл заметила: разделение труда в сфере ухода за детьми означает, что молодые одинокие матери, находящиеся на социальном пособии, попадают в сообщество женщин разных поколений. Поскольку никто из них не тянет одеяло на себя, они обретают потенциал для самоопре­деления и сопротивления.

Власть

Конкретные случаи социального взаимодействия, включающие властные отношения, достаточно легко доступны для наблюдения. М-р Барретт, отец семейства викторианской эпохи, запрещает своей дочери выходить замуж; парламент возводит гомосексуальный контакт в ранг преступления; менеджер банка отказывает в займе незамужней

 

146

147

 

 

ГЛАВА 5

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

 

женщине; группа молодых парней насилует знакомую девушку. До­статочно трудно рассмотреть за индивидуальными актами применения силы или угнетения структуру власти, совокупность социальных от­ношений, довольно распространенных и устойчивых. В то же время действия, подобные перечисленным выше, невозможно понять без такой структуры. Изнасилование, например, обычно представляемое в СМИ как индивидуальное отклонение, является формой межличностного насилия, глубоко связанной с неравным распределением власти и иде­ологией мужского превосходства. Это далеко не отклонение от суще­ствующего социального порядка, а в значительной степени — средство его укрепления.

Эта связь насилия с идеологией указывает на многоликий характер социальной власти. Один из ее необходимых компонентов — сила. Не случайно средства организованного насилия — оружие и знание военной техники — почти полностью находятся в руках мужчин, как мы видели в Главе 1. Но «голая сила» встречается редко. Гораздо ча­ще насилие представляет собой часть комплекса, включающего в себя также институты и способы их организации. Власть может выражаться в соотношении возможностей или неравенстве ресурсов на рабочем месте, в домохозяйстве или более крупном институте. Вообще говоря, корпорациями, правительственными департаментами и университетами управляют мужчины, которые организуют дела так, что женщинам ис­ключительно трудно достичь высоких должностей. Организационный контроль не более обнажен, чем обычно обнажена любая сила. И то и другое скрыто и зависит от соответствующих идеологий. Возмож­ность навязывать определение ситуации, задавать условия, в которых будут интерпретироваться события и обсуждаться проблемы, форму­лироваться идеи и определяться мораль, короче говоря, возможность утверждать гегемонию — также существенная часть социальной власти. Значительная часть критики, исходящей из феминистских работ и осво­бодительного движения геев, посвящена борьбе за культурную власть, например борьбе против культурного определения женщин как слабых или гомосексуалов как душевнобольных.

То, что эти властные отношения функционируют как социальная структура, как модель регуляции социальной практики, в каком-то смысле слишком очевидно. Структурное ограничение практик касается

даже вопросов элементарного выживания. Хелен Beap (Ware) в работе «Женщины, демография и развитие» («Women, Demography and Development») отмечает, что в богатых странах, где доступ к основным продуктам питания не представляет проблему, женщины живут дольше мужчин; в беднейших же странах женщины умирают раньше мужчин. Таким образом, оказывается: в тех случаях, когда на карту поставлена сама жизнь, против женщин применяются такие формы дискриминации, как ограничение еды и медицинского обслуживания. Различия в детской смертности, включая инфантицид девочек, — другой пример из этого же ряда.

Менее очевидно, но так же важно, что такая практика ограничивает и поведение тех, кто обладает властью. Мужчины занимают властную позицию в гендерных отношениях, но в такой специфической форме, что она накладывает ограничения на них самих. Например, при патри-архатном порядке большое значение придается моногамному браку, который создает серьезное напряжение между мужчинами в случае адюльтера: структура, определяющая женщин как вид имущества, обязывает их мстить за хищение. Поддержка гегемонного определения маскулинности часто является вопросом огромной важности, и гомо-сексуалы сплошь и рядом вызывают враждебное отношение именно потому, что подрывают это определение.

Так же как и в случае труда, структура власти является не только условием, но и объектом воздействия практики. Многие подходы, опи­сывающие патриархат, представляют его как простую, упорядоченную структуру вроде пригородного военного мемориала. Однако за его фасадом можно найти большой беспорядок и множество аномалий. На­вязывание порядка требует мобилизации ресурсов и затрачивания энер­гии. То, что Донзело называет семейной политикой, как раз и является частью такой деятельности. Исследования государства благосостояния, подобные исследованию австралийской системы налогообложения и выплаты пособий, проведенному Шейлой Шейвер, показывают, что аппарат социальной политики предполагает зависимость женщин от мужчин и даже усиливает ее.

Навязывание порядка в культуре или посредством культуры яв­ляется существенной частью этого проекта. Отмечают, например, тот энтузиазм, с которым члены католической иерархии — все они мужчи-

 

148

149

 

ГЛАВА 5

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

 

ны — настаивают на идеалах чистоты, кротости и послушания женщин. Эффективность этой политики была продемонстрирована в Ирландии, где церкви удалось выиграть референдум о разрешении/запрещении раз­водов. В остальных частях капиталистического мира священники уже не играют такой роли, как идеологи в области сексуальности и особенно журналисты. Хотя «достойные» газеты, вроде британской «Гардиан», занимают либеральную позицию в гендерной политике, большинство журналистов массовых изданий остаются неизменными сексистами и гомофобами. Те люди, которые на практике реализуют эту культурную и материальную «политику», не обязательно получают от нее наиболь­шую личную выгоду. Скорее они участвуют в коллективном проекте, поддерживающем власть мужчин и подчинение женщин.

Если определять власть как легитимное проявление силы, мы мо­жем сказать, что центральную ось силовой структуры гендера состав­ляет генеральная связь власти с маскулинностью. Но это положение осложняется и становится противоречивым из-за наличия второй оси, определяемой через лишение некоторых групп мужчин власти. Если же охарактеризовать это осложнение на более общем уровне, то можно констатировать, что имеет место выстраивание иерархий власти и цен­трализация внутри основных гендерных категорий.

Власть мужчин не распространяется равномерно по всем участкам социальной жизни. При одних обстоятельствах властью обладают женщины, при других — власть мужчин рассеивается, ослабляется или оспаривается. В исследованиях американских феминисток, таких как Кэролл Смит-Розенберг, прослеживается история контролировавшихся женщинами институтов и практик, в том числе образования для дево­чек, дружеских социальных сетей и нерыночного производства. Можно применить и обратную логику, тогда мы сможем идентифицировать комплекс институтов и сетей, где относительно сконцентрированы сила мужчин и власть маскулинности. Это будет «ядром» властной струк­туры гендера по сравнению с более рассеянными или оспариваемыми паттернами власти на периферии.

В развитых капиталистических странах явно прослеживаются четыре компонента этого ядра: (а) иерархии и в целом кадры институциона­лизированного насилия, военные и военизированные силы, полиция,

 

системы исполнения наказаний; (б) иерархии и в целом кадры тяжелой промышленности (например, сталелитейные и нефтяные компании) и иерархии высокотехнологичных производств (компьютерное, аэро­космическое); (в) органы планирования и контроля в центральных го­сударственных структурах; (г) рабочая среда, где особую роль играют физическая выносливость и связь мужчин с техникой.

Связи между (а), (б) и (в) хорошо известны. Президент Эйзенха­уэр, не замеченный в феминистских взглядах, предупреждал о власти «военно-промышленного комплекса» в Соединенных Штатах. Очень близкая ситуация наблюдается в Советском Союзе. В обеих странах, если пользоваться словами Джоэля Мозеса об СССР, «женщины прак­тически полностью отчуждены от основных центров, определяющих политику». Эти части комплекса увязываются вместе с помощью иде­ологии, которая объединяет маскулинность, власть и технологическое насилие и которая лишь недавно попала в фокус внимания исследо­вателей. Но именно связь трех этих компонентов с компонентом (г) имеет решающее значение для гендерной политики в целом. Эта связь обеспечивает массовую базу для милитаристских взглядов и практик, которые без такой базы могли бы вызвать отвращение населения, грозя­щее дестабилизацией управляющего аппарата, основанного на подобной связи компонентов власти. Вероятно, наиболее яркая особенность этой связи заключается в том, какую роль играют в ней механизмы, особенно моторные двигатели. Постепенное вытеснение всех других транспорт­ных систем этой крайне небезопасной и экологически разрушительной технологией является иллюстрацией и одновременно средством до­стижения тайного союза между государством, корпоративной элитой и гегемонной маскулинностью рабочего класса.

Участники «мужского движения» 1970-х неоднократно указывали на то, что большинство мужчин на самом деле не соответствует образу жесткой, доминантной и воинственной маскулинности, которую про­двигают идеологи патриархата. Но этот образ и не предназначен для того, чтобы ему соответствовать. Целлулоидный героизм Джона Уэйна или Сильвестра Сталлоне кажется героическим только по сравнению с характерами основной массы мужчин, которые ему не соответствуют. Идеология, оправдывающая ядро патриархатного комплекса и абсо-

 

150

151

 

ГЛАВА 5

лютную субординацию женщин, требует создания базирующейся на гендерных признаках иерархии среди мужчин. (Я специально подчерки­ваю «базирующейся на гендерных признаках», потому что дискуссии о властных отношениях между мужчинами обычно останавливаются на признании классовых и расовых различий.) Как показало освободи­тельное движение геев, существенной частью этого процесса является создание негативного символа маскулинности в форме стигматизи­рованных аутсайдеров, в особенности мужчин-гомосексуалов. Таким образом, в целом иерархия создается как минимум из трех элементов: гегемонной маскулинности, консервативных маскулинностей (участву­ющих в коллективном проекте, но не на переднем крае) и подчиненных маскулинностей.

В феминистской мысли 1970-х годов стратегическим местом и глав­ным рычагом угнетения женщин считалась семья. Сейчас маятник качнулся далеко в другую сторону. Стало ясно, что домохозяйство и родственные отношения отнюдь не являются клинически чистым об­разцом подлинного патриархата. Семья как институт рассматривается сейчас скорее как периферийная, чем центральная часть патриархатного комплекса. Колин Белл и Ховард Ньюби отмечают, что для утверждения власти мужа необходимы постоянные переговоры и сделки о распре­делении обязанностей. Это необходимо для того, чтобы поддержать семью в рабочем порядке. Важность таких переговоров и напряжение во властных отношениях внутри семьи подтверждаются значительным кор­пусом специальных исследований, начиная с классической книги Мирры Комаровски «Брак "синих воротничков"» («Blue-Collar Marriage») и заканчивая более современными работами, такими как «Миры боли» («Worlds of Pain») Лилиан Рубин из Соединенных Штатов, «Гендер и классовое сознание» («Gender and Class Consciousness») Полин Хант из Великобритании, «Открытая рана» («Open Cut») Клэр Вильяме и «Матери и работающие матери» («Mothers and Working Mothers») Яна Харпера и Лин Ричарде из Австралии. В этих исследо­ваниях также зафиксирован недавний исторический сдвиг, заключаю­щийся в том, что мужьям стало значительно труднее утверждать открыто патриархатный режим в семье.

152

 

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

Оспаривание домашнего патриархата в некоторых кругах общества распространено настолько широко, что можно говорить о феминизме рабочего класса, основанном на этой борьбе в той же мере, как и на борьбе за оплачиваемый труд. И во внутрисемейной борьбе за власть жены часто одерживают победу. Исследование семьи Принс как кейса, описанное в Главе 1, также показало, что в некоторых семьях контроль со стороны отца либо подорван, либо совершенно отсутствует. Комаровски отмечала этот факт уже в 1950-х годах. Я полагаю важным признать, что здесь произошла подлинная инверсия властных отношений. Это не значит, что женщинам на время уступили власть, а потом эту власть у них опять заберут. Речь идет о сложнейших результатах домашних кон­фликтов и переговоров, которые тянулись годами, а то и десятилетиями.

Важно также признать, что эти локальные победы не ниспровергли патриархат. По наблюдениям Комаровски, в тех американских рабочих семьях, где жена в браке играла роль главы, это не могло быть признано публично. Внешне поддерживалась видимость мужской власти. Общий вывод: мы должны отличать глобальное, или макроотношения власти, благодаря которым женщины подчинены мужчинам на уровне всего общества, от локального, или микроситуации в конкретных домохозяй-ствах, на конкретных рабочих местах, в конкретных сферах. Локальный паттерн может отличаться от глобального и даже противоречить ему. Такие отклонения могут провоцировать попытки «исправления», т.е. утверждение глобальной модели в качестве нормы и на локальном уров­не. Но они могут также означать наличие структурного напряжения, ко­торое в долгосрочной перспективе может привести к изменениям.

Катексис

Для того чтобы распознать социальную структуру в сексуальности, необходимо сначала увидеть ее как социальное явление. Поэтому по­следующий анализ основывается на идее — высказанной в таких книгах, как «Сексуальное поведение» («Sexual Conduct») Гэньона и Саймона, «История сексуальности» Фуко и «Сексуальность и ее проблемы»

153

ГЛАВА 5

(«Sexuality and Its Discontents») Уикса, — о том, что сексуальность кон­струируется социально. Ее телесные аспекты не существуют до или вне социальных практик, с помощью которых формируются и реализуются отношения между людьми. Сексуальность осуществляется и разыгры­вается, а не «выражается».

Во всех социальных отношениях присутствует эмоциональное, а воз­можно, и эротическое измерение. В настоящей книге, однако, акцент будет сделан на том, что в книге «Политика сексуальности при капита­лизме» («The Politics of Sexuality in Capitalism»), изданной «Красным Коллективом» («Red Collective»), называется «сексуально-социальны­ми отношениями», т.е. на отношениях, образованных эмоциональной привязанностью одного человека к другому. Структуру, организующую эти привязанности, я буду называть «структурой катексиса».

Фрейд использовал термин «катексис» для «обозначения психиче­ского заряда или инстинктивной энергии, направленной на психический объект, например идею или образ. В данной работе я придаю ему более общий смысл конструирования эмоционально нагруженных социальных отношений с объектами (т.е. с другими людьми) в реальном мире. Важ­но иметь в виду, что, как и в трактовке Фрейда, чувство, направленное на другой объект, может быть враждебным, а не только приязненным. Оно может быть также одновременно враждебным и приязненным, т.е. амбивалентным. Наиболее близкие отношения между людьми имеют именно такой уровень сложности.

Разумеется, сексуальные практики управляются также и другими структурами. Желая деромантизировать «торговлю женщинами» («the traffic in women»), Эмма Гольдман едко замечает:

Продает ли женщина себя одному мужчине, в браке или вне его, или многим мужчинам — это, в общем-то, вопрос чисто количественный. Признают ли это наши реформаторы или нет, но проституцию порож­дает экономическая и социальная депривация женщин.

В то же время как психоанализ, так и движение за сексуальное осво­бождение указывают на то, что паттерны эмоциональной привязанности

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

сами по себе играют ограничивающую роль. Вероятно, их можно анали­зировать, не впадая в романтизм.

Социальное формирование паттернов желания наиболее наглядно проявляется через набор запретов. Табу инцеста, специальные законы против изнасилования, «возраст согласия»¹ и гомосексуализм — все это примеры запрещений сексуальных отношений между какими-то конкретными людьми. (Строго говоря, законы запрещают конкретные действия, но интенция состоит в том, чтобы разрушить и сами отно­шения.) Психоаналитические теории эдипова комплекса и супер-Эго интерпретируют влияние общества на эмоции в основном в терминах интериоризации запретов. Однако запреты были бы беспочвенны без предписаний любви и брака с подходящими для этого людьми и без утверждения определенного вида маскулинности и фемининности. Социальный паттерн желания представляет собой единую систему за­претов и стимулов.

В нашей культуре хорошо прослеживаются два организующих прин­ципа. Объекты желания обычно определяются с помощью дихотомии и оппозиции женственного и мужественного, а сексуальная практика в основном организуется в рамках отношений между двумя людьми.

Данные истории и сравнительных исследований разных культур показывают, что связи между полами не всегда были организованы в терминах дихотомии. В настоящее время в богатых капиталистических странах сексуальность жестко организована или как гетеросексуальная, или как гомосексуальная. Если модель сексуальных контактов не может быть отнесена ни к гетеро-, ни к гомосексуальной модели, мы опреде­ляем ее как смешанную — бисексуальную. Хотя основной структурой привязанности чаще всего считается пара, гендерная дихотомия жела­ния, по-видимому, имеет некоторый приоритет. Когда пара распадается и ее члены вступают в новые отношения привязанности, почти всегда новый партнер бывает того же пола, что и прежний, каким бы он ни был.

В рамках господствующего паттерна катексис основывается на сек­суальных различиях. «Женщина нуждается в мужчине, а мужчине

' Термин «age of consent» может переводиться и как «брачный возраст». В данном тексте мы используем более употребительную сейчас кальку с английского. — Прим. ред.

 

154

155

ГЛАВА 5

нужна пара» — и так до скончания времен. Солидарность гетеросек­суальной пары формируется скорее на базе какого-то рода взаимности, нежели на базе общности ситуации или опыта. В этом ее заметное от­личие от солидарностей, созданных структурами труда и власти. Скры­тое противоречие, которое здесь содержится, неоднократно служило темой для романтической литературы, а также было довольно важной политической проблемой для феминизма последнего десятилетия. Более того, именно различие полов в значительной мере придает отношениям в паре эротический оттенок. Поэтому различие полов может подчер­киваться как средство усиления удовольствия. Именно этим может объясняться системное преувеличение гендерных различий, которое обсуждается в Главах 4 и 8.

Но «различие» — логический термин, а социальные отношения выходят за пределы логических. Члены гетеросексуальной пары не только различны, они еще и специфическим образом неравны. Гетеро­сексуальную женщину представляют как сексуальный объект иначе, чем гетеросексуального мужчину. Индустрия моды, индустрия косметики и содержание массовой прессы служат наглядным тому подтверждением. Например, на обложках и женских, и мужских гламурных журналов раз­мещены фотографии женщин, разница состоит лишь в том, как модели одеты и какие они принимают позы. Говоря обобщенно, эротическая взаимность в гегемонной гетеросексуальности базируется на неравном обмене. Участие женщин в этом неравном обмене, как отмечала Эмма Гольдман, можно объяснить материальными причинами. «Двойной стандарт», разрешающий промискуитетную сексуальность мужчинам 'и запрещающий ее женщинам, абсолютно не означает, что мужчин обу­ревают более сильные сексуальные желания; это означает только то, что у них больше власти.

Процесс сексуализации женщин как объектов гетеросексуального желания включает в себя стандартизированные представления о Жен­ской привлекательности — что подразумевает само понятие «мода» («fashion»¹). Вокруг этого существует целый комплекс напряжений и противоречий. Хотя враждебность может быть и часто бывает направ­лена на целую гендерную категорию (женоненавистничество, мужене-

¹ «Fashion» этимологически обозначает «общепринятое употребление». — Прим.ред.

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

навистничество, гомофобия), относительно привлекательности этот принцип не действует. Скорее гетеросексуальность и гомосексуаль­ность как структурные принципы выступают в роли дефиниций со­циальной категории, в рамках которой может быть выбран партнер. Вероятно, следствием этого является то, что они конструируются за счет исключения той категории, из которой партнер не может быть выбран. На психологическом уровне это предполагает подавление, а на социальном уровне — запрещение. И то и другое способствует при­влечению внимания к отрицаемому объекту. Классический психоанализ познакомил нас с этим явлением, назвав его амбивалентностью. Его зна­чимость для понимания конструирования маскулинности будет обсуж­даться в Главе 9, здесь же я хочу обратить внимание на его структурные подтексты. В работе «Я и Оно» («The Ego and the Id») Фрейд замечает, что «полный эдипов комплекс» имеет две стороны. Под известным треугольником любви и ревности лежит совокупность эмоциональных отношений, в которой привязанности распределяются иначе:

мальчик находится не только в амбивалентном отношении к отцу и оста­навливает свой нежный объектный выбор на матери, но он одновремен­но ведет себя как девочка, проявляет нежное женское отношение к отцу и соответствующее ревниво-враждебное к матери.

Карл Юнг предположил: общее правило состоит в том, что по­давляется та эмоция, которая не может быть выражена в социальной практике, в результате чего бессознательное предстает как негатив со­знательного мышления и общественной жизни.

Если допустить, что это так, то нужно признать, что видимая струк­тура эмоциональных отношений сосуществует с теневой структурой, наполненной совершенно другими смыслами. Широко известно, что привязанность, которую публично выказывают друг Другу супруги, ча­сто сосуществует с приватной враждебностью. «Красный Коллектив» предположил, что существует большая разница между «внешними» и «внутренними» отношениями в паре. Мужчины-геи часто высказы­вают мысль, что враждебность, которую они испытывают по отношению к себе со стороны других мужчин, вызвана бессознательным желанием. Воспитание маленьких детей потенциально всегда вызывает высокий

 

156

157

ГЛАВА 5

уровень любви и враждебности, причем с обеих сторон. Поскольку большая часть родительских забот лежит на женщинах, отношения с матерями с большой долей вероятности всегда будут весьма амбива­лентными, на чем сделала акцент Нэнси Фрайди в работе «Моя мать / Мое Я» («My Mother / My Self»).

Существует так мало исследований, которые содержали бы ин­формацию о глубинах психики и при этом — ощущение социального контекста, что рассуждать о том, как организована эта скрытая струк­тура, трудно каким-либо иным образом, нежели в чисто спекулятивном ключе. Единственное, что нам доподлинно известно, — что структура катексиса в общих чертах может считаться многоуровневой, а наиболее важные отношения — амбивалентными. Старые клише о том, как легко любовь и ненависть превращаются друг в друга, и сила построенных на этом сюжетов вроде «Турандот» Пуччини становятся более понят­ными, если принять во внимание, что сексуальные практики в целом основаны на структурных отношениях, в которых уже присутствуют и любовь, и ненависть.

Нэнси Фрайди рассуждает еще об одном принципе организации. Она отмечает, что когда у девочек развивается желание, направленное на мужчину, то они думают больше о безопасности, чем о сексуальных отношениях. При обсуждении сексуальных отношений подростков часто говорят, что девочки стремятся к любви и близости, а мальчики — к сексу. Габриэль Кэри и Кэти Летте в работе «Пубертатный блюз» («Puberty Blues») добавляют, что в группах ровесников-подростков секс практикуется равно и для символических целей, и для телесного удовольствия. Вероятно, так же происходит и у взрослых. Этот аргумент связан с замечаниями Герберта Маркузе в книге «Эрос и цивилизация» о развитии примата генитальности и деэротизации остального тела под влиянием принципа демонстративности (performance). Оказалось, что генитальная демонстративность (performance) и диффузная чувствен­ность резко противопоставлены друг другу. В современной гегемонной гетеросексуальности эти формы эротики определяются как мужская и женская соответственно. Но подобное определение совсем не обя­зательно. В других культурах может быть иначе, о чем свидетельствует «Камасутра» Ватьсьяяны. Ирония в том, что этот памятник манерной и праздной чувственности на Западе продается сейчас преимущественно

ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРЫ: ТРУД, ВЛАСТЬ, КАТЕКСИС

в порномагазинах, где рекламируется стремительная эрекция и мощный оргазм.

В случае труда и власти структура может быть объектом воздей­ствия практики, в случае катексиса она обычно находится под этим воз­действием. Одна из удивительных особенностей сексуальности состоит в том, что сама структура может быть об