Идеологические процессы

Гендерные отношения связаны со структурированием социальной практики вокруг секса и сексуальности. Наиболее распространенный процесс гендерной идеологии — разрушение этой структуры и после­дующий сплав образовавшихся элементов в единое целое посредством натурализации социальной практики.

Интерпретация гендерных отношений как фактов природы яв­ляется исключительно распространенной. Половое разделение труда постоянно именно так и объясняется. Кокберн, например, отмечает: женщины абсолютно уверены в том, что они в силу своих природных качеств не способны обращаться с печатным оборудованием, несмотря на то что история печатного дела свидетельствует об обратном. Анало­гичная ситуация отмечается в обсуждении разделения труда при заботе о детях: то, что женщинам свойственно от природы желание ухаживать за детьми, принимается как практически само собой разумеющееся. Этот же механизм срабатывает и при обсуждении структуры катексиса. Гетеросексуальное влечение всегда понимается как естественное — как притяжение противоположностей, а запрещенные отношения, особенно гомосексуальные, понимаются как неестественные. Другим объектом натурализации выступают структуры власти (они натурализуются, например, в социобиологии). Однако в данном случае натурализация проводится менее настойчиво, чем в двух других.

Глубоко политический характер этого процесса становится очевид­ным, когда прямо противоположные социальные отношения натурали­зуются в разное время и в разных регионах. Так, женщины считались

 

330

331

ГЛАВА 11

по своей природе слабыми существами в европейской светской куль­туре в XVIII и XIX веках, и в то же время они считались от природы сильными в большинстве крестьянских культур. Иногда механизм натурализации используется для доказательства необходимости со­циальных изменений. Например, суфражистское движение исполь­зовало аргумент о том, что сфера политики нуждается во вливании таких естественных женских качеств, как сопереживание и моральная чистота. Некоторые современные экофеминисты рассуждают в близком ключе. Однако основное следствие натурализации — консерватизм. Расширение использования натурализации создает риск незаметного сползания в консерватизм. Интерпретировать социальные отношения как природные — значит, в сущности, игнорировать их историчность. Тем самым перекрывается возможность теоретического объяснения того, как посредством человеческой практики воспроизводится челове­чество. Верена Штольке и Мари де Леперванш в своих исследованиях натурализации неравенства показывают тесные связи между натурализа­цией гендерных отношений и натурализацией других форм социального неравенства, таких как расизм. На самом деле одна форма натурализации становится условием другой. Как отмечает Штольке, биологизм приво­дит к тому, что контроль над женской сексуальностью осуществляется во имя расовой чистоты.

Таким образом, натурализация не является наивной ошибкой в по­нимании того, что биологическая наука может объяснить, а что — нет. На коллективном уровне это высоко осознанная идеологическая практика, которая не интересуется биологическими фактами. Аргумент от природы привлекается не столько для объяснения, сколько для обо­снования. Чтобы использовать этот аргумент для обоснования, сама природа должна подвергнуться упорядочиванию, упрощению, схема­тизации и морализации.

Таким образом, натурализация включает еще один основной про­цесс гендерной идеологии — когнитивную стерилизацию (purification) гендерного мира. Наиболее известная ее форма — стереотипизация в средствах массовой информации, описанная, например, в работе Па­триции Эдгар «Медийная Она» («Media She»). Реальные социальные практики сложны и запутаны, тогда как их идеологические репрезента­ции предельно просты и прилизаны. Семьи в телевизионной рекламе все

ГЕНДЕРНАЯ ИДЕОЛОГИЯ

как одна счастливы, отцы семейств все как один работают, а матери все как одна наслаждаются работой по дому. Девушки из телевизора все как одна длинноноги, у них белоснежные зубы, колготки без затяжек, и они абсолютно свободны сегодня вечером. Детские книжки, как подробно показывает Боб Диксон в своей книге «Дети на крючке воспитания» («Catching them young»), напичканы стереотипными образами гендера, равно как и стереотипными представлениями о расах и классах.

Исследование фотографических образов женщин, проведенное Джо Спенс, показывает, что процесс стереотипизации выходит за пределы каких-то отдельных аспектов. Если взять корпус рекламных объявлений и фоторепортажей в целом, то в нем конструируется скрытый наррлтив о жизни женщины, содержащий отдельные аспекты, к логике которых апеллируют фотоизображения. В британских популярных средствах массовой информации, изученных Спенс в 1970-х годах, этим наррати-вом был понятый в исключительно традиционном ключе жизненный цикл (не завершаемый смертью), в котором женщины представлены как обслуживающие мужчин и детей. Однако Спенс отмечает, что в конце 1970-х годов начинают формироваться альтернативные нарративы, больше отражающие проблемы в жизни женщины и труд женщины по найму, больше говорится об удовольствиях и приятных вещах, которые они могут себе позволить.

Стерилизация идеологического мира путем исключения тех аспек­тов, которые не вписываются в скрытые нарративы, достигает своего максимума, когда нарратив касается публичного мира. Во многих ис­следованиях средств массовой информации говорится о том, что лишь небольшая доля новостей посвящена женщинам. Отсутствие упоми­наний женщин отмечается и в других формах коммуникаций. Когда первый человек ступил на Луну, он объявил внимающему ему миру: «Это один маленький шаг для человека, но это гигантский скачок для человечества»¹. В том же 1969 году вышла в свет высоко оцененная

¹ В оригинале это высказывание Нила Армстронга звучит так: «That's one small step for a man, one giant leap for mankind». Смысл аргументации автора данной книги — в том, что английское слово man имеет значение «мужчина» и «человек». Поэтому данное высказывание, с точки зрения автора книги, касается только мужчин. Поскольку высказывание американского космонавта является историческим, то возможности его

 

332

333

ГЛАВА 11

ГЕНДЕРНАЯ ИДЕОЛОГИЯ

 

читающей публикой «История шотландского народа». В этой книге говорится практически только о мужчинах; большая часть содержа­щейся в ней информации подается так, как будто Шотландию населяли исключительно мужчины; в ней обсуждаются все области деятельности народа — за исключением той, в которой занято самое большое число людей, т.е. домохозяйство. В предметном указателе есть понятие «дом», но нет понятия «домашнее хозяйство». Еще один пример обсужда­емого феномена — влиятельная международная конференция «Диа­лектика освобождения», которая прошла в Лондоне. Докладчики на конференции были исключительно мужчины. Они обсуждали вопросы войны, безумия, окружающей среды, империализма, расы, литературы, капитализма и социализма, но никак не упоминали положение женщин или угнетение гомосексуалов.

Это примеры из жизни конца 1960-х годов, и по крайней мере некоторые области культурной практики с тех пор изменились. Язык официального общения теперь уже не будет откровенно сексистским. Даже истеблишмент Американской психологической ассоциации был вынужден ввести в 1977 году политику несексистского языка в изда­ваемом ею журнале. Большая часть издательств теперь работает с авто­рами, занимающимися феминистскими и женскими исследованиями, а также с женщинами — литераторами и публицистами. И в самом деле, этот сегмент печати относится к числу наиболее развивающихся. Однако проблема, отмечаемая Шейлой Роуботам в работе «Женское сознание, мужской мир» и состоящая в том, что даже мужчинам левых взглядов тяжело признавать гендерные вопросы вопросами серьезной политики, остается актуальной не только для левых. В каком-то смысле исключение женщин заменяется их маргинализацией посредством таких механизмов, как отдельные издательские планы или тривиали-зация женских образов в средствах массовой информации¹. Основной

альтернативной интерпретации, которая согласовывалась бы с концепцией Р. Коннелл, ограниченны. — Прим. перев.

¹ Автор имеет здесь в виду тот распространенный в журналистике прием, когда жен­щин, известных в политике, науке, искусстве и др., спрашивают не об их профессиональ­ной деятельности и сложных проблемах их внутреннего мира, а о бытовых мелочах, моде и циркулирующих в желтой прессе сюжетах. — Прим. перев.

нарратив: о публичном мире войны, ракетах, падении режимов, росте доходов — остается без изменений.

Хорошо известная дистинкция публичное/приватное составляет часть процесса дихотомизации мира, который является наиболее си­стемной формой стерилизации (purification), осуществляемой гендерной идеологией. В этом упрощении, однако, кроется источник сложности. Ведь если возводить качественное различие между мужским миром и женским миром в абсолют, то требуются различные культурные ме­ханизмы действия в каждом из этих миров. Любопытная иллюстрация подобного подхода — научно-фантастический роман Филиппа Уили «Исчезновение» (1951). По сюжету романа мужчины исчезают из мира женщин, а женщины исчезают из мира мужчин на четыре года; в результате происходят самого разного рода социальные катастрофы: в одном мире — ядерная война, в другом — пожар и эпидемия чумы.

Стремление к стерилизации достигает наибольшей эмоциональной напряженности в трактовке мужской гомосексуальности как символа беспорядка, осквернения и опасности. Парадоксально то, что патриар-хатный социальный порядок столь враждебно относится к эротическим отношениям между членами доминирующей гендерной группы. Осозна­ние этого парадокса составляет часть амбивалентных отношений между участниками движения за освобождение женщин и участниками движе­ния за освобождение геев. Объяснить гомофобность западной культуры непросто, но по крайней мере отчасти она может быть объяснена тем фактом, что гомосексуальность подрывает доверие к натурализованной идеологии гендера и гендерной дихотомичности, или разделенности на две части, как принципу организации мира.

В рамках дихотомизированного мира гендерной идеологии исполь­зуются два главных способа репрезентации социальной жизни. Один из них — романтизм. Поскольку этот термин часто ассоциируется с жанром фэнтези, в котором работали такие писатели, как Джоржетта Хейер и Дж. P.P. Толкин, следует отметить прямое отношение этого жанра и стиля к повседневности. Замечательным примером романтизма служит бродвейский мюзикл. В основе его сюжета, как правило, лежит жизнь простых людей: фермеров («Оклахома!»), солдат («Юг Тихого океана»), обслуживающего персонала каруселей («Карусель»), мел-

 

334

335

J

ГЛАВА 11

ких жуликов («Парни и куколки»), фабричных рабочих («Пижамная игра»), подростков из уличных группировок («Вестсайдская исто­рия»). В этих спектаклях играют обычную жизнь, ее проблемы даже преувеличены. Но обыденность преображается в отблесках любовной истории, составляющей главный импульс сюжетной линии, перед кото­рой бледнеет все остальное повествование. Настоящая любовь в брод-вейских мюзиклах, в романах издательства «Миллс и Бун», в женских журналах — это символическое воссоединение дихотомизированных миров. Это воссоединение и утверждает правильность дихотомии, и по­казывает способ, которым отдельная женщина в силу своей любви может избежать узкого и обедненного мира, выстроенного дихотомической организацией, направленной на женщин как социальную группу.

Другой способ репрезентации социальной жизни — натурализация гегемонной маскулинности путем создания образа героя в таких жанрах, как сага, баллада, вестерн, триллер. Когда в центр внимания ставятся образцы для подражания, то это делается не только ради обоснования привилегий, которые переносятся и на необразцовое большинство муж­чин. Подобно романтизму, это еще и способ символического подхода к реальным проблемам.

Одна из проблем гендерных отношений, связанных с мужчинами, — это старая проблема высокого уровня насилия среди мужчин. Не слу­чайно классический герой обычно — специалист по насилию. Со слов «Битвы и мужа пою» начинается поэма Вергилия «Энеида», и надо отметить, что о «битвах» здесь говорится в первую очередь. Эней, Ахилл, Зигфрид, Тристан и Ланселот прорубают свою дорогу в жизни через горы мертвых тел. У Тарзана, Бульдога Драммонда, Джеймса Бонда, Рэмбо и Брюса Ли разные техники, но очень похожий подход к человеческой жизни.

Надо сказать, что персонажи из первого списка не являются ис­ключительно специалистами по насилию. Так, сюжет «Илиады» разво­рачивается не вокруг превосходства Ахилла в войне, а вокруг того, что он отказался воспользоваться этим превосходством. Он возвращается на поле боя лишь потому, что скорбит о смерти своего друга Патрокла. Тристан — не только опытный дуэлянт и победитель драконов, но еще и терзающийся любовник, сомнительный друг, равнодушный супруг,

ГЕНДЕРНАЯ ИДЕОЛОГИЯ

а в придачу еще и немного сочинитель песен и мастер розыгрыша. На­силие — часть структуры этих эпических повествований, но оно также подается как вопрос морали и человечности.

По сравнению с этим рядом персонажей герои-убийцы XX века — ходульные фигуры, не озадачивающиеся вопросами нравственности. Для современной бульварной литературы характерно отделение действия от чувств, по крайней мере от их сложности, что обусловлено исторической траекторией отчуждения и гегемонной маскулинностью, о которых говорилось в Главе 7. Чудесный образец такой литературы — триллер Кларка Смита «Говорящий глаз» (1955). Крутой герой романа — по профессии бухгалтер; его посылают аудировать компанию перед ее сли­янием с другой компанией, и в процессе повествования в духе Чандлера он ввязывается в драки и убийства.

Культурная динамика

Историчность гендерной идеологии проявляется не только в та­ких деталях, как характер героизма, но и в ее организации в целом. В Европе в эпоху, предшествовавшую капитализму, и на заре Нового времени гендерная идеология была организована как часть религиозного мировоззрения. Вопросы гендерной политики формулировались как вопросы морали и решались через Откровение или обращение к авто­ритету священников. Широкомасштабная секуляризация европейской культуры коснулась гендерной идеологии в той же мере, в какой она коснулась других пластов социальной жизни. Теоретическими формами этого развития стали естественно-научные исследования сексуальности и социальные исследования гендера.

С точки зрения общепринятых практик ключевым моментом раз­вития стал не переход от религиозной формы абстракции к научной форме, а изменение авторитетов. Секуляризация устранила рядовых священников и епископов в качестве судей в вопросах о гендере. Однако было совершенно не ясно, кто займет место судей, которое до этого за­нимали священники. На него претендовали ученые, чиновники, учителя и философы. И хотя им удалось получить какую-то долю в этом деле,

 

336

337

 

ГЛАВА 11

ГЕНДЕРНАЯ ИДЕОЛОГИЯ

 

наиболее эффективными в своих претензиях оказались врачи: они заня­ли главные позиции в конструировании секуляризированных дискурсов о гендере и сексуальности.

Медикализация гендерной идеологии прослеживается историками в целом ряде регионов. Джеффри Уикс анализирует данные о при­менении медицинской модели в подходе к гомосексуальности в Европе. Барбара Эренрайх и Диэдри Инглиш изучают медикализацию женского тела в Соединенных Штатах; Керрин Райгер — медицинский контроль над уходом за маленькими детьми в Австралии. Во всех этих случаях, как показывает Фуко на французском материале, кристаллизация меди­цинской теории половой жизни сопровождается практикой контроля. Происходит образование формы социального авторитета, который сразу же выходит за границы непосредственного лечения болезней.

Одним из важных результатов этого развития событий явилась медикализация проблем эмоциональной жизни и межличностных от­ношений в форме психиатрии. Под эгидой психиатрии гомосексуальные отношения были определены как выражение психической болезни. Сопротивление женщин системе субординации стало называться не­врозом домохозяйки. Целый ряд конфликтов в повседневной жизни был переосмыслен как результат детских комплексов. Таким образом, медикализация оказала двойное влияние: деполитизировала прямую структуру гендерных отношений и в то же время выстроила опосредо­ванную властную структуру, основанную на авторитете мужчин-про­фессионалов.

Разумеется, создание этого авторитета не положило конец конфлик­ту. Сам новый авторитет подвергается сомнению и критике, иногда весьма успешно. Активисты-геи принудили официальную психиатрию отказаться от определения гомосексуальности как патологии, хотя не­которые психиатры-практики до сих пор определяют ее именно так. Рост авторитета медицины не покончил с конфликтом, а выявил ту меру, в какой развитие гендерной идеологии является борьбой за гегемонию. Главным вопросом стало обладание властью, позволяющей устанавли­вать условия для понимания вопросов гендера и добиваться победы в конфликтных ситуациях.

Гегемония, как мы показывали применительно к отношениям меж­ду разными типами маскулинности, не означает полного культурного контроля и уничтожения альтернатив. Такая степень контроля ни­когда не достигается на практике. В гендерной идеологии в целом господствующие определения реальности должны рассматриваться как достижения, которые всегда частичны и всегда до некоторой степени оспариваются.

На самом деле мы можем рассматривать их как частично опре­деляемые альтернативами, которым они противостоят. Например, медикализированные идеологии гендера частично определяются как противопоставленные альтернативным формам авторитета, таким как церковь. Отсюда проистекает необходимость притязания на научность того, что, в сущности, является суждениями практической нравствен­ности, вроде вмешательства психиатрии в гендерную политику. Это притязание обычно формулируется имплицитно, посредством использо­вания технического языка. Медицинские идеологии также определяются вопреки попыткам людей взять контроль над лечением в свои руки. Отсюда проистекает необходимость провести жесткое различие между надежными суждениями профессионалов, с одной стороны, и неве­жеством и ошибками непрофессионалов, с другой. И в этом медицина фактически использует язык церкви.

Таким образом, оспаривание является необходимой частью идео­логии. Формы символической оппозиции, которые она порождает, на­пример, в эротике, сложны и удивительны. В данной главе я рассмотрю только одну модель — модель, которая следует кризисным тенденциям, описанным в Главе 7.

Карл Мангейм провел известное различие между идеологиями, миро­воззрениями, интегрированными в установленный порядок, и утопи­ями, которые выходят за его пределы. Это слишком простая картинка. Только что высказанные соображения относительно оспаривания ге-гемонной гендерной идеологии ее усложняют. Поэтому полезно про­водить различие между теми подходами и концептуальными рамками, которые в целом согласуются с существующим гендерным порядком, и теми, которые не согласуются с ним.

 

338

339

ГЛАВА 11

Такое различие имплицитно заложено в рассуждениях о терапии маскулинности (masculinity therapy), которая приводит гегемонную ма­скулинность в соответствие с изменившимися условиями без ущерба для институциональных оснований власти мужчин (см. об этом Главу 10). Участники антисексистского движения мужчин, о которых говорится в работах Иона Снодграсса «Мужчинам, выступающим против сексиз-ма» и Энди Меткафа и Мартина Хамфриза «Сексуальность мужчин», пытаются выявить представления о маскулинности, выходящие за гра­ницы оснований власти мужчин. И очевидно, что это очень не просто.

Феминизм же, напротив, породил утопии как в более широком мангеймовском смысле, так и в конкретном смысле воображаемых иде­альных миров. В романе Шарлотты Перкинс Гильман «Женландия» («Herland») (1915) и других подобных романах описана населенная только женщинами и спрятанная в лесах Амазонки страна, показаны как поразительный разрыв с доминирующей идеологией, так и ограничен­ность связанного с этим разрывом изменения. В случае с «Женланди-ей» границы определяются сексуальностью. Гильман смогла представить концепцию правления, осуществляемого только женщинами, и показать радикальные изменения в способах образования, но не смогла допустить лесбийство во все сферы жизни в своем воображаемом мире. Она об­ходит этот вопрос, практически полностью элиминируя сексуальные импульсы своих героев.

Формальные утопии — это исключение, хотя и весьма любопытное. Настолько любопытное, что исследователи идеологии страдают про­фессиональным заболеванием, заключающимся в преувеличении роли системной идеологии. Большая часть культурной политики гендера впечатляет гораздо меньше. Ее сфера действия — возможности, предо­ставляемые конкретными средами и институтами: изменения программ обучения в данной школе, репертуар, возможный в данном театре, и т.п. Рассматривая каждый конкретный случай, мы видим, что эти воз­можности кажутся весьма ограниченными. Объективные возможности данной конкретной школы, например, ограничены многими внешними факторами. Это бюрократическая организация государства, социальный состав учащихся, конкуренция на рынке образовательных услуг, а также сила разнообразных идеологий гендера. И тем не менее в этой сфере

ГЕНДЕРНАЯ ИДЕОЛОГИЯ

есть потенциал для изменений, и многие преподаватели его используют. Большая часть этих изменений не касается гендерных проблем в явной форме, но влияет на них косвенно. Как отмечает Лин Иейтс (Lyn Yates), стандартная образовательная программа обучения — важнейшее поле для имплицитной гендерной политики в школах, и в ней заложены воз­можности для изменения последней. Однако представление о тотальных ограничениях для данной среды смягчается, если принять во внимание связи между разными социальными средами. Культурная политика на низовом уровне иногда выливается в социальные движения и тем самым закладывает основу, на которую опираются творцы формальных идеологий.

Признание важности культурной политики в сфере гендерных от­ношений влечет за собой постановку обратного вопроса — о влиянии гендерных отношений и гендерной идеологии на культуру в целом. Феминистские критики культуры совершенно справедливо считают, что это влияние очень сильное и что оно, как правило, не признается. Натурализация гендера распространяется и на саму культуру. Вплоть до недавнего времени никто не задавался вопросом, почему большинство драматургов, физиков или редакторов газет — мужчины. И это до сих пор не является проблемой в большинстве театров, физических факуль­тетов и редакций средств массовой информации.

Представление о том, что гендерная политика составляет струк­турный базис культуры в целом (например, представление о том, что наша культура является прежде всего патриархатной, а уже затем ха­рактеризуется другими свойствами), — это совсем другой вопрос. Из проведенного в данной книге анализа следует, что это представление неверно, по крайней мере как абсолютное историческое обобщение. Область действия гендерных отношений исторически изменчива, и их способность определять культурные процессы в целом также историче­ски изменчива. Однако менее общее стратегическое утверждение может быть верно. Вполне вероятно, что в некоторые исторические моменты возможности общего изменения в сознании и культуре больше зависят от динамики гендерных отношений, чем от какого-либо другого со­циального фактора. Можно сказать, что мы как раз являемся свидетеля­ми такого исторического момента. Это, конечно, не так просто доказать,

 

340

341

ГЛАВА 11

но нельзя от этой мысли просто отмахнуться. И я еще вернусь к этому тезису в последней главе данной книги.

Идеологи и интересы

Если наша стратегическая аргументация хотя бы частично верна, то она показывает значимость людей, которые заняты переделкой культур­ных форм. В обсуждениях гендерной идеологии практически игнориро­вались идеологи. Исключение представляет только анализ, проделанный Виолой Кляйн в «Женском характере». Основываясь на социологии знания Мангейма, она пришла к необходимости обратить внимание на людей, которые порождают знание, на социальные позиции, которые они занимают, и на интересы, которые они выражают. В результате даже сорок лет спустя ее работа остается одной из наиболее важных в области гендерной идеологии.

Единственное, чего явно не хватает в работе Кляйн, — понятия гендера как самостоятельной социальной структуры. То же самое можно сказать и о более новых историях идей, посвященных движениям в сфе­ре гендерной идеологии, таких как «Радикальные сексуальные движе­ния» Пола Робинсона, «Рай в бессердечном мире» Кристофера Лэша, «История сексуальности» Мишеля Фуко. В той мере, в какой в этих работах содержатся структурные категории, они являются достаточно свободными производными от классового анализа. Результатом такого подхода служит социальный анализ идей, который на полпути был раз­вернут на 90 градусов. Поэтому аргументация должна была постоянно сдвигаться от оси класса в сторону главного предмета изучения — пола и гендера. Остается гадать, откуда возьмутся целые группы интеллекту­алов, интересующихся гендерной политикой.

Эти исследования свидетельствуют, насколько важны интеллектуа­лы, занимающиеся объяснениями гендерных отношений. Чтобы понять этих людей, можно опереться на существующие теории интеллектуалов, выполненные в традициях Мангейма и Грамши, и, возможно, также на теории нового класса, разработанные такими исследователями, как Гоулднер, Конрад и Зелени, — для объяснения интеллектуалов. Но

ГЕНДЕРНАЯ ИДЕОЛОГИЯ

никакого прямого переноса этих идей на нашу предметную область не может быть, так как все они построены в рамках классовой модели и игнорируют структуру гендера. Поэтому в нашем случае мы должны поставить новые вопросы об интеллектуалах и гендерных отношениях.

Эти вопросы как раз и ставятся в некоторых последних работах, написанных под сильным влиянием феминизма. Вероятно, самые луч­шие примеры в данном случае — книги Эренрайх и Инглиш «Во имя ее собственного блага» и Рейгер «Разочарование в домашнем очаге». В обеих книгах прослеживается возникновение новых форм домини­рования мужчин над женщинами, при котором группы интеллектуалов играют ведущую роль. Речь здесь идет скорее о специалистах в разных областях, чем о научных работниках, обсуждаемых в книге Кляйн. И дело не только в том, что профессионалы-мужчины обосновывают и осуществляют новые формы власти. Гораздо удивительнее то, что исторический процесс, связанный с медицинским вмешательством в здоровье женщин и уход за детьми, формирует группы интеллектуалов, которые оказываются гендеризованными. Примером тому служит кате­гория «медицинских авторитетов в воспитании детей» — социальная категория, складывающаяся в результате полового разделения труда, которое предписывает женщинам осуществлять главную заботу о детях и в силу гендерной структуры власти определяет мужчин как главных медицинских авторитетов.

Обсудим в связи с этим более общий вопрос. С точки зрения теории гендера он состоит в том, где и как интеллектуалы и интеллектуальная работа вписываются в структуру гендерных отношений. С точки зрения социологии интеллектуалов этот вопрос состоит в том, как и насколько глубоко процесс образования этой группы связан с гендерными отно­шениями и насколько глубоко характер и влияние интеллектуального труда определяются гендерной динамикой. Когда данные вопросы сформулированы в этих терминах, инструменты идеологии — теория и социология интеллектуалов — могут быть использованы в анализе на новых основаниях.

Возьмем, к примеру, категорию органичных интеллектуалов, которую ввел Грамши для обозначения людей, выполняющих функцию интел­лектуалов внутри определенного класса: они работают над самоопреде-

 

342

343

ГЛАВА 11

ГЕНДЕРНАЯ ИДЕОЛОГИЯ

 

лением класса и помогают ему мобилизоваться как политическая и со­циальная сила. Я склонна считать, что существуют люди, выполняющие аналогичную задачу в гендерных отношениях. Замечательным примером такой категории людей служит Хэрриет Кид, которая работала в глав­ном офисе Британской женской кооперативной гильдии незадолго до Первой мировой войны. Она сменила за свою жизнь несколько видов деятельности: была рабочей на мельнице, незамужней матерью, после того как ее изнасиловал ее работодатель, активистом, занятым орга­низацией местного сообщества (local labour and community organizer), а затем его руководителем. Гильдия, в которой она работала, существо­вала с 1880-х годов и была массовой организацией женщин-работниц, в период между войнами насчитывавшей более 60 000 членов. Своим успехом эта организация, очевидно, была обязана воинствующему со­циалистическому феминизму организаторов, подобных Кид.

Органичный интеллектуал другого рода — Марабель Морган, до­мохозяйка из Флориды и деловая женщина 1970-х. Книга «Женщина до мозга костей» уже упоминалась как классическая репрезентация утрированной фемининности. Эта книга выросла из четырехнедель­ного курса, в рамках которого домашних хозяек обучали тактике быть «женщиной до мозга костей», организовав домашнюю работу таким образом, чтобы она была направлена на удовлетворение любого желания мужа. Хотя авторитеты, к которым апеллирует Морган, — это главным образом библейские пророки и психиатры, особого значения в тексте они не имеют. Ее основная мысль доказывается с помощью огромного множества маленьких эпизодов из жизни «женщин до мозга костей». Морган служит передаточным звеном для распространения среди жен­щин идеологии, выстроенной самими женщинами. Хотя эта идеология, как показывает Андреа Дворкин в работе «Женщины правых взгля­дов», является ответом на их бессилие в отношениях с мужьями, это не меняет органического характера интеллектуального труда.

Обсуждая эти примеры, имеет смысл дать более общую формулиров­ку проблемы, хотя бы предварительную. К группам, которые проявляют активность в создании гендерной идеологии, относятся священники, журналисты, рекламисты, политики, психиатры, дизайнеры (например, дизайнеры одежды), драматурги и кинематографисты, актеры и актри-

сы, писатели, музыканты, активисты социальных движений и научные работники. Если рассмотреть деятельность этих групп относительно гендерного порядка, то их можно разделить на три категории.

Первая категория занимается регулированием и управлением гендерными режимами. Наглядным примером такой группы служат като­лические священники, так как их вовлеченность в эти процессы идет гораздо дальше определений Папы Римского относительно святости материнства и греховности применения противозачаточных средств. Теология обосновывала традиционную патриархатную властную струк­туру, но не показывала, как она должна организовываться. Обычному деревенскому священнику приходилось тратить массу времени на то, чтобы применить теологию на практике, давая советы своим прихожа­нам, посещая их на дому, предлагая толкования правил и занимаясь со­гласованием различных ситуаций в своем приходе с конфессиональными нормами и проч. Похожую работу делают психотерапевты, семейные консультанты и специалисты по семейной терапии.

Вторая категория идеологов занимается артикуляцией опытов и фан­тазий и проектированием характеристик данной группы в сфере гендер­ных отношений. Хэрриет Кид и Марабель Морган, каждая по-своему, тоже занимались этим. Однако в иных случаях отношения между идеоло­гом и группой могут быть какими угодно, но только не органическими, как свидетельствуют фантазии Голливуда. Кларк Гейбл артикулировал фантазии для женщин, Ракель Уэлч — для мужчин.

Третья категория занимается теоретизацией гендерных отноше­ний — делом, которое предполагает определенную степень отвлечения от каждодневных практик и сосредоточенность на рефлексии и интер­претации. Я имею в виду достаточно широкий спектр деятельности, а не просто писание трактатов по социологии гендера. Как уже говори­лось в Главе 3, писатели, подобные Надин Гордимер и Патрику Уайту, и создатели автобиографий, подобные Ане Мойленбельт, занимаются теоретизацией в этом широком смысла этого слова.

Вернемся к вопросу о структурном местоположении. Если группа интеллектуалов формируется как четко организованная с точки зре­ния гендерных отношений, то отсюда следует жесткое моделирование полового разделения труда. Интеллектуальный труд — это труд, об-

 

344

 

345

ГЛАВА 1 1

ГЕНДЕРНАЯ ИДЕОЛОГИЯ

 

ладающий своими собственными характеристиками и требованиями материальных ресурсов, к которым относится и такой немаловажный ресурс, как время. Ситуации варьируются, и варьируются также группы интеллектуалов. Степень их вариабельности зависит в большей мере от того, формируются ли они по принципу полового разделения труда или по какой-то другой структурной модели (например, по классовому принципу).

Если объединить две классификации, то результат можно предста­вить в виде таблицы 5, которая представляет собой попытку система­тизировать упомянутые выше группы.

Таблица 5