2020-09-27
71
9) Ленинград, ул. Воинова 44-а, кв. 16, Исаак Натанович ВИННИКОВ. Это профессор бывшего Института антропологии и этнографии АН СССР. Лично с ним по Ленинграду знаком не был, но он приезжал осенью 1936 г. в Бухару с научной экспедицией по арабам. Здесь я с ним познакомился, был у него переводчиком при разработке им материалов в Бухаре. Я должен был послать ему список рукописей и книг на арабском языке, имеющихся в Бухаре, поэтому он оставил мне свой адрес. Требуемый список я ему послал, но ответа от него не получил и больше ему не писал.
10) Ленинград, В.О., 3-я линия д. 54, кв. 1, ГЕНКО Анатолий Нестерович. Это зав. Кавказским кабинетом Института Востоковедения АН СССР. С ним познакомился с момента моего поступления на службу в Институт Востоковедения АН СССР, т.е. в 1932 г. Характер знакомства с ним — служебно-научный. Будучи в ссылке в Челкаре я получил от него только одно письмо научного содержания. Больше я писем не получал ни разу. Сам я ему послал только одно письмо из Челкара в 1935 г., больше с ним переписки не имел, письмо было делового (служебного) характера.
11) Баку, ул. Мясникова д. 10, кв. 18, Виктор Аркадьевич МАЙ. Это сотрудник НКВД в Баку. Я с ним вместе учился в 1924 г. в Московском Институте востоковедения им. Н.Н.Нариманова. В 1927 г. (возможно, в 1928) я встречался с ним по службе в КУТВ в Москве. В 1932-33 гг. летом я встречал его в Москве, он был в военной форме. Уехал из Москвы в Баку, дал мне свой бакинский адрес. Больше его никогда не встречал, переписку с ним вел до последнего времени. Характер переписки деловой на востоковедные темы.
12) Тифлис, ул. Энгельса 44, кв. 7, Софья Михайловна МАРР. Это вдова умершего профессора-языковеда Юрия Николаевича МАРРА, сына покойного академика
Н.Я.МАРРА.
13) Ташкент, Ленинградская 21, кв. 7, ПРОТОПОПОВ Дмитрий Николаевич. С ним я учился вместе в Институте востоковедения им. Нариманова. По окончании учебы он уехал в Афганистан; после Института я встречался с ним раза два-три в деловой обстановке на заседаниях. Он был членом комсомола. Партпринадлежность его в настоящее время я не знаю. Из той же заметки в «Правде Востока» он узнал, что я нахожусь в Бухаре, и прислал мне письмо. Я ему ответил, на этом переписка прекратилась. В письме он спрашивал, почему я здесь. Думаю, что узнав о моем положении (ссыльный), он не стал мне писать.
14) Алма-Ата, ул. Красина 49, кв. 3, профессор РОЗЕНТАЛЬ Николай Николаевич. Это известный профессор по феодализму на Западе. Был выслан из Ленинграда в Алма-Ата, за что не знаю. Я вел с ним переписку, получил от него два письма и столько же написал ему. Познакомились мы с ним в Челкаре в ссылке, раньше знакомы не были. Переписка с ним была личного, бытового характера. В последнем письме, полученным мною в ноябре прошлого года он сообщал мне, что ему разрешена научная командировка в Ленинград, из чего я заключил, что он из ссылки освобожден. Больше я о нем ничего не слышал, где он сейчас находится — не знаю.
15) Одесса, ул. Островидова 64, Ксения Владимировна. Это — жена профессора РОЗЕНТАЛЯ. Припоминаю, что последнее письмо от РОЗЕНТАЛЯ (в котором он сообщал, что ему разрешена научная командировка в Ленинград) я получил из Одессы с указанным адресом на имя жены РОЗЕНТАЛЯ. Жену РОЗЕНТАЛЯ я знаю также по Челкару, где она была вместе с мужем (из Ленинграда была выслана вся их семья).
16) Москва 40, Ленинградское шоссе 25, кв. 40, РЫКОВСКАЯ Ольга Карловна. С нею я работал вместе в КУТВе в 1927 г., знакомство чисто служебное. Она библиограф-переводчик. В Бухаре я получил от нее одно письмо. Спрашивала меня, как я живу, что делаю, не нужно ли мне что-нибудь прислать из Москвы. Я послал ей одно письмо. Уточняю: я получил от нее не одно, а два письма, написал ей также два. Она беспартийная.
17) Ташкент, 2-я Курганская д. 10, СЕМЕНОВ Александр Александрович. Это известный профессор-востоковед. Лично с ним не знаком, но много о нем слыхал как о видном ученом-востоковеде. Каким образом я узнал его домашний адрес — не знаю. Уточняю: его адрес мне дал работник «Комсомолец Узбекистана» ЦАРЕВИЧ, так как я предполагал написать СЕМЕНОВУ письмо с просьбой дать мне указания по работе в Бухаре, т.к. я знал его научный авторитет в этой области. Письмо такое я СЕМЕНОВУ написал, но послал его не почтой, а через того же ЦАРЕВИЧА, который, будучи в Бухаре, задержался здесь, поэтому свое первоначальное намерение послать письмо почтой по полученному от ЦАРЕВИЧА адресу, я изменил и передал письмо ЦАРЕВИЧУ. Почтой писем СЕМЕНОВУ не посылал. От него также писем не получал.
18) Ташкент, Уездная ул. д. 2, кв. 3, ЦАРЕВИЧ Сергей Александрович. О нем я показал выше, это работник газеты «Комсомолец Узбекистана». Познакомился с ним в начале 1936 г. во время его приезда в Бухару в служебную командировку по линии газеты. Попутно он интересовался бухарскими памятниками старины, на этой почве я познакомился с ним. Партийность его мне не известна. После этого он приезжал в Бухару еще два раза, каждый раз бывал у меня, в частности, передавал мне, что СЕМЕНОВ хотел написать мне письмо, но был очень занят и не успел сделать это. От ЦАРЕВИЧА я получил письма два, столько же писал ему. Характер переписки научно-публицистический (он пишет книгу «Поход Бековича-Черкасского на Хиву» и просил меня собрать некоторые материалы для этой книги).
19) Москва 19, ул. Маркса-Энгельса д. 1, кв. 38, Владимир Геннадиевич ТАРДОВ. Это известный знаток Ирана, профессор, старый журналист, бывший советский консул в Южном Иране. С ним я познакомился, примерно, в 1927 г. в КУТВе после его приезда из Ирана. Взаимоотношения мои с ним дружеского и научного характера, считаю его своим учителем, веду с ним переписку.
20) Ташкент, Сталинский район, ул. Гулистан д. 116, ФИТТРАТ АБДУРАУФ. Это известный бывший джадит и назир просвещения БНСР. С ним я познакомился в 1932 г., когда он приезжал в научную командировку в Ленинград. По поручению покойного академика С.Ф.ОЛЬДЕНБУРГА я тогда работал над переводом статьи ФИТТРАТА с таджикского языка на русский. После этого я был назначен Академией Наук работать по переводу одного большого труда ФИТТРАТА, в связи с чем приезжал в 1934 г. в служебную командировку в Бухару и Ташкент к ФИТТРАТУ. Проработал с ним около месяца, уехал в Ленинград и больше ФИТТРАТА никогда не встречал. Из Бухары в 1936 г. писал ФИТТРАТУ два раза по поводу опубликования его работы, которую я переводил, получил от него одно письмо с сообщением, что о своей работе от Академии Наук никаких сведений не имеет, больше с ним переписки не имел никакой.
21) Самарканд, Старый город, П. Бачи-Майдан, д. 40, ХАШИМОВ Рахим. С ним познакомился в Ленинграде в 1933-34 гг., когда он был аспирантом Академии Наук. Он, кажется, таджик, переводчик романа С.Айни «Дохунда». Я ему из Челкара послал одно письмо, он ответил мне, больше не переписывались. Я спрашивал его, можно ли мне в Самарканде подыскать для меня какую-нибудь работу. Он сообщил, что в УзГИЗе, где он работал, работу можно найти только случайного характера, но нет квартир. Поэтому я из Челкара выбрал Бухару. После Ленинграда я с ХАШИМО- ВЫМ не встречался ни разу и кроме указанного случая не переписывался.
22) Тифлис, ул. Камо 69, ЦЕРЕТЕЛЛИ Георгий Васильевич. Это профессор Тифлисского университета по кафедре арабского языка. Лично с ним познакомился в начале 1936 г. Он приезжал сюда в командировку по арабам. Он просил меня быть переводчиком у него во время его работы здесь. Уезжая в Тифлис, он просил дослать ему некоторые рукописи, которые он не успел взять с собой, оставил для этой цели свой тифлисский адрес. Рукописи я ему выслал. После этого посылал ему еще одну открытку, справлялся о судьбе посланных мною ему материалов, но ответа от него не получил. После этого он приезжал в Бухару еще раз в научную экспедицию вместе с профессором ВИННИКОВЫМ. Я с ним встречался одни раз, больше с ним ни разу не встречался и не переписывался.
23) Ленинград 1, Демидовский переулок д. 1, кв. 31, ЯКУБОВСКИЙ Александр Юльевич. Это крупнейший специалист по истории Средней Азии, доктор истории Средней Азии, мой бывший начальник по Восточному сектору Эрмитажа в Ленинграде, где я работал по совместительству. Познакомился с ним в 1932 г. с начала моей работы в Институте Востоковедения АН. Характер моих взаимоотношений с ним чисто научный. Я ему из Бухары писал письмо с просьбой написать предисловие к подготавливаемой мною работе о рабстве в Бухаре. Он прислал мне ответ с согласием написать предисловие и просил поставить об этом в известность дирекцию Бухарского музея (поскольку моя работа должна была выйти от музея). После моего выезда из Ленинграда я с профессором ЯКУБОВСКИМ личных встреч не имел и кроме описанного случая переписки — не переписывался.
24) Ташкент, Чичерина 31, А.К.ПИСАРЧИК. Летом прошлого года в Бухару из Ташкента приезжала научная экспедиция в составе профессора АНДРЕЕВА Михаила Степановича и научного сотрудника ПИСАРЧИК Антонины Константиновны. Они пробыли в Бухаре месяца два, жили в Музее. С обоими ими я тогда и познакомился. В день моего ареста я получил от нее письмо служебно-научного характера. В этом письме она сообщала указанный адрес для посылки ей некоторых материалов. Ответить ей я не успел. Больше от нее писем не получал, а ей вообще не писал ни одного письма. Знаю ее только как научного сотрудника Музея искусств УзССР, больше о ней ничего не знаю.
Протокол мною прочитан. Мои показания с моих слов записаны правильно.
Ф.Ростопчин
[ЦА ФСБ РФ, Р-400084, л. 11-17; машинописная копия]
Из протокола последующего допроса Ростопчина от 25.03.37 г. выясняется, что ему инкриминируется высказывание троцкистских к.-р. взглядов, восхваление Троцкого, Зиновьева, Муссолини и Гитлера, рассказы о том, что после убийства Кирова из Ленинграда была выслана масса людей без предъявления какого-либо обвинения, совершенно безвинных, о «специальном поезде», в котором ежедневно отправляли из Ленинграда таких ссыльных [ЦА ФСБ РФ, Р-40084, л. 18]. Отказываясь на следующем допросе 11.04.37 г. признавать себя троцкистом, Ростопчин признавал, что «считает Троцкого, так же как и Гитлера и Муссолини, очень умными людьми с сильным характером и твердой волей», и эту свою точку зрения ни перед кем не скрывал, точно так же как не считал свои рассказы об обстоятельствах своей высылки из Ленинграда — антисоветскими, однако в обоих этих случаях признавал себя виновным [ЦА ФСБ РФ, Р-40084, л. 20].
Судя по всему, сам Ростопчин считал свой арест недоразумением, порожденным, с одной стороны его излишней откровенностью с сослуживцами, свидетельствовавшими о его «антисоветских высказываниях», с другой стороны — близкими отношениями с ссыльным художником Г.Ф.Зражевским, истериком, алкоголиком и, возможно, провокатором. На том же допросе 11.04.37 г. Ростопчин дал показания о своих родителях и своих политических убеждениях в прошлом, достаточно четко определяющих его отношение к анархистам и анархо-мистикам.
ИЗ ПОКАЗАНИЙ РОСТОПЧИНА Ф.Б. 11.04.37 г.
ВОПРОС: Имеются ли у Вас родственники за границей?
ОТВЕТ: Известных мне родственников за границей нет. В дореволюционное время заграницей проживали две моих тетки: одна в Париже, другая где-то в Италии. Еще до войны они там умерли. У меня еще был старший брат Георгий (Юрий) Борисович РОСТОПЧИН. Он старше меня на восемь лет. По образованию он был юристом, во время войны был мобилизован в старую армию (Временным правительством) в 1917 г. и был на фронте прапорщиком-артиллеристом. Вернувшись с фронта он вступил в Красную Армию, был отправлен на фронт, приезжал один раз домой в Москву, (был в командировке) в 1919 г. (не точно), затем уехал обратно в часть и больше не возвращался. С этого времени я его ни разу не видел и не слыхал о нем. Спустя некоторое время в Москве были арестованы мои родители в качестве заложников и посажены в концлагерь по неизвестной причине. Впоследствии выяснилось, что они были посажены потому, что мой брат перешел к белым. Через год они были освобождены с официальной справкой, что они освобождаются ввиду того, что переход к белым их сына (моего брата) не доказан. Больше я ничего не знаю
освоем брате, где он находится и жив ли — ничего мне не известно.
ВОПРОС: Ваши политические убеждения в прошлом?
ОТВЕТ: С 1919 по 1921 год я состоял в комсомоле. В 1921 г. я вышел из комсомола, увлекшись анархистскими взглядами бакунинского толка. Анархизмом я увлекся чисто теоретически, организационно я с анархистами связан не был, хотя встречался с анархистами ГОРДИНЫМ, АЛЕКСЕЕВЫМ и другими, бывал на анархистских докладах и лекциях в Москве. Увлечение анархизмом продолжалось до 1928 г. Встречался в 1925 г. с руководителем Федерации анархистов КАРЕЛИНЫМ, видел других видных анархистов — БОРОВОГО и других. В 1928 г. я в анархизме разочаровался и порвал с ним. С этого времени я ни с кем из анархистов не встречался и вообще никакой связи не имел и не имею.
Протокол мною прочитан, записан с моих слов правильно. Ф.Ростопчин
[ЦА ФСБ РФ, Р-40084, л. 22]
Между тем, результатом столь неосторожных признательных показаний оказалось составленное и в тот же день подписанное начальником 4 отдела УГБ ПС НКВД лейтенантом гос. безопасности Васильевым, который вел допросы Ростопчина и Зражевского, следующее обвинительное заключение:
ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
по следделу 2149 по обвинению гр.гр. ЗРАЖЕВСКОГО Г.Ф. и РОСТОПЧИНА Ф.Б.
в преступлениях] предусмотренных] ст. 66 ч.1 УК УзССР
Настоящее следственное дело возникло в 4 отделении Бухарского сектора НКВД на основании поступивших материалов о том, что работники Бухарского Гос- музея ЗРАЖЕВСКИЙ Григорий Филиппович и РОСТОПЧИН Федор Борисович ведут среди сотрудников музея систематическую контрреволюционную троцкистскую агитацию.
Следствием по делу установлено следующее:
В начале 1936 г. в Бухару приехал для отбытия ссылки высланный из Ленинграда после убийства т. Кирова — бывший граф РОСТОПЧИН Ф.Б., который устроился на работу (по договору) в Бухарский Госмузей в качестве нештатного научного сотрудника. Гр-н РОСТОПЧИН в прошлом с 1919 по 1921 г. состоял в комсомоле, в 1921 г. из комсомола вышел, примкнув к анархизму, увлекшись анархо-синдикализмом. Примыкал к анархистам, по его словам, с 1921 по 1928 год, в этот период поддерживал связь с руководителями анархо-движения и видными анархистами в Москве — КАРЕЛИНЫМ, БОРОВЫМ и другими.
Вскоре после приезда в Бухару РОСТОПЧИНА сюда же приехал из Самарканда художник ЗРАЖЕВСКИЙ Г.Ф., устроившийся на работу также в музей.
Оба они — РОСТОПЧИН и ЗРАЖЕВСКИЙ, будучи антисоветски настроены, быстро сошлись во взглядах и тесно сблизились. На протяжении всего 1936 г. и начала 1937 г. они вели систематическую к.-р. агитацию среди сотрудников музея.
Гр. ЗАРЖЕВСКИЙ выдумал и распространял вымышленную версию о том, что он якобы происходит из бывшей графской семьи, что его отец якобы расстрелян во время гражданской войны красными, что Советской властью у них на Украине отобраны сахарные заводы, имения и тому подобное, что сам он, якобы, за вредительство на строительстве Киевского вокзала был арестован и выслан. Этот вымысел ЗРАЖЕВСКИМ был распространен с той целью, чтобы обосновать свои антисоветские взгляды и враждебное отношение к Советской власти.
Попутно ЗРАЖЕВСКИЙ играл роль «неудачника», обвиняя в этом Советскую власть, заявляя, что при существующем положении он никак не может полностью проявить свои способности и что «если бы не было Советской власти, то ему жилось бы лучше».
Подведя, таким образом, «фундамент» под свои к.-р. убеждения, ЗРАЖЕВСКИЙ систематически проводил среди сотрудников музея к.-р. агитацию троцкистско-фашистского характера, открыто выражал свои симпатии испанским фашистам, демонстративно заявляя: «Я — фашист». На общем собрании сотрудников музея при обсуждении вопроса об оказании помощи женщинам и детям Испанской Республики, ЗРАЖЕВСКИЙ демонстративно заявил: «Жертвую рубль испанским фашистам».
Во время судебных процессов врагов народа Каменева, Зиновьева и других, Пятакова, Радека и других, ЗРАЖЕВСКИЙ неоднократно высказывал одобрение к.-р. деятельности подсудимых и распространял к.-р. клеветнические измышления по адресу вождя партии, заявляя, что все, что пишут в газетах об этом процессе — ложь.
После расстрела участников названных террористических организаций, ЗРАЖЕВСКИЙ в присутствии ряда лиц заявил: «Пусть их расстреляли, но остался Троцкий. Пью за Троцкого!»
Кроме того, ЗРАЖЕВСКИЙ неоднократно высказывал свои антисоветские взгляды по поводу Сталинской Конституции, вообще о положении в Советском Союзе, распространял провокационные слухи о голоде.
Своими к.-р. взглядами ЗРАЖЕВСКИЙ делился с РОСТОПЧИНЫМ.
Обвиняемый РОСТОПЧИН Ф.Б. в разговорах с разными лицами по поводу своей высылки из Ленинграда рассказывал, что он выслан «в связи с Кировским делом», что одновременно с ним из Ленинграда выслана масса народа, что вообще «из- за одного убитого человека пострадало очень много ценных людей, совершенно невинных», и что все это произошло в результате беззаконных действий Соввласти.
РОСТОПЧИН также вел к.-р. троцкистскую агитацию, неоднократно в разговорах с разными лицами восхвалял врага народа Троцкого как «гениального человека», «ведущего правильную политическую линию», а также выражал одобрение к.-р. деятельности Каменева и Зиновьева.
Изложенное полностью подтверждается показаниями свидетелей гр.гр. СТРУ- ЩЕНКО, ТОЛЬ, ПРОКОПИШИНА, АМИТИНА-ШАПИРО, УСМАНОВА, ФЕДОРЕНКО, АБДУРАХМАНОВА, ШМИДТ, очными ставками между обвиняемыми РОСТОПЧИНЫМ и рядом свидетелей, а также показаниями самих обвиняемых.
Обвиняемые РОСТОПЧИН Ф.Б. и ЗРАЖЕВСКИЙ Г.Ф. в предъявленных им обвинениях в совершении преступлений], предусмотренных] ст. 66 ч. 1 УК УзССР полностью себя признали виновными.
На основании изложенного обвиняются гр.гр.:
1) ЗРАЖЕВСКИЙ Григорий Филиппович, 1908 г. рождения, украинец, урож. г. Умани, по соцпроисхождению — из служащих, беспартийный, женат, по профессии — художник, имеет незаконченное среднее образование, трижды судившийся (за хулиганство и за несвоевременную явку на военный учет) — оправдан. В Красной Армии не служил, гражданин СССР, последнее время работал художником Бухарского музея, проживал в доме музея,
в том, что на протяжении 1936 и начала 1937 года вел среди сотрудников Бухарского музея контрреволюционную троцкистскую фашистскую и антисоветскую агитацию, то есть прест[уплений], предусмотренных] ст. 66 ч. 1 УК УзССР.
2) РОСТОПЧИН Федор Борисович, 1904 г. рождения, русский, по происхождению бывший граф, урож. г. Москвы, не женат, беспартийный, имеет высшее образование, по профессии научный работник-иранист, в марте 1935 г. постановлением Особого Совещания при НКВД СССР выслан из Ленинграда сроком на 5 лет, ссылку отбывал в Бухаре, в Красной Армии служил с 1919 по 1921 год, гражданин СССР, в момент ареста по настоящему делу работал в Бухарском музее в качестве нештатного научного сотрудника, проживал в доме музея, -
в том, что систематически вел среди сотрудников Бухарского музея антисоветскую к.-р. троцкистскую агитацию, то есть в преступлении, предусмотренном ст. 66
ч. 1 УК УзССР.
Настоящее следдело подлежит направлению через 8-й Отдел УГБ НКВД УзССР Прокурору по спецделам УзССР для дальнейшего направления по подсудности.
Начальник 4 Отд[ела] УГБ ПС НКВД
Лейтенант Государственной Безопасности Васильев
11 апреля 1937 г. гор. Бухара
»Обвинительное заключение утверждаю. ЗРАЖЕВСКОГО и РОСТОПЧИНА предать суду по ст. 66 ч. 1 УК. Дело направить в Спецсектор прокуратуры УзССР для передачи по подсудности.»
И[сполняющий]о[бязанности] Прокурора ПС НКВД [подпись]
14.04.37 г.
»УТВЕРЖДАЮ» Начальник Бухарского Сектора НКВД
Лейтенант Государственной Безопасности Высокинский
[ЦА ФСБ РФ, Р-40084, л. 65-67]
Неизвестно, что могло ожидать Ф.Б.Ростопчина при рассмотрении его дела в Бухаре, если бы 12.05.37 г. из Москвы не поступило телеграфное распоряжение Заместителя начальника 4 Отдела ГУГБ НКВД СССР, ст. майора госбезопасности Гиндина за № 10550 о выделении из следственного дела материалов на обвиняемого Ростопчина Ф.Б. и направлении «под усиленным конвоем в отдельном купе арестантского вагона» в распоряжении 4 Отдела ГУГБ НКВД СССР [ЦА ФСБ РФ, Р-40084, л. 1]. Судя по дате заполнения «Анкеты арестованного» (12.06.37 г.), в Москву Ростопчин был доставлен 10 или 11 июня и поступил в руки того самого оперуполномоченного 4 Отдела ГУГБ лейтенанта госбезопасности Макарова, который вел допросы остальных арестованных по делу «Альянса» и уже успел объявить им 10.06.37 г. об окончании следствия.
Трудно сказать, сколько и какого содержания было допросов Ростопчина на протяжении последующих четырех недель, поскольку в деле нет никаких документов за этот период, точно так же как нет никаких показаний свидетелей, против которых он категорически возражает, но 09.07.37 г., т.е. в тот самый день, когда его предшественникам были вынесены постановления ОСО НКВД, Ф.Б.Ростопчин написал заявление, которое, как он полагал, снимет наконец все неясности в отношении его прошлого и настоящего.
СЛЕДОВАТЕЛЮ ГУГБ, ЛЕЙТЕНАНТУ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ Н.И.МАКАРОВУ
от РОСТОПЧИНА Федора Борисовича ЗАЯВЛЕНИЕ
Пришел к убеждению, что никаких «третьих» позиций занимать сейчас нельзя. Что занимая половинчатую позицию, становишься трусом, и что надо раз и навсегда стать на одну или на другую сторону баррикады, т.е. либо быть до конца и последовательно фашистом, врагом человеческой культуры, бесклассового общества, поработителем человека человеком, или же стать по другую сторону баррикады, на сторону СССР. Поэтому чистосердечно рассказываю о себе и о своей контрреволюционной деятельности без всяких утаек и недоговоренностей, выкладывая все, что есть на сердце.
Начинаю с того события, которое определило всю мою жизнь, как это может ни показаться странным на первый взгляд. Я жил в 1909-11 гг. в бывшем Петербурге на Шпалерной улице около тюрьмы в казенном доме. Гуляя с учительницей своей И.И.АУДЭР, я увидел въезжавшую во двор тюрьмы карету с двумя конными жандармами по бокам. Из кареты, из окна ее, на минуту выглянуло лицо с седой бородой. Я спросил: кто это и почему его так везут? И.И.АУДЭР мне все разъяснила (ее брат был революционер, бежавший за границу от царской петли). С тех пор я возненавидел тюрьму и тюремщиков, а также несправедливость, которую видел вокруг себя, и решил в себе всю жизнь с этим бороться.
Учился я дома, потом год в кадетском корпусе (всю жизнь я хотел быть военным), затем после революции пошел в Красную Армию. От своих родителей я всю свою сознательную жизнь скрывал все решительно, а поэтому и скрыл свое участие в боевых отрядах, собиравшихся сражаться с немцами, шедшими на Питер, и вообще всю свою тягу к фронту. (Это я поясняю, чтобы была ясна моя «политика» в отношении родителей в дальнейшем.) В армию я пришел мальчишкой 13 лет, разбирался в политике плохо, но мне твердо верилось, что там, где дерутся солдаты — там правда, а там, где генералы и офицеры, хотя и близкие мне по соцсреде и между которыми были очень честные и хорошие люди — там гнилое и пропащее дело. Будучи в Москве, прикомандировался к Коминтерну в качестве самокатчика, к ВЧК и к Нач[альнику] Всероглавштаба Н.И.РАТТЕЛЮ и в этих местах немного пообтерся и стал понимать немного в политике. Вступил в комсомол, соцпроисхождение не скрывал, и обсуждали мою кандидатуру часа два из-за этого. Приняли. В комсомольской ячейке было у нас очень скучно. Организаторы, как я сейчас вижу, были просто никуда как скучны и нудны.
Меня всегда тянуло к войне, а в строю, в боях мне побывать не удалось, даже контузило то меня не в бою. Было мне скучно и я стремился к другому — к чему-то живому. (Да, забыл сказать, что родители мои тогда относились к комсомолу отрицательно, в особенности опасалась его моя мать. Я, конечно, как всегда скрыл от них и комсомол.) Живое это представилось мне в виде АЛЕКСЕЕВА, моего военного друга, который был здорово начитан (я же ни черта не читал путного, а кончал тогда только школу для красноармейцев при МВО — математика, там, русский и т.п.). Этот вот АЛЕКСЕЕВ (забыл уже как его звали) стал меня образовывать. Я прочел Ницше и совершенно обалдел, вообразив себя сверхчеловеком. Все эти книги типа Ницше отдаляли меня от действительности.
Наконец, АЛЕКСЕЕВ притащил книгу анархиста Борового и тогда уже мы стали увлекаться идеями анархизма-индивидуализма (Штирнер). Это вскоре привело к тому, что мы вышли с ним из ячейки и даже создали параллельно свою анархоячейку, куда притащили одного весьма развитого красноармейца-крестьянина ПУЛЬКИНА. Потом я как-то встречал его, он был в партии. Наконец произошла на диспуте между двумя ячейками потасовка, и комсомольцы выпалили в нас из дробовика, чуть нас не угробив.
Демобилизовавшись, я поступил в 75-ю советскую школу и закончил ее, кажется, в 1922 г. В школе была организована при непосредственном моем участии скаутская организация, занимавшаяся спортом и т.д. Однако, рассказываю об этом потому, что из нее выросло несколько людей, которые под моим влиянием стали на путь контрреволюции и за которых я несу полную ответственность. Эти лица ИЛЬИН Юрий, УСОВ Виктор, которые позднее вошли в анархическую группу А.А.СОЛОНОВИЧА и после расформирования скаутов перешли на нелегальную скаутскую работу, воспитывая ее в контрреволюционном духе анархизма. Эту работу впоследствии направлял я. К этому времени я поступил в Восточный институт и все свободное время от занятий (а его было очень мало) занимался чтением научной литературы, отойдя от скаутской организации, с руководителями которой вступил в связь в 1924 г. перед самым их арестом и высылкой.
К этому времени я начал интересоваться мистикой и женившись на Н.Г. БЕРНАЦКОЙ в 1925 г. и ее втянул в эти интересы. Считаю нужным сказать, что она никогда анархисткой не была и отошла от всякой мистики и влечению к ней сразу же после ухода от меня в 1926 г. в результате своего вторичного выхода замуж. Это то, что я о ней знаю. Уход ее от меня подействовал на меня в смысле активизации моих жаждущих на что-то излиться сил. До этого же я познакомился с Н.И.ПРОФЕРАН- СОВЫМ, который проповедовал гандистскую теорию «сопротивления злу ненасилием», т.е. пассивным сопротивлением. Я честно перевел для Н.И.ПРОФЕРАНСО- ВА несколько статей Ганди (на этой почве я познакомился с А.А.СИНЯГИНЫМ, с которым мы собирались вместе идти «противляться» злу в лице советской диктатуры на улицу), но в конце концов мне этот Ганди так осточертел, что я все это бросил. Тут то я познакомился с А.А.СОЛОНОВИЧЕМ, о котором мне трубили ИЛЬИН и УСОВ. Познакомившись же с ним, я сразу почувствовал себя в своей стихии. Он меня познакомил с идеями анархо-мистического учения и я всецело проникся контрреволюционными стремлениями сбросить с себя советскую диктатуру, казавшуюся мне тогда «диктатурой над пролетариатом», возглавляемой кучкой оторвавшихся от народных масс рабочих и крестьян тиранов и палачей этих народных масс — советским правительством, властью и государством со всеми его органами. От А.А.СОЛОНОВИЧА я получил совет побольше читать и я проштудировал и даже написал кое-что для себя по крестьянским войнам в Германии 1525 г., «чомпи», валь- денсам, таборитам, альбигойцам и т.д. К чему это служило — дальше.
Затем стал помимо вопросов теории анархизма заниматься историей революционного и рабочего движения. Неизбежно столкнулся с вопросами террора и беседовал об этом неоднократно с А.А.СОЛОНОВИЧЕМ, который считал, что этот метод необходим в борьбе с властью, как мера устрашающая власть и вождей ее и как известное «бродило» для народного гнева против тиранов, мобилизующее народное самосознание. Я держался иных точек зрения и считал, что это невыгодно, т.к.: 1) народятся новые вожди, 2) убитые тираны окружатся незаслуженным ореолом мучеников за правду, 3) будут репрессии и пострадают не только ни в чем не повинные массы народа, но будут уничтожены главным образом наши кадры. Я замышлял другое, но не говоря об этом с А.А.СОЛОНОВИЧЕМ, внешне с ним соглашался. Не говорил же я ему потому, что считал его не совсем надежным в смысле «ляпанья» где- нибудь в «неподобающем» месте какой-нибудь фразы. Кроме того, у меня иногда закрадывалось сомнение: а не провокатор ли он? Мои замыслы заключались в другом: наполненный с детства ненавистью к органам диктатуры, какая бы она ни была, я весь проникся стремлением к одному контрреволюционному замыслу: взорвать самую крепость диктатуры — ГПУ, к которому я питал самую бешеную ненависть. При виде работника ГПУ меня всегда передергивало от омерзения и гадливой ненавис- ти к нему. Однако такой грандиозный план требовал каких-то грандиозных средств, которых у меня не было, и я ничего сделать не смог. Кроме того, отвратило меня от этого плана в смысле его практического осуществления еще одно очень важное обстоятельство: я жаждал полной конспирации в таком деле и, если так можно выразиться, «непараллелизма» в контрреволюционной работе. То есть я не хотел ничего, никакого соприкосновения с тем, что могло при неудачной его постановке погубить мой замысел.
А произошло следующее: придя к Д.А.БЕМУ, члену Кропоткинского Комитета, я услышал от него такой же проект, причем предлагался фантастический способ взрыва ГПУ какой-то «взрывчатой бумагой». Я понял, что все это ерунда, но не доверяясь языку БЕМА, который мог где-нибудь «сболтнуть», я наружно с ним согласился, пообещал придти еще раз поговорить, но сам отбросил свой проект и к нему, БЕМУ, не пошел больше. Теперь я стал обдумывать другое — вопрос о вооруженном восстании, создании партизанских отрядов и боевых дружин для свержения Советской власти. Об этом я говорил, правда, весьма осторожно, с А.А.СОЛОНО- ВИЧЕМ, так как и здесь имел свой план контрреволюционной работы, который не хотел ни перед кем раскрывать на риск. Прощупывая окружающих меня анархистов, я не находил нужного для себя «материала»: все казались мне слишком «хлиб- кими», даже не годилась такая, на мой взгляд весьма не хлибкая женщина, как И.Н.УЙТТЕНХОВЕН, ибо она казалась мне слишком экспансивной, экзальтированной, и, главное, заявляла мне, что «пошла бы на баррикады, но не стала бы стрелять, а умирала бы». Естественно, что я искал людей, которые бы не умирали, а побеждали, а таких не было.
