А. А. Солонович. Критика материализма (2-й цикл лекций по философии) 2 страница

Теперь я предложу вам на время запомнить эти результаты и нарисую перед вами другую картину.

Современная наука рассматривает явления тепла как результат движения частиц тела. Тепло это есть то, что называют кинетической энергией тела. Для нас неважно, насколько это верно или неверно; для нас будет важен только тот образ и тот метод, которым идет положительная наука как типичный метод исследования. Исследуя вопрос, связанный с энергией тела, с трансформацией энергии и т.д., в свое время построили кинетическую теорию газов, или тепла. Сущность этой теории заключается в том, что каждая частица тела движется прямолинейно с известной скоростью. Если мы возьмем ящик, внутри которого находятся газы, то все это пространство наполнено движущимися молекулами, которые сталкиваются, ударяются о стенки сосуда, производят давление газа и явления его температуры. То, что мы называем теплом, есть не более как совокупность чрезвычайно многих столкновений частиц со стенками сосуда и между собою. Тепло есть движение этих частиц. Все частицы движутся совершенно беспорядочно, и это существенно, т.к. если бы они двигались упорядоченно, то тепла бы не было. Этим определяется, почему всякая энергия стремится перейти в тепловую.

Всякое упорядоченное движение легко переходит в беспорядочное, а беспорядочному движению перейти в упорядоченное очень трудно. Существенным для тепловой энергии является факт беспорядочного движения. Только тогда к ним можно применить закон теории вероятностей, так называемые законы больших чисел. В результате мы получим те законы, которые нам знакомы - Бойля-Мариотта, Гей- Люссака и т.д. Вероятно, вам помнится книга, которая в свое время пользовалась известной популярностью - Бокль «История цивилизации Англии», - где автор на основании исследований Кетле и др. доказывает возможность применения закона больших чисел к человеческому обществу. Так, число писем, отправляемых без адресов, приблизительно одно и то же в год. Также целый ряд социальных явлений подчинены законам больших чисел. Отсюда статистика, которая как бы наблюдает закономерности, происходящие в человеческом обществе.

Если мы ближе исследуем явления тепла, то мы заметим, что вся кинетическая теория, помимо того, что она требует, чтобы движения были случайными, произвольно направленными, требует (и это является предпосылкой, на которой все держится), чтобы сама молекула не могла быть нагрета, ибо акт нагревания есть движение совокупности молекул: нагревание есть совокупность движений массы ненагре- вающихся молекул, сама же молекула может только двигаться. Для одной молекулы не существует вообще тепла, тепло для нее трансцендентно, ибо молекула не может иметь никакого представления о тепле. Только совокупность движений группы молекул это тепло создает. Для одной молекулы тепло заведомо непознаваемо, никаким путем познать тепло она не может. Поскольку она молекула, постольку она характеризуется движением. Молекула может познать движение, ибо она сама движется, но тепла она познать не может, потому что сама не нагревается. Никакая другая молекула не может стать объектом ее наблюдения, как молекула нагретая. И всегда, когда молекула передвигается в совокупности, другая молекула никогда не воспримет ее перемещение как тепло, но только как более быстрое движение.

В этой теории в основной форме то, что мы говорили, дано в форме реальной. Когда мы говорили о субъекте гносеологическом, который должен быть отделен от гносеологического объекта, то применяли ту же схему, что молекула не имеет в себе гносеологического субъекта, который мог бы быть противопоставлен теплу - гносеологическому объекту. Тепло никогда не может стать гносеологическим объектом, а потому и сама молекула с точки зрения тепла не может быть гносеологическим субъектом. Вот если бы эта молекула познала бы себя не как молекула, а как совокупность бесчисленных электронов, тогда она могла быть гносеологическим субъектом, ибо тогда тепло, может быть, могло бы явиться в виде гносеологического объекта.

Возьмем теперь человеческое общество. Оно нами будет пониматься как совокупность тел. Но если бы мы понимали так, то должны были бы изучать явления нагревания, электризации и т.д., что совершенно для нас безразлично и нас не интересует. Человек, как тепло, даже как некоторая физиологическая единица, не интересует нас. Нас интересует человеческое общество лишь постольку, поскольку оно есть человеческое общество, а не общество муравьев, пчел, лошадей и т.д. Нас интересует то, что присуще человеческому обществу, а не вообще всякому собранию животных. Раз мы так ставим вопрос, то для нас станет ясным, что человеческое общество и то, что в нем для нас интересно, как раз начинается там, где оно уже кончилось для марксиста. Лишь постольку нас может интересовать человек, поскольку он не только поглощающий и выделяющий аппарат, поскольку он не только весит известное число килограммов и т.д. Нас, стало быть, интересует в человеческом обществе то, что относится к рациональной жизни, ибо если бы мы взяли только инстинктивную жизнь, то это присуще стаду, муравейнику и т.д. и это будет одинаково как в муравейнике, так и в человеческом обществе. И с этой точки зрения история, как ее пишут марксисты, будет историей муравейника, лошадиного стада, но она не касается человеческого общества, как такового, и, конечно, когда мы говорим о человеческом обществе, нами прежде всего подчеркивается тот элемент, который не есть базис, в плоскости которого необходимо проводить определение.

Что такое человек? Человек - homo sapiens, т.е. обладающий разумом. Общество существует постольку, поскольку оно есть общество разумных людей. Важно то, что в каждом отдельном случае мы можем установить разницу, основываясь на признании «сапиенс». И какое бы сходство ни было между человеком и обезьяной, все же разницу установить всегда возможно. Стало быть, мы будем интересоваться человеческим обществом, поскольку это будет совокупность мыслящих единиц. И понятно, что влиять на это общество будут элементы, и личности, и физиология, и просто даже физика.

Возьмем, например, землетрясение. Ясно, что оно произвело известное социальное действие. Но нас интересует не само трясение земли, даже не те состояния, которые испытывали люди, а как это отразилось в рацио человека и его представлении. Мы не можем говорить о человеческом обществе, когда мы говорим, например, о процессе пищеварения. Это не может иметь отношения к человеческому обществу. Но когда мы говорим, что все индивиды мыслили то-то и то-то, это будет элемент, относящийся прямо к вопросу, нами изучаемому. Итак, мы можем сказать, что мы будем изучать человеческое общество, поскольку это есть собрание индивидуумов homo sapiens в том понимании, в каком мы сейчас определили.

Вот перед нами человеческое общество. Мы можем опять-таки подойти к нему с разных точек зрения. Мы можем его изучить с той точки зрения, с какой в этом обществе является нам то или другое постоянство. Постараемся вывести общий закон. Мы можем говорить о том, что в человеческом обществе при таких-то условиях имеются такие-то особенности, и мы будем предполагать, что всегда будут такие особенности. Но мы можем подойти несколько иначе. Мы можем рассматривать человеческое общество как единожды данное. Оно существует в вечности, как неповторяемое никогда и никем.

Существует два подхода к человеческому обществу: 1) номографический и 2) идеографический. Эти оба подхода не только возможны по отношению к обществу, но возможны вообще ко всей сфере познаваемого нами, ибо все эти сферы мы можем изучать с двух точек зрения, поскольку здесь встречаются явления однородные и поскольку здесь встречаются явления несходные. Разница между обоими методами можно охарактеризовать таким образом. Допустим, найден закон Ньютона. Он говорит, что при любом условии, если даны две материальные массы, между ними наблюдаются следующие явления: сила притяжения этих масс пропорциональна массам и обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними. И это утверждение применимо ко всяким массам, бывшим, сущим и будущим, для всяких масс реальных и воображаемых.

В законе не говорится о том, есть ли эти массы. Может быть, таких масс и не существует. Тогда этот закон будет только словесным выражением. Например, в математике существует понятие об интеграле. Мы не умеем находить интегралы, но мы заранее знаем, что интеграл существует. Так и в целом ряде вопросов основное положение должно удовлетворять таким-то и таким-то условиям. И можно высказать положение, что если объект существует, то он должен быть таким-то и таким-то. Напр., «А» имеет две ноги и две руки, но существует ли оно в действительности или нет - для нас безразлично. Номографическое положение не задается такими вопросами. Идеографическое положение, наоборот, утверждает только, что это то-то, это так-то, и больше ничего. Оно говорит, что что-то существует. Человек существует.

Напр.: вокруг солнца вращаются разные планеты - земля и т.д., и больше ничего это положение не утверждает. Почему такие, а не другие - идеографическое положение констатирует факт, но не задается такими вопросами и не может вывести закона. Оно утверждает только то, что индивидуально.

Нельзя вывести закона, что должен существовать человек «А», это есть индивидуальный факт, который может быть, а может и не быть; он единожды дан и неповторяем. Напр., Иоанн Грозный был, а другого нет и не будет. Чичиков не был, или он был как образ, создание такого-то писателя. Никакого закона здесь вывести нельзя. Вот два возможных подхода к области познания. Когда мы подходим к человеческому обществу, то мы можем говорить о познании номографическом и идеографическом. Что дает в результате номографический подход? Он дает то, что мы называем социологией. Что нам дает идеографический подход? Он нам дает то, что мы называем историей. Социология есть изучение человеческого общества с точки зрения номографической, история же есть изучение того же общества с точки зрения идеографической. Таким образом, науку об обществе мы разделили на две категории - социальную и историческую. Из предыдущего следует, что исторический закон с этой точки зрения есть понятие невозможное, нелепое. Но мы остановимся на этом, чтобы подчеркнуть невозможность исторического закона.

Из самого определения истории как науки, подходящей к человеческому обществу идеографически, следует, что история изучает в человеческом обществе то, что в нем реально было дано и было дано один раз, то, что никогда не повторится. А так как всякий закон есть обобщение, здесь же мы говорим о единицах, то обобщать нам нечего. Раз мы говорим об истории человеческого общества, стало быть, мы говорим о том, что было в человеческом обществе. Что же было в нем? Иван Иванович имеет кулак весом 5 фунтов. Сообщив ему скорость, равную 10 метрам в секунду, он направил его и попал в физиономию Петра Петровича. Тотчас получилось нагревание щеки до температуры стольких-то градусов и т.д. Относится это к истории человеческого общества? Лишь постольку, поскольку все это предшествовало ряду идей и представлений у Ивана Ивановича и Петра Петровича; после этого тоже последовал ряд идей у того и другого.

Стало быть, область изучения истории человечества есть область психологическая. Причем в этой области наиболее интересным для нас моментом является область, касающаяся сознательных человеческих действий, ибо история не занимается вопросом о бессознательных действиях. Напр., если бы вырвался на свободу сумасшедший, то это во всяком случае было бы историей. Факт этот мог быть для нас интересен лишь постольку, поскольку он произвел некоторое действие на других людей.

Что значит сознательные люди? Это вовсе не значит сознавать все последствия своих поступков, но только в большей или меньшей степени. Мы принимаем за сознательные поступки лишь действия людей, достигших совершеннолетия, детские поступки в историю не войдут. Что же является главной действующей силой? Целый ряд действий памяти, рассудка и все, что хотите, может быть, и любви, и ненависти, стремлений и всевозможных реакций на то или иное действие со стороны других людей и главным образом в сфере психологической являются для человека его сознательными поступками. И в этом плане история есть история сознательных поступков. Раз мы берем человеческое общество, раз мы берем область психологическую, то среди всех сил, действующих в этой области, есть и силы сознания. Сознание само является силой, нечто определяющей. Допустим - вот толпа, которая хочет произвести ряд насилий. Является оратор. Он говорит что-то. Она сознает это и воздерживается от действия. Вместо того чтобы делать одно, она делает другое. Сознание является определенной силой, и силой одной из самых могучих. Я не говорю, в каком смысле человек сознает. Мы берем только акт сознания. Человек знает, что он делает; больше ничего. Если мы подойдем с этой точки зрения, то мы увидим, что в психологической области одной из сил является сознание. Из этого вытекает, что если мы встанем на почву рациональную, то это самопознание будет рациональным же, и это рациональное сознание себя есть сила, историческая сила, она двигает людей на какие-то поступки.

Предположим теперь, что мне удалось найти такой исторический закон. Так как этот закон является элементом моего сознания, он является в моем сознании, то он станет силой исторического процесса. Но если закон становится силой, то нужно искать другой закон, который бы учел этот первый закон. Допустим, что я нашел этот второй закон. Но как только я его нашел, в моем сознании он сейчас же превратился в силу, и, стало быть, мне нужно искать третий закон, который бы учитывал в сознании действия первого и второго, и т.д. до бесконечности. Получается дурная бесконечность, показывающая противоречивость самих понятий «исторический» и «закон». Не может существовать не только исторического закона, но не может существовать даже понятия о нем. Это нелепость. Нелепо искать квадратный круг, когда понятие это невозможно. Таким образом, исторический закон существовать не может. Отсюда ясно, что, когда мы говорим об исторических законах, мы говорим чепуху, бессмыслицу.

Теперь подойдем к вопросу, связанному с социологией. К социологической области мы подходим номографически. Стало быть, мы будем искать общий закон социологии. Мы хотим познать человеческое общество с точки зрения того общего, что ему присуще, независимо от места, времени, частных особенностей данного общества. Прежде всего, так как это процесс рационального познания, то гносеологическим субъектом является наш разум, рацио, значит, гносеологическим объектом может быть все, что не есть само рацио. Итак, в результате мы найдем общий социологический закон всего того, что только не касается самого рацио. Мы найдем закон всего того, что внешне определяется. А так как этот гносеологический субъект есть наш собственный, человеческий специфический субъект, ибо человек есть рациональное существо, то с этой точки зрения мы познаем социологически решительно все, что определяет человека извне, но не познаем того, что человека определяет изнутри. Мы заранее говорим, что существует только то, что мы можем познать. А так как мы можем познать только внешнее, то это и будет только внешним познанием, а внутреннего не существует.

Отсюда и вытекает заблуждение всех теорий, которые, подобно тому как дарвинизм рациональным путем подходит к истории развития в биологии, рациональным путем подходят и к социологии. Они находят только то, что внешне определяло условия, и вместо внутренних определяющих условий у них было как бы пятно на глазу. Но это пятно внутри самого глаза. Отсюда вытекает убогость всех теорий, которые говорят о внешних условиях великолепно, но остаются беспомощными, когда пытаются нарисовать целостную картину, потому что они подходят с методом рациональным, который заведомо не может перешагнуть через свое собственное слепое пятно. Рационально можно определить только внешние условия развития, только то, что внеположно с субъектами истории, что, таким образом, не является субъектом исторического процесса, и потому все они рассуждают так, как если бы развивалось пустое место.

Как мы подходим, вообще говоря, к социологическим проблемам? Статически. Все статика: половой подбор, естественный отбор, экономика... И совершенно ясно, что так как общество есть совокупность мыслящих людей, то сами люди и не могут познать этих людей точно так же, как молекула не может быть нагрета. Эта совокупность мышления всех людей и даст нам в результате социологические действия. Таким образом, мы рассматриваем здесь человеческое общество как целое, рассматриваем его как равнодействующую актов всех сознательных сил: это общество составляющих. И с этой точки зрения, оставаясь на почве рацио, у нас на основании принципа относительности нет средств к познанию этой действительности. У нас остается средство к познанию только части, которая является внешне определяющей силой.

Отсюда можно указать на такое недоразумение. Дарвин говорит, что развитие совершается путем естественного отбора, что выживают более приспособленные.

Но это не совсем так, ибо развитие совершается не только на этом. Из этого еще не следует, что более приспособленные должны появляться. А если их нет? Нужно еще что-то, чтобы появились эти приспособленные. Эта приспособленность появляется внутри самого субъекта. Во время голода люди умирают, а не приспособляются, во время войны тоже. И нужен был Архимед, чтобы защитить Сиракузы от нападения римлян.

Но ведь Архимед сам есть случайность. И с этой точки зрения по теории вероятностей появление приспособленных просто равно нулю. Действительно, применяя такой метод исследования, мы никогда не видим, как общество зарождается, а только видим, как оно умирает. Для того чтобы победить русских в Севастопольскую кампанию, нужно было иметь штуцер. Его нужно было изобрести. И вот этот элемент, который называется изобретением, который мы вообще можем назвать творчеством, он будет необходимым элементом, без которого развитие не может совершаться. И все ограниченные умы это упускают из виду. Это замечательно резко подчеркивается в «положении», что человек вполне определяется средой. Нелепо и дико звучит это определение, но принимается слепо, как догма. Убивается творческое начало личности, среда задавливает эту личность, что и можем наблюдать в РКП. Там среда - все, а личность - ничто. Там нет творчества. Таким образом познание рационального общества как объекта социологии может идти только постольку, поскольку мы учитываем только внешние причины для субъекта, общественности, но совершенно бессильно там, где мы хотим найти самый импульс творческой жизни.

Отсюда понятно, что когда мы, совершив анализ, подойдем к концепции Маркса, мы не можем заметить чего-либо о самой задаче конструкции Маркса и его эпигонов. В самом деле, когда мы говорили о Гегеле, мы имели перед собой самопозна- ющего духа и диалектический процесс как процесс исторический. Связывая все то, что мы говорили в той лекции и что сейчас говорим, мы видим, что когда Гегель попытался связать историю и логику, попытался связать идеографию с номографией, то у него получилось своеобразное явление, которое, как мне кажется, можно выразить так.

Гегель здесь, сам не сознавая, пришел к определению совершенно своеобразной области, где как бы граничит логика и история. Он дал первый то, что древние прекрасно знали, но философски не обосновали, - понятие о фазисах истории. В чем они заключаются? В том, что есть известный ритм в историческом процессе, связанный со временем и формами внешней культуры, т.е. социологией. Этот ритм - музыкальный ритм исторического процесса. В истории все ритмично связано. Человек проходит фазисы, начиная с младенчества. Точно так же проходят эти фазисы целые культуры и народы. Это повторяет и Шпенглер, и Штейнер, и Блаватская, и многие другие, которые утверждают о фазисах истории. Жизнь человека может быть рассматриваема под углом истории географически, и как таковая она неповторима. Но вообще, номографически, она имеет что-то общее с другими жизнями, и это есть фазисы, присущие культуре каждого народа.

Интересно, что эти фазисы нашли себе обоснование у Геккеля, согласно которому онтогенезис есть повторение филогенезиса. Зародыш человека в течение девяти месяцев проходит все стадии развития, которые прошел род человеческий. И можно сказать, что, когда он рождается, он начинает повторять развитие самого человеческого рода. Каждый отдельный человек повторяет историю общечеловеческого развития вплоть до момента появления человеческого рода в течение своего индивидуального развития, от момента зарождения до момента появления своего на свет, и историю человечества, с момента рождения до совершеннолетия.

Эти фазисы могут нами наблюдаться фактически в жизни, и в этих фазисах сказываются факторы и внешние и внутренние, какова бы ни была среда. Из желудя крапивы не получится, а получится только и только дуб, а среда, окружающая его, может только повлиять на дальнейшее развитие, но ни в коем случае не на то, что бы из желудя выросла крапива, а не дуб. С другой стороны, желудь может быть смолот на кофе, посажен в хорошую или плохую землю - но все равно, если из него чему-либо вырасти суждено, вырастет из желудя дуб, а не крапива. Значит, здесь мы видим совмещение двух влияний - внешнего и внутреннего. Внешнее влияние - среда, определяет форму проявления того или иного фазиса. Например, дубу свойственно вообще цветение, как он будет цвести, зависит от среды, но все же он зацветет, и зацветет как дуб, а не как крапива. Таким образом, мы имеем внешние явления, изучаемые современной наукой, и влияния другие, которые чувствовали виталисты, но которые они не всегда умели формулировать, - влияния внутренние.

Что такое витализм? Он говорит о влиянии на развитие как бы иных миров, но иные миры, элементы которых мы знаем, чужды и враждебны нам. Так рассуждают представители первого метода. Это чуждо для них, нереально, нельзя увидеть этого, у них нет для этого орудия познания. Но кто имеет этот аппарат, тот видит, что без этого обойтись никак нельзя. Об этом толковал еще Аристотель в своих энтелехиях, но и теперь вплоть до «идей» Платона, привлечение сущностей иных миров из мира образов и мира идей необходимо, чтобы хоть приблизительно представить себе фазисы общебиологического развития, «первотипы» Гёте и т.д.

Вступая в жизнь, «идея» творит и действует. С этой точки зрения, подходя к марксизму, мы видим, что он совершенно проходит мимо этого, он не может постичь этих влияний, он не дорастает до того, чтобы почувствовать необходимость их. Он находится внизу, копается в элементарных положениях, не может подняться до того, что человек заключает в самом себе что-то большее. Колоссальная убогость марксизма дана как факт. И здесь можно бороться только просвещением умов. Но вы знаете, что кто хочет быть слепым, того не сделаешь зрячим. Нужно подходить к людям так, чтобы они хотели прозреть, и лучше отойти, если они не хотят, даром время потеряете. Нужно уметь чувствовать людей, которые хотят быть зрячими, и только с ними говорить о дальнейшем, людям же, не желающим прозревать, надо сперва внушить желание прозрения.

Глава 3-я

Материальные потребности являются теми, без удовлетворения которых вообще невозможно существование человека как живого существа, потому ясно, что все разговоры о высоких духовных запросах среди человеческих масс бессмысленны, пока эти массы находятся в условиях нищеты и ужасающей эксплуатации... Те, кто говорит этим массам хорошие слова, но сами лишают их куска хлеба, подобны «Иудушкам», и хотя удовлетворение этих потребностей еще недостаточно для того, чтобы получить человеческое общество - ведь сытое стадо коров еще не есть общество,

- тем не менее оно необходимо, так как в противном случае человек просто не может существовать. Неудовлетворение материальных потребностей просто вычеркивает человека из списка активно, человечески живущих и подобно неудовлетворению в воздухе, когда он задыхался бы или утопал бы во всемирном потопе или погибал от великого землетрясения. Иными словами, условие удовлетворения необходимых материальных потребностей совершенно равносильно с условием существования тех или других геологических и астрономических конъюнктур, благодаря которым вообще возможно существование не только человека, но и любого другого млекопитающего.

Как бы там ни было, эксплуатирующие всегда стремятся прежде всего затуманить у эксплуатируемых сознание тех возможностей, которые они имеют в направлении удовлетворения именно материальных потребностей. В Германии в начале XIX в. эксплуатация и гнет достигли невероятной силы. Нищета была колоссальная, невежество масс - ужасающее... Нужно было бороться против этого, бороться прежде всего за элементарнейшие потребности, нужно было создать общественное движение, направить умы в эту сторону, привлечь симпатии широких кругов к нуждам и потребностям обездоленных, а для этого надо было эти элементарные потребности как бы облагородить, придать им более одухотворенный вид, доказать их право на существование среди других «идей», «идеологий», «научных концепций» и т.д. Ведь по самому существу дела материальные потребности крайне эгоистичны, и, чтобы привлечь к ним благожелательность других эгоистов, надо было показать этим эгоистам, что и они облагораживают себя, когда борются за материальные потребности народных масс. Нужно было создать такие лозунги, чтобы можно было их красотой и целесообразностью увлечь и более слабых, а красота лозунгов заключается для многих в их логичной связанности, в их научности и тому подобном.

Поэтому мысль оппозиционно настроенных групп немецкой интеллигенции усиленно работала в этом направлении и подчинялась общей тенденции. Маркс поставил перед собой задачу, общую с той, которую ставили утописты. Но если те апеллировали к высшим сторонам человеческой природы, Маркс решил попытаться затронуть массы авторитетом научности и создал нечто аналогичное шеллингианству на основе Гегеля и французских материалистов. Он «научно» обосновал законность требований обездоленных масс, и, хотя его концепция представляет в конце концов ряд комичных недоразумений, большинство не в силах разобраться и верит в марксизм с фанатизмом и тупостью невежд. А последнее является как раз тем, что требовалось для тех, кто исходил не из любви к страдающим и угнетенным, а из ненависти к угнетателям, кто шел не к созиданию, а к разрушению.

Как бы там ни было, но борьба за материальные потребности во имя только этих материальных потребностей привела к тому, что эти материальные потребности превратились в общественном сознании в потребность в материи и привели, таким образом, к материализму. Создалось представление, что все существенное - материально, а все материальное - существенно. Так как борьба велась многими не во имя духовного за материальное, но во имя только и только материального, как самодовлеющего, то получилось сужение горизонта внимания, и в поле зрения осталось только материальное - все остальное стало несущественным, стало «надстройкой».

Так создалась теория, которая хотела раскрыть обездоленным массам глаза на их права в общежитии, которая хотела, сузив горизонт требований этих масс, тем самым обострить эти требования... И тем не менее эта теория является образцом тех нелепостей, которыми можно действовать на воображение толпы. В самом деле, в чем содержание материальных потребностей? В необходимости так или иначе поддерживать свое тело. Но это есть потребность в материальном, которая, как потребность, сама по себе нисколько не материальна, ибо является фактом существенно психологическим. Если, например, я ем мясо или читаю книгу, то в обоих случаях потребности в мясе или книге - одна физиологическая, а другая психическая - должны так или иначе выявиться психически, чтобы стать «потребностями», значимыми для общества людей.

Потребность в материальном вовсе не есть материальная потребность, не есть еще тем самым нечто материальное, так как иначе и на точно таком же основании пришлось бы допустить, что мысль о «деревянном» должна быть непременно деревянной мыслью. Но когда люди видят, как наша мысль, например, через нас воздействует на мир, им кажется, что воздействие на материальное может оказывать только материальное, что поэтому мысль выделяется из мозга подобно тому, как желчь выделяется из печенки или слюна из слюнных желез, что мозг нечто вроде своеобразной железы. При этом совершают грубую ошибку, смешивая совершенно различные вещи.

В самом деле, представим себе, что мы рассматриваем слюнную железу в могучий микроскоп, увеличивающий в миллионы раз: мы увидим частицы железы и частицы ее секрета, т.е. слюны. Но если мы в миллионы раз увеличим наш мозг, мы увидим его частицы, но частиц мысли мы не увидим. Мы увидим лишь движения мозговых частиц, но ничего «мыслимого» нам не явится; мы не увидим, например, лошади, которую как раз в это время мыслит рассматриваемый нами мозг. И если бы мы могли увидеть то, что в данный миг представляет ум, связанный с этим мозгом, то оказалось бы, что атомы, составляющие меня самого, только мыслятся этим умом, т.е. что я сам лишь образ фантазии этого ума.

Но, кроме того, здесь выявляется еще одна несообразность, свойственная тем, кто пытается отвергнуть внутреннюю, самодовлеющую по отношению к внешнему миру, независимую и в себе самой обосновывающуюся закономерность логики. Если мы пытаемся свести логику к естествознанию, в частности к психологии, то потеряем критерий истинности и ложности, ибо мысль ложная и мысль истинная одинаково «естественны» и с психологической точки зрения неразличимы. Психологическими методами нельзя отличить мысль истинную от мысли ложной, ибо и той и другой отвечают определенные психологические, а может быть, и физиологические процессы, которые как процессы совершенно одинаковые.

Допуская ряд подобных несообразностей, марксизм создает объяснение, спутывающее любой вопрос и тем не менее рождающее иллюзию ответа. Те, кому некогда как следует подумать, или кто просто не способен к этому, удовлетворяются данной им бессмыслицей, так как эта бессмыслица крайне просто творит фразы, гипнотизирующие и обессмысливающие. Ведь думает же буддист наших дней, что достаточно написать на бумажке молитву, вложить ее в молитвенную мельницу и вертеть ее, чтобы молитва оказала свое действие. Поэтому нечего удивляться современным марксистам, когда они, перещеголяв в практичности буддистов, сами из себя вырабатывают мельницы, дающие ответы на все вопросы, так как они ищут не смысла, а веры.