I. Эволюция положительной морали

48. В политическом организме древности мораль, коренным
образом подчиненная политике, не могла никогда приобрести
ни достоинства, ни всеобщности, соответствующих ее природе.
Ее основная независимость и даже ее свойственное ей влияние
— постольку, поскольку это было тогда возможно, — выросли,
наконец, на почве монотеизма в средние века: эта громадная
социальная услуга, оказанная человечеству католицизмом, будет
всегда служить основанием его главного права на вечную
признательность человеческого рода. Именно, только начиная
с момента этого неизбежного обособления, утвержденного и
дополненного необходимым разделением двух властей, чело­
веческая мораль, огражденная от временных побуждений,
действительно могла принять систематический характер, уста­
навливая истинно общие правила для всей совокупности нашего
личного, домашнего и социального существования. Но глубо­
кие несовершенства монотеистической философии, руководив­
шей тогда этим преобразованием, должны были значительно
умалить ее силу и даже серьезно поколебать ее прочность,
порождая вскоре роковое столкновение между ростом идей и
моральным развитием. Связанная, таким образом, с доктриной,
которая не могла оставаться долгое время прогрессивной,
мораль должна была затем все более и более страдать от
возрастающего недоверия, неизбежно встречавшего теологию,
которая, являясь отныне реакционной, становилась, наконец,
коренным образом противной новому умственному направле­
нию. Предоставленная с этого момента разрушительному
действию метафизики, теоретическая мораль, в самом деле,
понесла в течение последних пяти веков в каждой из своих
трех существенных частей серьезные потери, и эти потери
никогда не могли быть в достаточной степени возмещены на
практике справедливостью и нравственностью, естественно
присущими человеку, не взирая на беспрерывное счастливое

развитие последних, обусловленное тогда само собой слагав­шимся ходом нашей цивилизации. Если бы необходимое влияние положительного мышления не поставило, наконец, предел этим анархическим течениям, они, наверное, наложили бы печать пагубной нерешительности на все более или менее утонченные понятия обычной морали, не только социальной, но также и домашней и даже личной, и оставили бы всюду в силе только правила, которые относятся к более простым случаям и которые общепринятая оценка могла бы подтвердить непосредственно.

49. При таком положении вещей должно казаться странным, что единственная философия, которая могла бы действительно укрепить мораль, напротив, считается в этом отношении совершенно некомпетентной. Таково мнение различных совре­менных школ, начиная от правоверных католиков, до простых деистов, которые, среди своих бесполезных споров, сходятся, главным образом, в том, что ей нужно существенно воспретить доступ к этим основным вопросам, в силу того единственного мотива, будто ее дух, отличаясь по своей природе слишком частным характером, ограничивался до сих пор более простыми предметами. Метафизика, столь часто стремившаяся активно разрушать нравственность, и теология, уже давно потерявшая возможность ее охранять, обе, тем не менее, упорствуют в желании сделать из нее своего рода вечное и исключительно принадлежащее достояние, не считаясь с отношением общес­твенного мнения к этим эмпирическим притязаниям. Правда, должно вообще признать, что всякое моральное правило обязано своим первоначальным введением теологическому духу, кото­рым тогда была глубоко пропитана вся система наших идей и который в то же время был единственно способен создать достаточно общие мнения. Но совокупность прошлого равным образом доказывает, что эта первоначальная общность посто­янно убывала — одновременно с уменьшением значения самой теологии; моральные правила, как и все другие, все более и более подвергались чисто рационалистической переоценке, по мере того, как народная масса становилась более способной понимать действительное влияние каждого поступка на личное или социальное существование человека. Отделив раз навсегда Мораль от политики, католичество должно было значительно способствовать развитию этой постоянной тенденции, ибо сверхъестественное вмешательство было таким образом непо­средственно сведено к созданию общих правил, частное при­менение которых было отныне в существе дела предоставлено человеческой мудрости. Обращаясь к более передовым народам, °Но передало на усмотрение общественного мнения массу специальных вопросов, относительно которых древние мудрецы

 

56

57

полагали, что они могут разрешаться исключительно религи­озными предписаниями; так это думают еще и теперь ученые политеисты Индии, например, касательно большинства вопро­сов практической гигиены.

Поэтому-то уже три века спустя после св.Павла раздавались зловещие предсказания нескольких философов или языческих юристов об угрожающей безнравственности, которую немину­емо повлечет за собой грядущий религиозный переворот. Современные разглагольствования различных монотеистических школ так же мало помешают положительному мышлению закончить теперь при надлежащих условиях практическое и теоретическое завоевание в области морали, — в области, уже и без того все более и более переходившей под контроль человеческого разума, частные приобретения которого нам остается теперь, главным образом, только систематизировать. Человечество, без сомнения, не может быть бесконечно об­речено основывать свои правила поведения только на химе­рических мотивах, чтобы таким образом увековечить временно существовавшее до их пор гибельное противоречие между интеллектуальными и моральными потребностями.

о                                              П

-j^:            Необходимость сделать мораль независимой

от теологии и метафизики

о

50. Не только присутствие теологического элемента не является необходимым для моральных заповедей, но, напротив, опыт доказывает, что у современных народов оно становится для них все более и более вредным, неизбежно заставляя их, благодаря этой пагубной связи, разделять возрастающее раз­ложение монотеистического порядка; это в особенности на­блюдается в течение последних трех веков. Прежде всего эта роковая солидарность должна была, по мере того, как угасала вера, непосредственно ослаблять единственное основание, служившее таким образом опорой для этих правил, которые подвергались часто сильным нападениям, нуждались в забот­ливом охранении их от всякого колебания. Возрастающее отвращение, которое справедливо внушал теологический дух, тяжело отразилось на многих важных понятиях, не только касающихся серьезнейших социальных отношений, но затра­гивающих также и обычную домашнюю жизнь, и даже личное существование; слепое и пылкое стремление к освобождению мысли повлекло за собой, сверх того, только то, что временное презрение к этим спасительным правилам иногда превращалось

_в своего рода сумасшедший протест против реакционной философии, которая казалась их исключительным источником. Даже у тех, кто сохранял догматическую веру, это гибельное влияние давало себя непосредственно чувствовать, ибо авто­ритет духовенства, потеряв свою политическую независимость, утрачивал также все более и более свое социальное значение, необходимое для его моральной силы. Кроме этого возраста­ющего бессилия поддерживать моральные заповеди, теологи­ческое мышление, дезорганизованное неизбежным подъемом свободного личного исследования и лишенное своей былой устойчивости, часто также активно вредило им. Порождая, таким образом, разброд мнений, теологическая мысль действи­тельно обусловила или благоприятствовала многим антисоци­альным заблуждениям, которые здравый смысл, предоставлен­ный самому себе, обошел бы или отбросил своим свободным усилием. Разрушительные утопии, как направленные против собственности, так даже касающиеся семьи и т.д. и приоб­ретающие теперь популярность, почти никогда не сочинялись и не признавались вполне свободными умами, несмотря на основные недостатки последних, но гораздо скорее исходили от тех, которые стремились к своего рода теологической реставрации, основанной на смутном и бесплодном деизме или равноценном ему протестантизме. Наконец, с третьей общей точки зрения эта старая связь с теологии сделалась гибельной для морали также тем, что она препятствовала прочному переустройству последней на чисто человеческих основаниях. Если бы это препятствие заключалось только в непродуманных протестах различных современных теологических или метафи­зических школ, часто вопиявших против мнимой опасности, предоставляемой таким преобразованием, — то сторонники положительной философии могли бы ограничиться опровер­жением гнусных инсинуаций достаточно убедительным приме­ром их собственной повседневной личной, домашней и со­циальной жизни. Но это противодействие, к несчастью, ко­ренится гораздо глубже; ибо оно вытекает из неизбежного противоречия, очевидно существующего между этими двумя способами систематизировать мораль. Так как теологические Мотивы естественно должны представляться глазам верующего гораздо более сильными, чем всякие другие, они поэтому никогда не могут стать просто вспомогательными для мотивов чисто человеческих; коль скоро они перестают господствовать, °Ни тотчас теряют всякое реальное значение. Не существует, таким образом, никакой прочности преемственной связи между Построением морали на положительном знании человечества и ее теологическим состоянием, покоящемся на сверхъестес­твенном велении; рационалистические убеждения могли бла-

 

58

59

гоприятствовать теологическим верованиям, или, скорее, пос­тепенно заменять их собой по мере того, как угасала вера; но обратное сочетание является только противоречивой уто­пией, где главное было бы подчинено второстепенному.

51. Тщательное исследование истинного состояния совре­менного общества всею совокупностью повседневных фактов непреложно опровергает мнимую невозможность укреплять отныне нравственность без помощи какой-нибудь теологии; ибо эта опасная связь должна была, начиная со средних веков, стать втройне гибельной для морали, либо ослабляя или дискредитируя ее идейные основы, либо порождая прямые противодействия, либо, наконец, мешая лучше систематизи­ровать ее. Если вопреки деятельным факторам беспорядка, практическая нравственность реально улучшилась, то этот счастливый результат не может быть приписан теологическому мышлению, превратившемуся тогда, напротив, в опасную разрушительную силу; мы им обязаны по существу возраста­ющему влиянию положительного мышления, сильного уже в своей стихийно возникающей форме, в виде всеобщего здра­вого смысла, мудрые внушения которого способствовали ес­тественному стремлению.нашей прогрессивной цивилизации целесообразно бороться с различными заблуждениями, преиму­щественно же с вытекавшими из религиозных шатаний. Когда, например, протестантская теология стремилась коренным образом изменить институт брака формальным освящением развода, общественный разум, значительно обезвредил пагуб­ные последствия этой реформы, почти всегда предписывая признавать на практике прежние нравы, единственно соответ­ствующие истинному характеру новейшей общественности. Неопровержимые опыты, произведенные одновременно в большом масштабе в недрах народных масс, доказали, сверх того, что мнимо исключительная привилегия религиозных верований побуждать на великие жертвы или внушать деятель­ную преданность может равным образом принадлежать прямо противоположным мнениям и присуща вообще всяким глубо­ким убеждениям,' какова бы ни была их природа. Многочис­ленные противники теологического режима¹, которые полвека назад с таким героизмом отстояли наше национальную неза­висимость против реакционной коалиции, без сомнения, проявили не менее полную и не менее постоянную самоот­верженность, чем суеверные толпы, которые внутри Франции содействовали внешним врагам.

52. Чтобы закончить оценку теперешних притязаний тео-

'Автор имеет ввиду деятелей французской революции конца XVIII века. имечание редактора.)

лого-метафизической философии на сохранение за нею исклю­чительного права систематизировать обычную мораль, доста­точно непосредственно рассмотреть опасную и противоречивую доктрину, которую неизбежный прогресс освобождения мысли _из-под опеки такой философии заставил последнюю установить по этому предмету, освящая всюду под более или менее прозрачными формами своего рода коллективное лицемерие. Это лицемерие аналогично тому, которое, кстати, совершенно неосновательно предполагается якобы обычно существовавшим у древних, хотя у них оно всегда могло рассчитывать лишь _На случайный и временный успех. Не будучи в состоянии мешать свободному развитию современных идей у людей просвещенных, эта философия предполагает таким образом добиться от них ради общественной пользы внешнего уважения к древним верованиям, дабы поддерживать среди народа авторитет, который она считает необходимым. Эта система­тическая мировая сделка отнюдь не является произведением исключительно иезуитов, хотя и составляет существенную основу их тактики; протестантский дух на свой лад также дал ей еще более глубокое, более широкое и в особенности более догма­тическое освещение: метафизики в собственном смысле до­пускают его совершенно так же, как сами теологи; величайший из них (Кант), хотя его высокая нравственность была поистине достойна его возвышенного ума, дошел до того, что по существу санкционировал этот компромисс, устанавливая, с одной стороны, что всякие какие бы то ни было теологические воззрения не доступны никакому действительному доказатель­ству, и с другой, — что социальная необходимость обязывает бесконечно поддерживать их господство. Не взирая на то, что эта доктрина могли пользоваться уважением в глазах тех, у кого этот вопрос не был связан с интересами личного чес­толюбия, она, тем не менее, стремится испортить в корне все Источники человеческой нравственности, неизбежно оскверняя их беспрерывной ложью и даже презрением высших к низшим. Пока те, кто должны были участвовать в этом систематическом притворстве, были малочисленны, практическое осуществление его было возможно, хотя носило чрезвычайно случайный характер; но оно стало еще более бессмысленным и более отвратительным, когда просвещение распространилось настоль­ко) что этот своего рода благочестивый заговор должен был охватить, как это имело бы место теперь, большинство делящих умов. Наконец, даже если предположить возможным ^кое фантастическое расширение заговора, эта ложная система овершенно не устраняет затруднения относительно самих У^стников последнего, собственная нравственность которых ^ьшается таким образом предоставленной их личному ус-

 

60

61

мотрению, уже справедливо, признанному недостаточным для подчиненного класса. Если же нужно также допустить необ­ходимость истинно систематизированной морали для этих освобожденных умов, то она отныне сможет покоиться только на положительных основаниях, которые таким образом в конце концов будут признаны безусловно необходимыми. Что каса­ется приурочивания последних исключительно к просвещен­ному классу, то помимо того, что такое ограничение не могло бы изменить природу этого великого философского постро­ения, оно было бы, очевидно, призрачным в эпоху, когда умственное развитие, предполагаемое этим легким освобожде­нием, уже стало чрезвычайно общим или вернее почти все­общим, по крайней мере во Франции. Таким образом, эм­пирическая уловка, подсказанная тщетным стремлением под­держивать во что бы то ни стало старый порядок идей, может в конечном итоге привести только к тому, что большинство деятельных умов останется на неопределенное время лишен­ным всякой моральной доктрины, как это очень часто наблю­дается теперь.

>                                             III