Тропы, родственные метонимии и метафоре и связанные с ними тропы и фигуры речи

Тропы, родственные метафоре:

ü персонификация (применительно к художественному дискурсу – художественное олицетворение) – та же концептуализация вещного, природного мира в понятиях, связанных с человеком. Некоторые исследователи не разделяют метафору и персонификацию, рассматривая персонификацию как одно из проявлений метафоры. Персонификация глубоко сама вработана в систему языка. Часто ее результат мы не воспринимаем. Солнце встало, село, дождь стучит в окна. Это для нас едва ли не первое обозначение того. Что происходит с солнцем, дождем. Персонификация присутствует во всех видах дискурса. Здесь еще нет выразительности, но когда она превращается в олицетворение (возникает развернутый образ, детали, которые продолжают сопоставление человека и звезд/неба и т.д.).

Уж звезды светлые взошли

И тяготеющий над нами

Небесный свод приподняли

Своими влажными главами (Ф.Тютчев)

В поэтическом дискурсе возникает имя Венедиктова.

Тютчев:

…Альпы снежные глядят; (способность воспринимать мир как человек)

Помертвелые их очи (тоже как человек)

Льдистым ужасом разят.

Персонификация близка метафоре, так как здесь тоже можно говорить о когнитивной модели.

Возникают как фигуры речи. Ближайший к метафоре – троп – метаформоза, часто выражается приглагольным творительным падежом.

Серой белкой прыгну на ольху,

Ласточкой пугливой пробегу,

Лебедью тебя я стану звать… (А.Ахматова).

Виноградов: в метафоре нет мысли о превращении предмета, а метаморфоза содержит идею превращения, поэтому она не содержит мышления, она ограничивается тем образом, который дан. Это принадлежность художественного дискурса.

- силлепс – реализация в высказывании одновременно и прямого, и метафорического значения. Рекламный дискурс (цель – привлечь внимание). «Милости просим» - плакат в Москве. Речь шла о теннисном матче. Смыслы: приходите к нам + просим снисхождения (2 смысла прочитываются одновременно).

- каламбур – игра слов, возникающая на возможности прочтения слова и в прямом, и в переносном значении и на оживлении внутренней формы, на столкновении 2-х омонимичных значений: «Попали в честь тогда Орловы, а дед мой в крепость, в карантин» (Пушкин); «Что будем пить? - спросила Варя? Валидол – ответил Малиновский без улыбки» (С.Довлатов).

Тропы и фигуры речи находят свое место и в рекламе.

- эпитет. Типы эпитетов (Веселовский):

тавтологические (постоянные) эпитеты (характерно для фольклора: море синее, солнце красное),

пояснительные (не выразительные, но могут стать выразительными: резвые ножки (метонимия – человек, который быстро бегает))

метафорические (построены на когнитивной метафоре).

- Оксюморон (и атрибутивные словосочетания и который реализуется в пределах словосочетания) – соположение противоречащих друг другу качество, свойств (белая чернота), которое может быть распределено и в пределах высказывания или совокупности высказывания.

Море подняло белого выстрела бивень,

Море подняло черного зарева хобот…. (В.Хлебников).

Тропы, родственные метонимии:

- синекдоха – обозначение части по целому. Понятие «метонимия» оказалось возможным широко распространить на явления, связанные с грамматикой. В риторике есть специальный термин «энналага ».

Синекдоха - троп, разновидность метонимии, основанная на перенесении значения с одного явления на другое по признаку количественного отношения между ними. Обычно в синекдохе употребляется:

Единственное число вместо множественного: «Всё спит — и человек, и зверь, и птица». (Гоголь);

Множественное число вместо единственного: «Мы все глядим в Наполеоны». (Пушкин);

Часть вместо целого: «Имеете ли вы в чём-нибудь нужду? — В крыше для моего семейства».

Родовое название вместо видового: «Ну что ж, садись, светило». (Маяковский) (вместо: солнце);

Видовое название вместо родового: «Пуще всего береги копейку». (Гоголь) (вместо: деньги)

Энналага - фигура речи: 1) вид метонимии, перенос определения (эпитета) на слово, смежное с определяемым. 2) вид солецизма; замена падежа, рода, наклонения, числа, времени или лица против общепринятого.

Фигуры речи, связанные со словом:

- Эпитет

- Каламбур

- Градация – расположение синонимов в порядке возрастания или убывания признака, семантического компонента. («…а эти ведь норовят наследить, наплевать, испачкать, изгадить, вот и трешь, скоблишь, вылизываешь, видите, вчера ноготь сломала» (М.Шишкин «Взятие Измаила»). Ряд стилистических синонимов, которые расположены по линии возрастания одного семантического компонента. Другие термины: Климакс (нарастание значимости) – антиклимакс (потеря значимости).

- Парономасия - использование слова рядом с другим, близким ему по звучанию (И нет в творении творца; Любовь любови).

- Антитеза – синтагматически сополагаются 2 слова, несущие в себе противоположные смыслы:

Ты и убогая,

Ты и обильная,

Ты и могучая,

Ты и бессильная

Матушка Русь. (Н.А.Некрасов)

- Плеоназм – излишество – удвоение смыла, которое создается вынесением в отдельное слово семантического компонента, уже содержащееся в соседнем слове. Это средство является выразительным, если есть установка на актуализацию какого-то семантического компонента, в противном случае – это ошибка.

Выразительные знаки синтаксиса. Будем опираться на схему. Которая позволила бы рассматривать синтаксические выразительные знаки, чтобы в них проглядывала какая-то логика. Стилеобразующие признаки простого предложения. Если высказывание построено неверно, то это либо стилистическая ошибка, либо выразительный знак – анаколуфа – мнимая синтаксическая несогласованность. (Скалозуб: мне совестно, как честный офицер).

Когда смотрим на высказывание: с точки зрения порядка слов (стилеобразующий фактор предложения), композиционного расположения частей предложения какие выразительные знаки возникают? Порядок слов: неправильный – инверсия – перестановка, которая подразумевает преднамеренную актуализацию какого-то смысла.

«И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха гражданин престранного вида» – хиазм (перекрестное расположение частей предложения: прямой порядок – инверсия).

Парцелляция - часть высказывания приравнивается к самостоятельному высказыванию, получает его интонационный рисунок (Процесс пошел. Вспять).

Синтаксический параллелизм – соседство предложений с одинаковой синтаксической структурой:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид… (А.С.Пушкин)

С точки зрения состава:

- Редукция каких-то членов предложения (опущение)

- Эллипсис – системная неполнота. Характерен для повседневного дискурса.

- Зевгма – отказ от повтора сказуемого или его связочной части при употреблении большого числа однородных членов или однородных придаточных:

Я пью за военные астры, за все, чем корили меня,

За барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня,

За музыку сосен савойских, Полей Елисейских бензин,

За розу в кабине рольс-ройса и масло парижских картин.

Я пью за бискайские волны, за сливок альпийских кувшин,

За рыжую спесь англичанок и дальних колоний хини.

Я пью, но еще не придумал – из двух выбираю одно:

Веселое асти-спуманте иль папского замка вино. (О.Мандельштам)

- Расширение: распространение простого предложения, присоединение, скобочные вставки. Эти системны, но могут стать выразительными знаками.

Еще вариант:

Фигуры речи - особое сочетание слов, оборот речи,явл. средством выразительности высказывания; выход за пределы слова.

1.слово в тексте мб повторено в той же форме; повтор – выразит.знак (темно-темно)

2.слово может выступ. в сос-ве словосоч (эпитет,каламбур).

3.слово может вступ. в связь с синонимич. ему – градация (с повыш.или пониж.)

4.слово может вст. в семант. связь с др. словами в высказ.– оксюморон.

5.семант. компонент слова мб повторен в словосочет.– плеоназм (стил. ошибка или спец.прием).

6.слово может вст. в звук.связь с родств./ не родствен., семантически связан../несвязанными словами – параномасия (город грабил, грёб, гробастал – Маяковский).

7.возможны антонимич.отношения – антитеза.

8.повтор разных форм одного слова: судьбы, судьбой, судьбою, о судьбе (Окуджава)

9.однокоренные в одном контексте – деривация: и нет в творении творца.

Эпитет. Веселовский: постоян. эпитеты – показатель фольклор. мышления; наибольш.интерес вызыв.метафор. эпитеты (острый нож), а также синкретич. Каламбур - прием, с трудом переводим. на др. языки, в основе каламбура лежит силлепс. Каламбур должен восприниматься моментально или не восприниматься вовсе. Каламбур сущес. на уровне словосочет. и высказывания: «концы с концами можно сводить без конца». Каламбур часто связан с фонетическим созвучием, с разложением слова, с апелляцией к внутрен. форме слова. Плеоназм – удвоение смысла, кот. создается внесением в отд. слово семантики компонента, уже содерж-ся в соседнем: время реветь. Антитеза – противопост.отдельн.элементов, кот. либо оба представлены в тексте, либо один представлен в сознании. Оксюморон – «черный ангел», «светлый мрак».Виды синт. связей при оксюмороне: координация («радость страдания»), управление («врать правду»)предикат. конструкция («черное есть белое»). К оксюморону примыкает параномасия «железная нежность», «тихо грохочут». Часто используются в поэтич. дискурсе. Градация – расположение синонимов в порядке возрастания или убывания.

Фигуры речи, образованные синтаксическими средствами:

Выразительные знаки синтаксиса - все эти знаки коннотируют о норме, о представлении обыденного в окр. действительности. Синт.знаки в простом предлож.: 1. правильно/неправильно построенное предл. Отступление от правильности – анаколуф – мнимая синтаксическая несоглас-сть. 2. порядок слов; композицион. расположение. Инверсия – предшеств. подлежащ.сказуемому; + синт.параллелизм(+ период – распростр. форм синт. парал. на слож.синт.целое), парцелляция (расчленение синтаксически связан. предлож. на интонац.отрезки, отделен. друг от друга точками; парцелл-ся могут inf, обст-ва, сравнит/ констh-ии, имен/ группы). 3. грам. основа предлож.: Эллипсис – пропуск, чаще предиката, иногда зависим.слова, при управляющ. гл., а также вид метонимии. Зевгма – отказ от повтора сказуем. или его связоч. части при употреб. большого числа однород. членов/ предикатов. Многосоюзие – полисиндетон: намерен. использ.повтор союза между однород. членами/придаточ. Бессоюзие – асиндетон. Часто использ. в поэзии. 4. Наличие функц. модификации. Ритор. вопрос/восклицание – перевод повествоват. высказ. в выражение эмоций («Дождь идет!»). Ритор.обращение. Фигуры мысли: литота, гипербола, антифразис, усиление или смягчение оценки.

Смысловые трансформации высказываний:

Риторические восклицания, риторические вопросы. Характерны для публицистического дискурса: вопрос может служить средством вовлечения собеседника в некий диалог.

Выразительный знак – псевдообращение (не можем ждать ответа).

Выразительные знаки фонетики: изменение фонетического облика слова; аллитерация; ассонанс (созвучие), звукопись (соответствие звукового состава фразы смысловому заданию), звуковой символизм; анаграмма (шифровка в тексте ключевого имени с помощью последовательного включения в текст звуков, из которых состоит имя). Поэтический дискурс, художественный.

Графика. Особое написание, использование заглавных букв, внесрочных букв, курсива, ненормированность знаков препинания (извлечь из графического облика иногда глубоки смысла, иногда прежде всего апеллирующие к зрению).

Мы говорили об отношениях стилистических. Конечно, они взаимодействуют между текстами разных дискурсов. И говоря об интертекстуальных знаках, нам следовало бы начать с определения того, что такое вообще интертекстуальность. Надо сказать, что это понятие в собственно лингвистический дискурс вошло относительно недавно, поскольку интертекстуальный подход развивался в пределах того, что мы привыкли называть литературоведением, культурологией. И как будто бы сам термин «интертекстуальность» так прозрачен, что дает нам сразу объяснение. Интертекстуальность, то есть взаимодействие между текстами, как интерперсональность – взаимодействие между людьми в процессе их общения. Но это как будто бы очень простое понимание, оно наталкивается на достаточно большие трудности в том случае, когда мы начинаем его проецировать на множество возможных разных случаев. И также еще в той части, которая касается самого понятия «текст». Смотрите: с одной стороны, тексты могут быть и различными. Например, один тип – это взаимодействие между текстами, принадлежащими одному дискурсу, различающимися по времени. Другой тип – это взаимодействие между текстами, которые происходят между текстами разных дискурсов. И добавлю сразу, что если в первом случае у нас никакой особой выразительности не возникает, то во втором случае, когда идет взаимодействие, как раз-таки появляется выразительность. Дальше. О каких текстах идет речь? Тексты одного языка или, например, взаимодействие текстов, относящихся к разным языкам. Это очень серьезный тип взаимодействия. Дальше. Скажем, миф - это текст или не текст? Где он, собственно, зафиксирован в виде текста? А между тем интертекстуальность, основанная на мифологических знаниях, на мифах, существовавших в письменной традиции, в обряде - это исключительно важная для нашего языкового существования интертекстуальность. Дальше. Мы говорим «текст», но ведь тут очень важно еще, понимаете, на какое понятие текста мы опираемся. Потому что одно дело – классическое определение текста, связанное с общением, которое имеет начало, которое имеет конец, то есть совокупность во всяком случае каких-то высказываний. А например, пословицы, поговорки, идиомы – это текст или не текст? Скажем, в концепции Бахтина это, безусловно, текст. Но они, разумеется, не подходят под понятие текста, которое принято в лингвистике. И в концепции Бахтина таким интертекстуальным знаком может быть одно слово, взятое из текста, которое начинает передавать все свойство этого текста. Дальше. Сами эти интертекстуальные знаки: они же демонстрируют нам необычайное разнообразие, то есть в одном случае это цитаты, в другом случае это очень сильно преобразованные конструкции, так что у нас есть только метонимические следы, такие осколки доступа к тому тексту, с которым мы имеем дело. И здесь надо сказать, что между вот таким широким пониманием интертекстуальности и собственно лингвистическим имеется огромный разрыв. И во многом такая вот лингвистика интертекстуальных связей разработана очень слабо. Я закончу перечень возникающих здесь трудностей вот, скажем, еще таким свойством взаимодействия. Часто в интертекстуальном взаимодействии вводится интертекстуальная связь, скажем, ритма, размера, рифм (в поэтическом дискурсе). Ну, это же совсем не текст. А между тем в том же самом поэтическом дискурсе понятие семантического ореола существует, да? То есть это совершенно воспроизводящиеся безусловно интертекстуальные смыслы. Столь же сложным является, например, интертекстуальное взаимодействие, когда речь идет о жанре. Да, безусловно, здесь есть взаимодействие, но ведь жанр это все-таки не текст. Вот исходя из всех возникающих здесь сложностей, я предлагаю вам опираться на понятие не столько интертекстуальности, сколько интертекстуального знака. И вот интертекстуальный знак, мне кажется, можно определить таким образом, что он будет учитывать все названные мной случаи. Интертекстуальные знаки – это такие знаки, которые имеют двойную соотнесенность. Это соотнесенность, с одной стороны, с миром, а с другой стороны – и здесь я поставлю вот такое «или» - с текстом или с языком. И для интертекстуальных знаков, мы их относим к стилистическим коннотативным знакам, характерно то, что отсылка к ним, то есть прямая референция, идет по денотативному каналу, а отсылка к тексту (я его буду так обобщенно называть) идет по коннотативному каналу. И в общем, это совершенно соответствует, такое определение, тому определению, которое в свое время давал Ролан Барт самому понятию коннотации. И Барт писал: коннотация представляет собой «связь, соотнесенность, анафору метку, способность отсылать к иным - предшествующим, последующим и вовсе ей внеположным – контекстам». Вот эта отсылка, которая связана с языковым знаком, текстовым знаком, знаком, который присущ только тексту, как раз и дает нам представление о механизме интертекстуального знака. Вот такой фрагмент из текста одного из относительно современных писателей:

«Но месяц, старый добрый русский месяц в деревне, не дачный, а, как теперь его называли, «трудовой семестр» (из этого вы можете понять, что это писатель, который говорит о времени до постсоветской России – «трудовой семестр») мы провели, повторяю, неплохо. Душистые ветерки, поющие птицы, просторы и завалинки. Шепот, робкое дыханье, танцы в клубе. Воскресенье, вообще, целиком твое».

Значит, вот это фрагмент текста, в котором может обратить внимание ваше присутствие таких единиц. Начинаю с начала. Но месяц, старый добрый русский месяц в деревне, не дачный, а, как теперь его называли, «трудовой семестр». Я предлагаю вам обратить внимание на «месяц в деревне». Это Тургенев, драма. Интертекстуальный знак не является универсальным, он зависит от объема знаний, от объема тех вербальных осколков, которые есть в языковой памяти. А для большинства, как вы видите, «месяц в деревне» не является таким интертекстуальным знаком. Для какой-то части социума, безусловно, является. Давайте посмотрим на другой, который, может быть, вам окажется более интересен. Душистые ветерки, поющие птицы, просторы и завалинки. Шепот, робкое дыханье, танцы в клубе. Воскресенье, вообще, целиком твое. Стихотворение Фета. Так давайте посмотрим, почему это интертекстуальные знаки, почему они коннотативные, почему здесь есть денотативный канал информации и есть коннотативный. И какие функции у такого интертекстуального знака. Ну, посмотрите: я сказала, что двойная референциальная соотнесенность. Двойная. По денотативному каналу: месяц, старых добрый русский месяц в деревне. Это описание ситуации, правильно? Это референция к месяцу, правильно? Прямое название. Одновременно по коннотативному каналу это отнесенность к тексту. К названию пьесы Тургенева. При это какой тип интертекстуального знака мы здесь можем выделить? С одной стороны, это прямая цитация, поскольку название пьесы включено в такую конструкцию, но с другой стороны это и расширение интертекстуального знака. Каким образом? Появлением определений: старый добрый русский месяц в деревне. Это трансформация, которая отчасти как бы «упрятывает» этот интертекстуальный знак, давая ему большое количество определений, а с другой стороны фокусирует на нем внимание. Ну а второй интертекстуальный знак – это чистая цитата «шепот, робкое дыханье». Почему интертекстуальный знак? Потому что, с одной стороны, по прямому каналу происходит описание конкретной ситуации, что там, в деревне, в колхозе, иначе говоря, люди занимаются чем? Вот этим самым они занимаются, от чего возникает шепот и легкое дыханье. С другой стороны, это, безусловно, отсылка к Фету. И теперь посмотрим, какова функция этих интертекстуальных знаков, какие смыслы эти интертекстуальные знаки в данном случае имеют. Ну, можно сказать, что здесь возникает целый ряд коллизий. Это зависит от того, что человек знает вообще о «Месяце в деревне». Он может ничего не знать. Но, допустим, он может знать, что это Тургенев. Это уже очень много. Это другая эпоха, другое время. Следовательно, с одной стороны, соположение, противопоставление трудовой семестр – месяц в деревне. С другой стороны, это продолжение, установление сходных ситуаций, которые развиваются в разные эпохи. И, говоря о функции интертекстуальных знаков вот на этом примере, мы можем увидеть какие функции: с одной стороны, это функция удержания в дискурсе прецедентных текстов, прецедентных имен, которые входят или в культурную память социума в большом объеме, или в культурную память ограниченной части социума. Эта культурная память может быть вневременной и может быть связана с актуальным временем, временем жизни конкретного поколения. Поэтому, скажем, в интертекстуальные знаки, которые присущи современному дискурсу, особенно публицистическому, входит отсылка к каким-то знаниям, усвоенным в средней школе, к тем интертекстуальным знакам, которые вращаются и повторяются в СМИ, к высказываниям политических деятелей, артистов. То есть интертекстуальные знаки «временного хранения» всегда, конечно характеризуют эпоху, состав этих интертекстуальных знаков. Вот то, что мы сейчас видим на Тургеневе, это как раз пример к тому, что интертекстуальные знаки демонстрируют семантику забвения, противоположное памяти – забвение. С одной стороны, это обозначение времени текстов, значимых для дискурса. Затем это, конечно, участие в смысловой структуре текста. И здесь я сразу хотела бы обратить ваше внимание на особенность интертекстуальных знаков, которая так сильно отличает их от выразительных знаков, собственно выразительных: интертекстуальные знаки не универсальны, они зависят от получателя. Они зависят от его объема знаний, от тех вербальных осколков, от тех текстов, вернее, от тех осколков текстов, которые существуют в его сознании. В то время как выразительные знаки основаны на инстинктивном понимании нормы в языке, как того, что возможно в пределах данной языковой системы. Давайте я продемонстрирую еще один интертекстуальный знак, на этот раз не из художественного дискурса, а из публицистического, то есть в данном случае из газеты. Итак, вот статья, которая называется так: «Римляне уходят на каникулы». К этому заголовку имеется подзаголовок: «Рома» (это футбольная команда Италии) не пробилась в одну восьмую финала». Обращаясь к этому заголовку, я прежде всего хочу сказать, что интертекстуальные знаки допускают разные уровни понимания (это верно и в применении к предыдущему примеру). Возможно понимание только по прямому каналу. И интертекстуальный знак должен работать таким образом, что коннотативное значение может быть недоступно, но прямое, то есть соотнесенность с миром, должно быть обеспечено. Вот и в данном случае, когда мы обращаемся к примеру «римляне уходят на каникулы». Итак, у нас есть два слова: с одной стороны, «римляне», с другой стороны, «каникулы». Причем интересно, что футболисты, они бы и не так могли быть названы, а называются римлянами. Хотя, между прочим, некоторые из них, может быть, совсем даже и не живут в Риме. Давайте посмотрим на такое словообразовательно поле, связанное с Римом: Рим, римляне, римский. И, например: римские каникулы. Отсылка к фильму. Значит, есть денотативный канал, который денотативно называет нам ситуацию, коннотативный же отсылает нас – помните, Барт, отсылка, метка – но к чему отсылает? Нельзя сказать, что это текст, да, только текст. Это вообще довольно особые интертекстуальные знаки, разнообразные, многое они могут, потому что это кино, то есть это зрительный канал коммуникации, это сюжет и так далее. Теперь посмотрим, что же это за интертекстуальный знак: это цитата? Нет, это не цитата. Почему не цитата? Потому что здесь нет прямой цитации: «римские каникулы». Значит, это интертекстуальный знак с преобразованием. С трансформацией. А какая здесь трансформация? Мы задаем себе вопрос. Поскольку число трансформаций, с одной стороны, очень велико, а с другой стороны, оно тоже поддается исчислению. Ну, и в данном случае мы можем сказать, что в словосочетании «римские каникулы» один из членов этого словосочетания допускает трансформацию: выбирается слово из того же словообразовательного гнезда и таким образом перестраивается высказывание. Теперь посмотрим, какие функции у такого интертекстуального знака. С одной стороны, еще раз повторяю, это удержание во времени в дискурсе событий, значимых для социума, русского социума, можно сказать, и мирового социума на время, на короткое время или на более длительное время, или на время, не поддающееся измерению. Дальше: смысловая часть. Есть какой-то вклад коннотативного значения в понимание «римляне уходят на каникулы». Безусловно, есть, потому что, если кто-то помнит этот фильм, совершенно несравненный, с Одри Хепберн в главной роли, то что именно там говорится, о чем там идет речь? В частности, речь о сюжете, который там возникает, и так далее… Теперь: та же ли здесь функция, что и в художественном дискурсе? Ну, я конечно думаю, что другая здесь функция: это прежде всего привлечение внимания, развлечение, вызов какой-то эмоциональной реакции и возникающее здесь очень такое легкое чувство иронии благодаря столкновению двух типов соотнесенности. Вот таким образом я дала вам общее понятие о том, что такое интертекстуальные знаки, дала ответ на вопрос: понятие интертекстуального знака.

Теперь я хотела бы остановиться на таких вопросах: ну, можно сказать, первый вопрос – это история интертектуальности и основные подходы к интертексту. И специально здесь у нас прозвучат такие имена: Бахтин и интертекстуальность, с другой стороны, это трактовка интертекстуальности по постструктуралистской французской школе и третий подход, который можно назвать собственно лингвистическим. Я говорю об этих трех, потому что каждый из них дает нам одновременно определенную типологию интертекстов. Частично они пересекаются друг с другом; я в конце привожу как бы собственную типологию, которая учитывает те случаи, о которых я говорила в самом начале, как мне кажется. Некоторые аспекты этих интертекстуальных знаков в поле исследования не очень-то и попадали. Итак, второй вопрос у нас – это основные подходы к интертекстуальности. И здесь у нас прежде всего прозвучит имя Бахтина, и я изложу кратко его понимание, причем давайте сразу договоримся о том, что Бахтин ни термин «интертекстуальность», ни понятие «интертекст», конечно, не употребляет. Он писал в то время, когда интертекстуальная парадигма фактически еще не была введена в научный оборот. Однако, как великий, можно сказать, гениальный ученый, он сформулировал основные предпосылки интертекстуального подхода. То концептуальное поле, на базе которого и Юлия Кристьева, и Ролан Барт, и другие французские ученые, собственно говоря, и сформулировали понятие интертекстуальности.

Давайте посмотрим на те теоретические предпосылки, из которых исходил сам Бахтин и которые принципиально важны вообще для понимания того, что такое интертекст. Я думаю, что первый постулат Бахтина представляет собой такой вызов классическому пониманию того, что представляет собой языковая деятельность. А именно:

· классическое понимание в рамках парадигмы первой половины двадцатого века было основано на структуралистской концепции различения языка и речи. То есть у нас, в каждом из нас, в нашем мозгу существует система языка, и мы обращаемся к тому, что есть у нас в мозгу, каждый раз заново порождая высказывание. То есть когда мы говорим: «сейчас темно», мы как бы мысленно сначала формируем интонационный контур высказывания, выбираем структурную схему, потом наполняем эту схему нужными нам словами и говорим: сейчас темно. Бахтин обратил внимание на, собственно, ту универсалию, которая вообще лежит в основе интертекста: то, что мы все время повторяем что-то. И вообще элементарный повтор составляет основу нашей языковой деятельности, причем этих повторов существует множество. И дальше он поставил вопрос: как мы усваиваем язык? И на это Бахтин отвечает вот каким образом: (я думаю, что здесь надо привести собственное высказывание) он пишет: что такое усвоение языка? Наша речь, то есть все наши высказывания, в том числе и в творческих произведениях, полна чужих слов разной степени чуждости или разной степени освоенности. Родной язык, его словарный состав, его грамматический строй мы узнаем не из словарей и не из грамматик, а из конкретных высказываний, которые мы слышим и которые воспроизводим в живом речевом общении с окружающими нас людьми. Иначе говоря, высказывания несут информацию о других высказываниях, тексты говорят о других текстах. И вот это понятие «чужого слова» в том достаточно терминологическом смысле, который ввел Бахтин, оно лежит в основе интертекстуальности. Дальше, говоря о предпосылках, а я считаю, что подход Бахтина это, с одной стороны, первый подход, а с другой стороны, очень многое, что было сказано, дальше не было взято на вооружение.

· Второй его постулат – это то значение, которое он дал понятию «диалог». Конкретно я имею в виду: семантическое понимание диалога. Семантическое – это не значит вот то, что у нас есть прямая речь (это композиционно-речевая структура), а семантическое понимание диалога, в котором участвуют такие важнейшие составляющие – даже самая главная важнейшая составляющая – как возможность занять ответную позицию. Возможность занять ответную позицию и адресованность. А почему вообще говоря это теоретическая посылка? Потому что – пишет Бахтин – произведение, то есть текст, как и реплика в любом диалоге, ориентировано на ответ другого, на его ответную позицию, на его активное ответное понимание. И дальше самое главное: произведение (текст) есть звено в цепи речевого общения. Для Бахтина из двух функций языка: когнитивной и коммуникативной – конечно, самой главной была коммуникативная. А дальше как получается: вот он эту семантическую теорию диалога выдвинул и как бы распространил это понятие диалога не на ситуацию, при которой вы мне что-то говорите,а я вам отвечаю, а на пространство текста. Тексты говорят друг другу, взаимодействуют друг с другом. Один текст предполагает понимание и ответную реплику. Если мы возьмем мировое пространство текстов, то мы как раз и можем говорить об этом интердискурсивном диалоге. Вот почему семантическая теория диалога так важна для понимания подхода Бахтина. Я сейчас дальше буду говорить о типах интертекстуального знака, а их разрабатывали прежде всего на материале художественного текста и конкретно обращаясь к Достоевскому. Бахтин вообще с большим скепсисом относился к лингвистике и к тем возможностям, которые она дает, так скажем, для настоящего понимания. И потому есть много и едких, и весьма язвительных, и часто справедливых замечаний относительно того, как лингвистика изымает из себя решения каких-то принципиально важных вопросов и как она искажает реальное положение дел. Он даже предлагал ввести отдельную науку: интертекстуальная, может быть, металингвистика. Это был вызов, и лингвистика, кстати, на него отвечала и отвечает, но есть в этом и другой момент: как раз собственно языковую технику интертекстуальности Бахтин в меньшей степени разрабатывал, не доводя свое исследование до того уровня, который возможен при лингвистическом подходе. А лингвистический подход, это когда мы задаем вопрос: а что может быть интертекстуальным знаком? А слово может, а звук может? А словосочетание может, а союз может? А предлог может, а междометие может? То есть как вообще мы можем его создать. И здесь есть какие-то возможности навести мосты или их нет? Вместе с тем я хочу сказать, что концепция Бахтина чревата смыслами, которые в своевременную теорию интертекста не инвестированы, не осмыслены, не разработаны. И сейчас очень много выходит разнообразнейших книг на тему интертекстов, все это очень интересная тема, но сейчас это ужасно банально: это то, что можно было сказать и на языке без интертекстуального понимания.

Теперь хочу привлечь ваше внимание к типологии интертекстов. Еще раз повторяю, не считайте, что я приписываю Бахтину те слова, которые он, конечно, не говорил. Он говорил о слове. И еще раз повторю, что слово у него – это очень широкое понимание: это слово, высказывание, текст, фрагмент текста – вот такое значение. И о слове и, кстати, о голосе. Ролан Барт, кстати, не знаю, заметил он это или нет, но, проводя свой интертекстуальный анализ, он как раз включил понятие вместе с кодами личности – голоса. И Бахтин он анализирует Достоевского. И он выдвинул там четыре типа слов. Сейчас мы посмотрим, где есть интертекстуальное отношение, где его нет.

Типы интертекстуальных знаков:

1. так называемое «одноголосое субъектное слово». Слово – это высказывание, это текст, не понимайте это именно как одно слово. Что это такое? По-другому – «изображающее слово» - это тоже терминология Бахтина. Давайте я перейду к примерам и вы меня поймете. «Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Долгая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом часу утра». Одноголосое субъектное слово непосредственно направлено на вербализацию той действительности, того положения дел, которое получает текстовое воплощение. Посмотрим другой пример: «Все фонетические единицы связаны между собой и зависят друг от друга». Прямое слово, одноголосое. Здесь только референция к миру. Или: «Вчера в Крыму закончилось совещание совета безопасности России и Украины». Публицистический дискурс. Однонаправленное слово: не задействованы коннотативные каналы. Надо сказать, что именно это положение Бахтина, то есть статус этого слова, оспорил Ролан Барт. Он как бы расширил понятие чужого слова у Бахтина таким образом, что и эти слова, эти фрагменты, которые я только что прочитала, тоже были бы интертекстуальными. Почему: потому что они отсылают к определенным сферам, определенным прототипам (хроники или описания). Но мы сейчас находимся в рамках концепции Бахтина, я не буду опережать события, а хотела бы, чтобы вы поняли логику самого Бахтина.
2. «одноголосое объектное слово». Что значит «объектное слово»? Это такое слово, в котором объектом является слово другого человека. Скажем, слово героя, слово персонажа, которое обрабатывается именно как чужое слово, как слово лица какого-то другого. И если первое слово субъектно, второе – объектно. В первом случае мы говорим об изображающем слове, во втором – об изображенном слове, то есть изображении слова другого лица. И объектное слово, поскольку речь идет о личности, стилистически может быть очень ярким, словесный портрет представлять, но здесь нет отсылки к какому-то другому тексту. И, следовательно, перед нами еще нет ни коннотации, ни интертекстуального знака.

И дальше Бахтин вводит еще два типа:

3. двухголосое однонаправленное слово и

4. двухголосое разнонаправленное слово.

Скажем сразу: двухголосые слова – это то, что мы подразумеваем под интертекстуальными знаками. Теперь посмотрим, что, собственно говоря, представляет собой двухголосое слово. Вообще-то это очень простые вещи, и сейчас мы обращаемся к текстам. Ну вот например «конспект» - это одноголосое слово или двухголосое? Ну конечно, двухголосое, потому что с одной стороны оно представляет собой положение дел, а с другой стороны, отсылает к тому тексту, редукцией которого оно является. Та же самая рецензия – это, конечно, интертекстуальная структура, двухголосое слово, потому что отсылает к другому тексту. Стилизация – это что такое? Конечно, двухголосое слово. И надо вам сказать, что Бахтин дает великолепное определение как раз стилизации, а именно: он пишет, что стилизация – это когда чужой предметный замысел используется для новой смысловой направленности. То есть когда-то это было прямым словом, одноголосым, а когда возникает стилизация, возникает и интертекстуальность. Почему интертекстуальность? Потому что соотнесенность с миром и отнесенность к тексту. Стилизация предполагает стиль, то есть предполагает совокупность стилистических приемов, которая когда-то имела прямую и непосредственную направленность, то есть была одноголосой, а стала в текстах-стилизациях двухголосой. И, скажем, эпигонство, да – классический пример интертекстуального одноголосого однонаправленного слова. Здесь есть интертекстуальность и отсылка к тексту. Почему оно однонаправленное? Поскольку я концепцию упрощаю, какие-то моменты все равно ускользают. Здесь очень важен для Бахтина автор того текста, который становится интертекстуальным. То есть он как-то полемизирует. Какова его позиция по отношению к прецедентному тексту. В однонаправленности нет специфических смысловых отношений, то есть никакой отдельной направленности, чем та, которая дана в прецедентном тексте.

И, наконец, последний тип, который выделяет Бахтин – это так называемое «двухголосое разнонаправленное слово». Скажем, пародия, полемика, значит, смысл: двухголосое, значит, есть отсылка к другому тексту, то есть интертекстуальность. Разнонаправленное – почему? Потому что позиция пародии или полемики приходит в противоречие с той позицией, которая была в прецедентном тексте. Я думаю, вы прекрасно это понимаете по самому смыслу пародии или полемики. И, не обсуждая всех сторон, которые он здесь обсуждает в связи с двухголосым разнонаправленным словом, я хочу обратить внимание на то, что здесь он – хотя Бахтин специально не задумывается об этом – он ставит вопрос о том, какие следы прецедентного текста, то есть какие интертекстуальные знаки должны быть в тексте, чтобы мы поняли интертекстуальность. И в связи с этим как раз и различаются пародия и полемика. Дело в том, что пародия по текстовому составу своему бывает очень близка к прецедентному тексту. Между тем полемика не имеет никаких прямых отсылок к тому тексту, с которым автор вступает в двунаправленные отношения. Это может быть только сигнал. Они называются «вербальные осколки», преобразованные, очень сильно преобразованные интертекстуальные фрагменты, которые мы должны опознавать или не опознавать, потому что любой текст при этом всегда считается беспрецедентным, в этом его смысл: прежде всего прямая коннотация.

Надо сказать, что, выделив эти четыре типа, Бахтин уже представил нам очень серьезную и очень такую глубокую типологию, но одновременно, рассматривая разные типы слов у Достоевского, он не то чтобы продолжал эту типологию – он выделил еще такие типы интертекстов, которые мы теперь можем назвать и которые требуют, я бы даже сказала, именно лингвистического изучения. А именно: я напомню вам, что у Бахтина ведь такие термины-метафоры, потому что у него не было терминологического аппарата. Даже это: однонаправленное, двухголосое – это все создано им. А кроме того, скажем, «слово с лазейкой». Ну что это – термин? Да, термин. Это пример того, как метафора объясняет, что это такое за слово. Или «слово с оглядкой». Не останавливаясь детально, хотя это, конечно, чрезвычайно интересно, я хочу сказать, что по существу Бахтин выделил такой тип интертекстов, который не выделяется ни в одной другой типологии и который я считаю исключительно важным. Виртуальный интертекст – это такой текст, который как бы никогда не существовал в виде текста, но который по существу моделируется субъектом речи как возможный текст. Возможный текст в диалоге. И вот это и показывает Бахтин, когда он говорит о так называемом «предвосхищенном слове». Вот давайте я приведу пример Бахтина. Это небольшой текст. Мне кажется этот тип интертекста исключительно важен для нашего существования, поэтому я фиксирую на нем внимание. Итак, это «Братья Карамазовы» и такой фрагмент разговора между Алешей и Иваном:

— Кто же убийца, по-вашему, — как-то холодно по-видимому спросил он, и какая-то даже высокомерная нотка прозвучала в тоне вопроса.

— Ты сам знаешь кто, — тихо и проникновенно проговорил Алеша.

— Да кто, кто? — уже почти свирепо вскричал Иван.

Я, конечно, делаю такие купюры большие.

— Я одно только знаю, — всё так же почти шепотом проговорил Алеша. — Убил отца не ты.

Вот спрашивается, что говорит Алеша? Его ответ можно понять только в том случае, если мы восстановим виртуальный контекст в сознании Ивана, который говорит себе: это я убил. Он отвечает на этот виртуальный текст. А почему я считаю, что это очень важно для нашего существования – потому что очень часто наши диалоги строятся на этом основании. Мы часто в нашем повседневном дискурсе как бы моделируем текст, который присутствует в сознании собеседника, а потом на него отвечаем. И отвечаем соглашаясь или не соглашаясь. Формы виртуального интертекста не существуют в форме текста, почему я и говорю, что это узкое понимание интертекстуальности страшно сужает наши горизонты. Ну вот например «слово с оглядкой» или «слово с лазейкой». Если мы вспомним «Бедных людей» и этого несчастного Макара Девушкина, там все время какие-то невозможные слова, например сначала там: я живу в кухне, но вообще-то правильнее сказать возле кухни, но вы не думайте, что тут что-то такое, это собственно даже и не кухня … и, спрашивается, что он говорит? Кому он вообще говорит? Почему это слово Бахтин называет «словом с оглядкой»? Потому что он мысленно отвечает на тот виртуальный текст, который есть в голове у Вари, для которой жить в кухне ужасно, это знак огромной бедности. Это знак низкого социального престижа. Поэтому он кухню постепенно видоизменяет: это не кухня, а комнатка возле кухни, и так далее. И вот таких разных типов виртуального интертекста Бахтин исследовал и это исследование все еще ждет своего продолжения. Вот такова, собственно, концепция Бахтина.

Теперь я хочу сказать немного о той классификации интертекстов, которая была предложена в работах Жанета и Федорова и которая была поддержана всем этим направлением постструктуралистским. Опять-таки они фактически опирались и думали только о художественном тексте и опять–таки лингвистический аспект, механизмы понимания интертекстуальных знаков, какими они могут быть, конечно, не было в центре их внимания. А все-таки та типология интертекстов, которая была здесь предложена, конечно, заслуживает внимания. Значит, смотрите, здесь можно выделить такие типы интертекстуальных отношений.

· Во-первых, собственно интертекстуальность. Там интертекстуальность – это всеобъемлющее понятие, а здесь это название одного из типов. Что такое интертекстуальность? Соприсутствие в одном тексте двух или более текстов. Это, конечно, очень хорошо и по первому определению кажется, что это правильно, но вообще-то здесь, конечно, нужны уточнения. Что значит соприсутствие? Если У Пушкина в «Дубровском» идет просто такой «текст в тексте», постановление суда, там соприсутствие есть? Конечно, есть. А где здесь коннотация? Где здесь оценка еще какого-то другого текста? Здесь интертекстуальноть в итоге включает в себя разные явления. Традиционно примером интертекстуальности являются цитаты. Вот цитаты из другого текста – да, безусловно, это – чистая интертекстуальность, а вот как может быть представлена цитата, каково ее лингвистическое оформление – точная цитата, неточная цитата, и какие могут быть трансформации – это уже другой вопрос. Значит, это отношение между текстами, вот так он назвал интертекстуальность.

· Теперь отношения внутри одного текста. Это очень хорошее разделение. Здесь это названо паратекстуальностью. Что такое паратекстуальность? Это отношение текста к своему заглавию, к послесловию, к прологу – то есть основного текста. Вы видите, здесь речь идет преимущественно о художественном тексте, но не только, потому что например в монографии – там есть заключение, есть введение, правильно? Отношения текста и его названия. Здесь смысловые отношения могут быть различными: могут быть построены по логической схеме или как в случае с художественным текстом, не связаны с логикой, а с такими художественными задачами, но, безусловно, надо признать, что это отдельный тип.

· Так называемая гипертекстуальность. Я даже не буду здесь приводить определение, потому что по существу гипертекстуальность – это то, что у Бахтина представляет собой двухголосое разнонаправленное слово, то есть это пародирование, осмеяние одного текста другими.

· Архитекстуальность. Я даже думаю, что вам для этого не важны сами термины, а содержание, и не важно, как его называть, как говорится, о чем идет речь. Частично я об этом уже говорила – это жанровая связь текстов. Вот типичный пример архитекстуальности, отношений межтекстовых, которые очень трудно связать с понятием текста в узком смысле, потому что жанр – это одно, а текст – это другое. А то, что жанровые интертекстуальные связи имеют огромное значение для существования дискурса, здесь, конечно, сомнений нет.

· то, что называется метатекстуальность. Отношения метатекстуальности – это самое простое, их можно определить таким образом: отношения текста и комментария. Комментарий – это то, что называется метатекстуальностью, хотя иногда это понятие и расширяют, то есть например понимают под метатекстуальностью текст и его продолжение, написанное другим автором.

Эта типология, которую я вам сейчас привела, она не осталась просто типологией. Какие-то типы интертекста подверглись такому пересмотру, исследованию как раз в рамках художественного дискурса, например вот здесь говорится «интертекстуальность», а другой термин «текст в тексте». Текст в тексте – это то, что разрабатывалось Лотманом… и вообще в семиотической школе.

Пример статьи по особой лингвистической типологии (автор Ревзина). Мне представляется существенным разделение интертекстов по разным критериям. Во всех этих типологиях не учитываются тексты, которые я назвала бы собственно языковыми. Толчком к выделению такого рода интертекстов послужило замечание М.Л. Гаспарова (в связи с поэтическим языком начала 19 века): вы выделяете разные разновидности языка, и говорите, что каждый имеет свой словарь, терминологию, устойчивые обороты, словосочетания, стереотипы. Они постоянно воспроизводятся в дискурсе. Они внутри не имеют никакой выразительной силы. Главная их функция – делать возможным языковое существование во времени. В энциклопедиях, учебниках, собственных работах вы клишируете, клишируете, клишируете и пишете всё одно и то же. А если мы не будем писать одно и то же, научный дискурс утратит свою структурацию. Другое дело, когда интертекст попадает в другую разновидность дискурса. Вот тут происходит замечательная история, которую можно продемонстрировать на примере Л.Толстого. Фрагмент: «Для Ивана Ильича был важен только один вопрос: в опасном он положении или нет. Но доктор игнорировал этот неуместный вопрос. С точки зрения доктора, вопрос этот был праздный и не подлежал обсуждению; существовало только взвешиванье вероятностей - блуждающей почки, хронического катара и болезней слепой кишки. Не было вопроса о жизни Ивана Ильича, а был спор между блуждающей почкой и слепой кишкой. И спор этот на глазах Ивана Ильича доктор блестящим образом разрешил в пользу слепой кишки, сделав оговорку о том, что исследование мочи может дать новые улики и что тогда дело будет пересмотрено. Все это было точь-в-точь то же, что делал тысячу раз сам Иван Ильич над подсудимыми таким блестящим манером. Так же блестяще сделал свое резюме доктор и торжествующе, весело даже, взглянув сверху очков на подсудимого». Давайте посмотрим на этот текст. Что это такое? Сами по себе «блуждающие почки», «хронический катар», «болезнь слепой кишки»? Это медицинские термины, названия болезней, номенклатурная терминология медицины. Внутри медицины не выразительные знаки, они несут в себе одну функцию – продвигать во времени данный тип знаний. Сюда они перенеслись! Они стали выразительными знаками? Ещё какими! Потому что они несут в себе точку зрения! Остраненную, отчуждённую, совершенно не связанную с этим человеком, который там болен. Посмотрите дальше: «Исследование мочи может дать новые улики». Улики – это чья терминология? Это правовой дискурс, судебный. «Дело будет пересмотрено» - это всё авторский интертекст.

Дальше мы различаем интертексты:

· авторские и неавторские. Авторские – отсылка к конкретному тексту, неавторские – отсылка к совокупности текстов.

· художественные и нехудожественные

· виртуальные

· ассоциативные

Мы всё говорим тексты, тексты, тексты. А ведь Бахтин говорит о том, что наша языковая деятельность основана на собственной вербальной деятельности и на опыте языкового существования среди других людей. Тогда мы можем в нашем собственном дискурсе производить интертекстуальную отсылку к тому, что было в нашем опыте по ассоциации таким образом, что тот языковой опыт может быть представлен в виде текста, может быть представлен не в виде текста, тем не менее, такой ассоциативный интертекст будет реализоваться либо в виде осколков метонимических рядов, либо это в тех случаях, когда происходит нарушение коммуникативной успешности. Когда, например, вы меня спрашиваете: ну вы закончили лекцию? Ну, вежливо спрашиваете. Наше время кончилось? А я вам на это отвечаю: Да, вы правы, пожалуй, всё было бы так. Почему я так ответила? Потому что фраза «вы закончили лекцию?» вызвала в моём собственном языковом существовании другую совершенно ситуацию, при которой прозвучала та же или похожая фраза, и я возвращаюсь туда и как бы отвечаю на этот виртуальный текст. Это называется собственно ассоциативные интертексты.