В. А. Богородицкий

НАУКА О ЯЗЫКЕ И ЕЕ ПОЛОЖЕНИЕ В КРУГУ ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫХ НАУК. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПРИРОДЫ ЯЗЫКА. ВОПРОСЫ ЧИСТОГО И ПРИКЛАДНОГО ЯЗЫКОВЕДЕНИЯ ¹

Наука о языке, или лингвистика, имея значение сама по себе в области человеческого знания, так как без изучения явления речи не может быть полноты миропонимания, представляет особенную важность в ряду филологических наук как самостоятельная наука, так и по своим обширным приложениям: она знакомит с родством языков и народов, с сравнительно-генетическим методом, получающим все более широкое применение в гуманитарных науках, наиболее же строго применяемым именно в языковедении, представляет важность и некоторыми своими прикладными отделами. Ввиду такой сложности науки о языке возникла пропедевтическая дисциплина под названием «Общего языковедения» или «Введения в языковедение», выясняющая основные вопросы науки о языке. К ознакомлению с этой дисциплиной мы и приступим, предварительно сделав некоторые общие замечания с целью облегчить дальнейшее изложение ее.

Прежде всего нужно уяснить природу самого языка, а для этого должно оставить взгляд на язык как на сочетание букв, из которых слагается письменность, и иметь в виду живую речь. В этом смысле язык есть средство обмена мыслей (т. е. средство передавать свою мысль другим и воспринимать чужую), наиболее совершенное по сравнению с гораздо менее совершенным — жестами. При этом обмене слова нашей речи являются символами, или знаками, для выражения понятий и мыслей. Нетрудно понять, что это — наиболее удобные символы. В самом деле, что всего легче может служить в качестве таковых для передачи того изобилия понятий и представлений, которые проходят в нашем уме? Очевидно, нечто такое, что было бы весьма разнообразно, а вместе с тем, с одной стороны, легко производимо,.а с другой — легко улавливаемо или воспринимаемо другими. Невольно изумляешься перед тем, как удачно пришло человечество к тому, чтобы воспользоваться такими легкими для производства и восприятия

¹ В. А, Богородицкий, Лекции по общему языковедению, Казань, 1911. Лекция 1.

символами, какие представляет собою звуковая речь; вместе с тем эти символы, состоящие из звукосочетаний произносимых и слышимых, по разнообразию звуковых элементов вполне достаточных для обозначения разнообразных предметов мира, легко переходят в бессознательную деятельность, что также чрезвычайно важно, потому что они в таком случае уже не затрудняют хода мысли. Что же касается жестов, то, пока еще человеческий язык был слишком недостаточно развит, они могли играть довольно значительную роль, но с развитием языка значение их ослабело, так как они не могли дать такого разнообразия и не были столь удобными символами при передаче мысли, как звуковая речь; поэтому теперь жесты как символы имеют лишь побочное значение, сопровождая и дополняя живую речь.

Уяснивши себе значение слов как наиболее удобных символов или знаков мысли, мы остановимся теперь несколько подробнее на самом процессе живой речи, предполагающем говорящего и слушающего; Словесный язык, или разговор, соединяющий говорящего и слушающего, возможен прежде всего при наличности объективного момента, каковой представляют колебательные состояния воздушной среды, вызываемые действием органов произношения говорящих и воспринимаемые слухом участников разговора; но при этом необходимо и другое условие, именно: словесный язык может служить посредником между говорящими лишь тогда, когда в их уме с одними и теми же словами ассоциируются или связываются сходные представления. Нужно прибавить, что языковой процесс не один и тот же у говорящего и слушающего: у говорящего речь есть функция мысли, так как у него мысль ищет соответствующего словесного выражения из запаса слов и оборотов, хранимых его памятью; у слушающего же, наоборот, мысль есть функция речи или, точнее, слуховых представлений, возбужденных у него слышимою речью; короче: в процессе речи у говорящего мысль как бы ведет за собою слова, у слушающего же, наоборот, под влиянием слов складываются мысли. Но, как мы уже сказали, все это возможно лишь тогда, когда одинаковые слова ассоциированы в уме говорящего и слушающего с одинаковыми понятиями, и, следовательно, лишь тогда возможна объединяющая или общественная роль языка; это становится прямо осязательным, когда мы попадаем в среду, говорящую на неизвестном нам языке. Одинаковость языка, объединяя людей к общей деятельности, становится таким образом социологическим фактором первейшей важности.

Однако только что представленное разъяснение процесса разговора было бы далеко не полным, если бы мы ограничились взглядом на язык как на простой размен слов для выражения мыслей; в действительности сущность этого процесса глубже, так как всякий, и даже самый обыкновенный, разговор представляет собою творчество- говорящий выбирает наиболее соответствующие выражения, а слушающий старается не только уловить вернее

смысл воспринимаемой речи, но и создать по возможности творческой силой фантазии образ, соответствующий слышимым словам. Творчество это как у говорящего, так и у слушающего идет не всегда одинаково успешно: при сильном подъеме душевной энергии оно совершается наиболее успешно, — тогда у говорящего удачнее подбираются слова и даже создаются новые, речь становится выразительнее, а у слушающего глубже затрагивается соответствующий мир понятий и представлений и рельефнее вырисовываются образы. Даже у детей, когда они приобретают речь, процесс является не простым усвоением материала, но вместе и творчеством: усваивая слова, дети сами пробуют образовывать по ним другие, хотя бы и с ошибками. Так как, далее, словесное творчество говорящего, воплощая в слове новые комбинации идей, все-таки оставляет многое невысказанным, то творчество слушающего должно дополнять эти пробелы, а это легко ведет к частичному непониманию, тем более что представления и понятия каждого складываются своим путем и потому не могут быть у разных лиц вполне тождественными¹.

В последнем обстоятельстве можно видеть едва ли не основной фактор прогресса языка, так как говорящий, естественно, стремится высказываться таким образом, чтобы его полнее и лучше поняли; в то же время нетождество понимания, вызывая столкновение мнений, является лучшим средством для контроля за самою правильностью мысли. Прогресс языка в истории человечества будет нам особенно нагляден, если сравним язык каких-нибудь дикарей, иногда не имеющих даже особых названий для чисел дальше четырех или пяти, с литературным языком народов, достигших высокой ступени развития, причем, повторим, главный фактор этого мощного развития языка заключается в стремлении говорящего к тому, чтобы в уме слушающего как можно полнее отразилась та же мысль; а эта тенденция в свою очередь основывается на природном стремлении к общественности. Можно думать, что и самые начатки языка не вызваны лишь одною нуждою во взаимной помощи, но лежат в том же природном стремлении людей к общественности.

Далее, прогресс языка тесно связан с прогрессом цивилизации, так как появление у человека новых идей и понятий неизменно сопровождается появлением новых слов и выражений; таким образом, язык является как бы летописью пережитой культурной и социаль-

¹ На речь с указанной здесь точки зрения, т. е. как на процесс и творчество, смотрел уже основатель общего языковедения — немецкий ученый первой половины прошлого столетия В. Гумбольдт, говоривший, что язык есть не έιργον, a ενέργεια (He факт, а деятельность); а та черта словесного языка, что мысль в уме говорящего и слушающего не может быть вполне тождественной, дала повод тому же ученому высказать, что речь представляет сочетание понимания с непониманием (см. «О различии организмов человеческого языка и о влиянии этого различия на умственное развитие человеческого рода». Посмертное сочинение Вильгельма фон Гумбольдта, Спб., 1859, стр. 40, 62).

ной истории данного народа. Отсюда становится нам понятною и любовь каждого народа к своему языку, которым говорили отцы и деды; каждый человек легче и лучше мыслит и излагает свои мысли при помощи слов того языка, к которому привык с детства. Поэтому-то угнетение языка народности было бы не только тем несправедливым и жестоким запретом на свободу слова, который столь художественно представлен гр. А. Толстым в его поэме «Иоанн Дамаскин», но сопровождалось бы ущербом и вообще для человеческой культуры. Для лучшего уяснения себе этого пункта обратим внимание хотя бы на то обстоятельство, что сходные слова-понятия в разных языках представляют нередко различие не только по своему образованию, но вместе с тем и по оттенку, или нюансу, мысли (так, например, русское слово «причина» и нем. Ursache не покрываются вполне одно другим, представляя некоторое различие по своему, так сказать, смысловому тембру), причем это различие способно возбуждать своеобразие в направлении мысли. Таким образом, различие языков заставляет человечество идти к истине как бы разными путями, освещая ее с разных точек зрения, а это служит залогом наиболее полного достижения истины, а не одностороннего¹.

Наш язык не только служит для выражения мыслей, он в значительной мере является и орудием мысли. Уже самое существование слов как некоторых объективных символов содействует переходу наших представлений из низших стадий в высшие, расплывчатых и легко теряющихся представлений — в более устойчивые и фиксированные в слове понятия, а чрез то и самое мышление приобретает определенность и ясность². Но роль языка не ограничивается этим; приспособляясь к развивающейся мысли, он служит вместе с тем показателем успехов классифицирующей деятельности ума. Для примера остановимся на роли суффиксов по отношению к нашему языковому мышлению. В нашем уме явления и предметы мира классифицируются в группы, которые закрепляются в языке при помощи суффиксов; так, например, суф. -тель обозначает разного рода деятелей, -ние или -тие — действия, даже такая частная группа, как ягоды, отмечена особым суффиксом -ика или -ника (в разных языках такого рода группировка может представлять большие или меньшие отличия). Таким образом, элементы языка воплощают успехи познающей мысли и в свою очередь служат исходною точкою для последующего развития ее³; без такого

¹ Ср. В. Гумбольдт, указ. соч., стр. 31.

² Ср. там же, стр. 51.

³ Дети, учась родному языку, бессознательно усваивают и все эти результаты классифицирующей мысли своего народа, так что изучение языка является для них как бы школой естественной логики ума. Ничего нет удивительного в том, что в настоящее время и наука логики старается сблизиться с наукой о языке. В другом месте я разъясняю влияние, которое должно было оказывать слово на развитие философской мысли (см. мои «Очерки по языковедению и русскому языку», 1910, стр. 327)

фиксирующего свойства языка в человечестве не могла бы развиться ни одна наука.

В заключение общих замечаний о природе и роли языка мы должны заметить, что не все движения нашей психики могут воплощаться в простом слове; некоторые из них требуют для своего воплощения участия искусств, например музыки, живописи, поэзии. Язык с своей стороны дает возможность удовлетворять этим художественным стремлениям человека, так как содержит в себе, кроме звуков речи, также элементы ритма, музыкальности, созвучий, которые, придавая слову красоту, позволяют ему принимать художественное развитие. Таким образом, уже в самой природе языка содержатся элементы для возникновения и развития поэзии или языка художественного, приспособляющегося к развитию художественной мысли, подобно тому как язык научный или прозы приспособляется к успехам научной мысли¹.

Рассматривая природу языка и основные свойства его, мы не коснулись еще его весьма важной черты — изменчивости во времени и пространстве, благодаря которой и получилось в течение веков все языковое многообразие, какое видим теперь на земном шаре. Главнейшими факторами этой изменчивости языка и связанного с нею диалектического роста языков являются смена генераций и расселение племен, вступающих при этом в новые условия². В настоящее время наука о языке распределяет все языки земного шара на ряд отдельных семейств (например, арио-евроиейское, угро-финское, турецко-татарское и целый ряд других в разных частях света), настолько различных, что оказывается невозможным обнаружить родство между ними и, следовательно, одно общее их происхождение, хотя со временем, быть может, и удастся открыть родство по крайней мере между некоторыми из них. Каждое из этих семейств в свою очередь распадается на языки, наречия и говоры. Так, к ариоевропейскому семейству принадлежат сохранившиеся в письменности древние языки — санскритский, древнегреческий, латинский и пр.; из современных языков этого семейства назовем, например, романские, германские, славянские и др. Родство между языками, образующими то или другое семейство, языковедение доказывает путем сопоставления их слов и грамматических форм, что и составляет предмет сравнительной грамматики этих языков.

Ознакомившись с природою языка как объекта лингвистических изучении, мы обратимся к самой науке о языке и укажем на главные ее подразделения. Языковедение распадается прежде всего на чистое и прикладное. В область чистого языковедения входит сравнительно-историческое изучение языков того или дру-

¹ См. там же — очерк 20 под заглавием «Психология поэтического творчества в соотношении с научным».

² Подробнее о влиянии этих факторов см. в нашем «Кратком очерке диалектологии и истории русского языка» (1910) — начальные страницы.

того семейства как со стороны грамматического строя, так и лексического запаса (т. е. запаса слов). Сложность подобных исследований станет для нас понятной, если предварительно представим себе лингвистическое изучение одного отдельного языка. Сюда входит, помимо лексического состава, изучение его фонетическое (т. е. со стороны звукового состава и звуковых законов) в связи с физиологиею звуков, морфологическое (со стороны знаменательного состава слов) и синтаксическое (со стороны способов сочетания слов в предложения); в последнее время более и более упрочивается еще изучение языка со стороны семасиологической (т. е. в отношении развития смысловых оттенков слов)¹; при Этом изучение знаменательной стороны слов опирается на психологию. Затем все явления языка, к какой бы из этих категорий они ни относились, должны быть изучаемы не только в современном их состоянии, но также и в историческом развитии, причем исследование не ограничивается литературным языком (если таковой существует), но считается и с народными говорами во всем их разнообразии (диалектология). На основании такого частного изучения отдельных языков формируется более общее сравнительное изучение языков отдельных ветвей (например, в области ариоевропейского языкового семейства — сравнительное изучение славянских языков, языков романской ветви и т. д.) и, наконец, ветвей целого семейства (такова, например, сравнительная грамматика ариоевропейских языков), хотя прибавим, что и изучение отдельного языка не может обойтись без сравнения с его родичами. В каждом языковом семействе, при сравнительно-историческом его изучении, лингвист старается воссоздать в качестве исходного пункта его праязыковое состояние, т. е. определить грамматический строй и лексический состав в ту эпоху, когда оно еще не разделилось на ветви, а затем уже следит и за дальнейшим диалектическим развитием до настоящего времени, причем он должен воссоздавать и праязыковое состояние отдельных ветвей, которые затем постепенно делятся на более мелкие, перешедшие, наконец, в современные языки. Что касается прикладного языковедения, то сюда относится главным образом воссоздание первобытной культуры отдельных семейств и ее последующего развития по данным языка, причем лингвистика близко соприкасается с другими культурно-историческими науками; кроме того, педагогические вопросы о приемах изучения языков, как родного, так и иностранных, получают надлежащее освещение также в науке о языке, в прикладном ее отделе.

¹ Ср., например, М. ВreaI, Essai de sémantique, 1904

VII. КРИТИКА МЛАДОГРАММАТИЧЕСКОГО НАПРАВЛЕНИЯ

Вначале XX в., когда вслед за крупными открытиями, сделанными в области языкознания с помощью младограмматических методов исследования, наступил период относительного затишья, поднимается ожесточенная критика младограмматизма. К этому периоду, который иногда определяется как период кризиса в языкознании, относится создание новых лингвистических школ, находящихся в резкой оппозиции к младограмматизму. Сюда относится школа «слов и вещей», с которой был связан Гуго Шухардт, возглавляемая Карлом Фосслером школа эстетического идеализма и оформившаяся несколько позднее так называемая неолингвистика. Все эти школы имеют общие точки соприкосновения, особенно в критике младограмматических доктрин, но вместе с тем обладают и рядом своеобразных черт.

Оформление школы «слов и пещей» относится к 1909 г., когда начал выходить издаваемый Р. Мерингером журнал «Worter und Sachen» («Слова и вещи»), откуда и название этой школы. Эта школа ставила своей целью изучение истории слов не только на основе лингвистического анализа, а и в связи с историей вещи («Слово существует лишь в зависимости от вещи»). По характеру своей концепции она замыкалась в кругу проблем этимологии, лексикологии и семасиологии. Но главный представитель этой школы, австрийский лингвист Гуго Шухардт (1842 — 1928), в своем научном творчестве фактически был шире выдвинутых ею теоретических положений.

Г. Шухардт, которого иногда называли одним из виднейших языковедов всех времен, интересовался широким кругом проблем, смело шел навстречу самым сложным вопросам, выдвигал новые проблемы и неутомимо работал над изучением разнообразных языков, хотя основной областью его исследований были романские языки. Его перу принадлежит огромное количество работ, публиковавшихся главным образом в периодических изданиях. Извлечения из его основных работ по вопросам общего языкознания были изданы сборником в 1922 г. (Hugo Schuchardt-Brevier. Второе, расширенное издание — в 1928 г. В 1950 г. Издательство иностранной литературы выпустило его «Избранные статьи по языкознанию»).

Г. Шухардт был сильнее в критике, чем в творческом создании; относительное он часто превращал в абсолютное, делал вывод о бессилии науки о языке, если оказывалось невозможным немедленно получить исчерпывающее решение проблемы.

Язык Г. Шухардт считал продуктом говорящего индивида; положение, условия жизни индивида, его характер, культура, возраст и т. д. оказывают, по его мнению, прямое влияние на язык, создают определенный индивидуальный «стиль», который затем путем имитации генерализуется.

Основную причину языкового изменения Г. Шухардт видел в беспрерывных языковых скрещениях («Не существует ни одного языка, свободного от скрещений и чужих элементов»). Позднее акад. Н. Я. Марр широко использовал этот тезис в своих теориях.

Г. Шухардт, выступая против младограмматиков, отрицал закономерность в звуковых изменениях (см. его статью «О фонетических законах»), возможность деления истории языка на четко разграниченные хронологические периоды, наличие границ между отдельными говорами, диалектами и языками («Локальные говоры, поддиалекты, диалекты и языки — абсолютно условные понятия»). Это последнее утверждение одной стороной направлено против фонетических законов (нет. пространственных границ их действия), а другой — против генеалогической классификации языков по принципу их родства. Вместо генеалогической классификации языков он выдвигал теорию «географического выравнивания» — непрерывность переходов одного языка в другой в соответствии с их географическим положением — и учение об «элементарном» родстве языков, построенном на общности психической природы людей.

Значительное внимание Г. Шухардт уделял этимологическим, семасиологическим и многочисленным частным вопросам языкознания. Противоречивость его суждений, неудовлетворенность достигнутым и постоянные поиски все новых решений не способствовали созданию им особой школы. Г. Шухардт остался фактически одиноким в истории языкознания, хотя отдельными его выводами широко пользовались и пользуются языковеды, нередко принадлежащие к самым различным направлениям.

Глава школы эстетического идеализма К. Фосслер (1872 — 1947) был не только лингвистом, но и литературоведом (специалистом в области романской филологии). В 1904 г. он опубликовал свою программную работу «Позитивизм и идеализм в языкознании». Изложенной в этой книге концепции он остался верен до конца своей жизни. Последующие его работы «Язык как творчество и развитие» (1905), «Избранные статьи по философии языка» (1923), «Дух и культура в языке» (1925), а также многочисленные статьи либо детализируют высказанные в первой книге положения, либо включают их в более широкие культурно-исторические рамки, исследуя отношения языка и речи, религии, науки, поэзии и т. д. Особняком стоит его книга «Культура Франции в зеркале ее языкового развития» (1913; со второго издания — в 1929 г. — она называется «Культура и язык Франции»). Эта книга представляет собой применение выдвинутых К. Фосслером теоретических принципов к изучению истории французского языка.

Лингвистическая концепция К. Фосслера в методологическом отношении строится на трех основах: в более общем плане — на философии идеализма, а в собственно лингвистическом плане — на философии языка В. Гумбольдта и на взглядах итальянского философа и эстетика Бенедетто Кроче. Сам К. Фосслер всячески подчеркивает идеалистическую сущность своей концепции и с сугубо идеалистических позиций ведет острую полемику с младограмматиками, которых он определяет как позитивистов.

Язык К. Фосслер рассматривал как явление индивидуального творческого акта. Именно в силу творческого характера языка первоначальным стимулом всякого языкового изменения и, следовательно, всего процесса развития языка К. Фосслер считал эстетический фактор, что в конечном счете ставит язык в один ряд с другими явлениями, подлежащими ведению эстетики. Ввиду указанных предпосылок созданную им школу определяют как школу эстетического идеализма.

Взгляды К. Фосслера с большой четкостью сформулированы им самим в его указанной выше программной работе, которая в наиболее существенных извлечениях представлена в настоящей книге.

К. Фосслер выдвинул перед языкознанием ряд новых задач: лингвистиче-

ское изучение стилистики, определение взаимоотношений языка писателей и общенародного языка, связь истории культуры с развитием языка и др. Разрешение этих задач самим К. Фосслером носит глубоко субъективный характер, обусловленный идеалистическими основами его метода.

Возглавляемая К. Фосслером школа немногочисленна и в основном тоже состоит из специалистов в области романской филологии (Е. Лерх, Л. Шпитцер, много заимствовавший также от Г. Шухардта, и Дж. Бертони).

В двадцатые годы сформировалось новое направление в науке о языке, также находящееся в оппозиции к младограмматикам. Это новое направление получило название неолингвистики. Его представителями являются М. Бартоли, Дж. Бертони, В. Пизани. Принципы и методы новой школы были впервые изложены в «Кратком очерке неолингвистики» (1925), в котором первая часть («Общие принципы») написана Дж. Бертони, а вторая («Технические критерии») — М. Бартоли. Последнему принадлежит также «Введение в неолингвистику» (1925). Суммарное и вместе с тем четкое изложение общетеоретических положений неолингвистики содержится в работе Дж. Бонфанте «Позиция неолингвистики» (1947), которая включена в настоящий раздел.

Объясняя название новой школы, М. Бартоли противопоставляет ее младограмматизму; как показывает само их название, младограмматики занимались только грамматикой, а неолингвисты хотят быть лингвистами т. е. изучать весь сложный комплекс вопросов науки о языке.

Неолингвистика — тоже идеалистическое направление в языкознании, что подчеркивают сами ее представители. Вместе с тем это наиболее эклектическое направление. Его принципы основываются на идеях В. Гумбольдта, Б. Кроче, Г. Шухардта, К. Фосслера, которые соединяются с наблюдениями и выводами лингвистической географии (Ж. Жильерон). Знакомясь с теоретическими работами неолингвистов, мы узнаем знакомые по предыдущим работам идеи о языке как духовной деятельности и художественном творчестве, об индивидуальном происхождении языковых изменений, о значении процессов языкового смешения, об отсутствии четких границ между языками и многое Другое. Их критическая аргументация, направленная против младограмматиков, также во многом заимствована у Г. Шухардта и К. Фосслера.

Стремясь показать сложность языкового развития и учесть при изучении языка конкретные условия его развития, неолингвисты, однако, в действительности ограничиваются только географическим фактором (географическое местоположение и соприкосновение языков и диалектов), нередко преувеличивая его значение. Это обстоятельство обусловило и их методы лингвистического исследования, в которых на первый план выдвигаются «ареальные» (пространственные) отношения диалектов и установление изоглосс, указывающих границы и этапы развития отдельных «инноваций» (новообразований). Отсюда и определение языка как механической совокупности изоглосс. «Называя изоглоссами элементы, находящиеся в обладании членов данной лингвистической общности в данный момент времени, мы можем определить язык как систему изоглосс, соединяющих индивидуальные лингвистические акты» (В. Пизани).

Ввиду того значения, какое неолингвисты придают географическим факторам, их школа нередко именуется пространственной, или ареальной, лингвистикой.

ЛИТЕРАТУРА

А.В. Десницкая, Вопросы изучения родства индоевропейских языков, изд. АН СССР, М., 1955.

Р.А. Будагов, Г. Шухардт как лингвист, «Русский язык в школе», 1940, № 3.

В.А. 3вегинцев, Эстетический идеализм в языкознании (К. Фосслер и его школа), изд. МГУ, 1956.

В.А. 3вегинцев, Предисловие к сборнику «Общее и индоевропейское языкознание». Изд. иностр. лит., М., 1956.

А.С. Чикобава, Проблема языка как предмета языкознания, Учпедгиз, М., 1959.