И. А. Бодуэн де Куртене

НЕКОТОРЫЕ ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ О ЯЗЫКОВЕДЕНИИ И ЯЗЫКЕ ¹

...Главные условия осуществления науки в своем уме следующие: достаточное количество материала и надлежащий научный метод.

Достаточным количеством материала можно запастись, только изучая явления, образуя из них научные факты и таким образом определяя предмет исследования, стало быть, в применении к языку, изучая практически языки, о категориях которых мы желаем составить себе научное понятие и исследовать и рассуждать теоретически². Только обладая практическим знанием языков, о которых рассуждаешь, можно наверное избегнуть таких ошибок, какие сделал Бенфей (Th. Benfey) в своем «Griechisches Wurzellexicon», принимая старославянское (ferior) в смысле «меня бьют» (вместо «я праздную») или же переводя (furor) словом toben (неистовствовать, делать шум) вместо stehlen (красть) и т. п.³. Но для наших целей достаточно знание языков, их понимание; свободное же владение ими в разговорной речи и в письме, хотя весьма желательно⁴, но не необходимо⁵

¹ Журнал Министерства народного просвещения, Спб., 1871.

² «Я, как «эмпирический глоттик», — говорит Шлейхер, — твердо убежден в том, что одно только дельное знание языков может быть основанием занятий языковедением и что прежде всего надобно стремиться к тому, чтобы, сколько возможно, ознакомиться с языками, которые избраны предметом исследования. Только на основании солидного, положительного знания можно сделать нечто дельное в нашей науке. Didicisse juvat. Итак, кто хочет посвятить себя индогерманскому языковедению, тот должен прежде всего основательно изучать все старшие индогерманские языки, читать тексты и т. д. Кто некоторые из них оставляет в стороне, думая, что они менее важны, тот, несомненно, будет после сожалеть об этом» (Die Wurzel AK im Indogermanischen. Von Dr. Johannes Schmidt. Mit einem Vorworte von August Schleicher, Weimar, 1865 стр. IV).

³ Aug. Schleicher, Die Formenlehre der Kirchenslavischen Sprache, etc., Bonn, 1852, стр. XI.

⁴ В особенности желательно развить в себе чутье для изучаемых языков, даже в такой степени, в какой общее образование прежних времен (XVI и XVII века в Западной Европе) давало тонкое чутье для так называемых классических языков, латинского и греческого, преимущественно же для латинского языка.

⁵ Знание и понимание языков отличается от владения ими более или менее настолько, насколько знание физиологических процессов отличается от их совершения (разумеется, что большое различие родов предметов обусловливает неточность этого сравнения).

Рядом с собиранием материала идут научные приемы, научный метод: 1) в исследовании, в выводах из фактов, 2) в представлении результатов науки и в сообщении их другим, в преподавании. Сюда следует отнести упражнения всякого рода, пособия, вспомогательные средства, как, например, перевод с одного языка на другой или же перевод форм одного в формы другого (перевод морфологический и фонетический) и т.п.

Предмет наших, занятий не искусство, не практика, не техника, а преимущественно наука, теория, научное знание, понимая отдельную науку в том смысле, что она есть упражнение человеческого ума над суммой (комплексом) однородных в известной степени фактов и понятий.

Но и теоретическое исследование языка может быть разнородно, смотря по тому, как понимаются задачи науки и какой метод применяется для их решения. Не говоря о чисто практическом направлении, имеющем целью свободное владение чужими языками с возможно большей беглостью при возможно меньшей рефлексии (что составляет прямую противоположность науке, требуя страдательного отношения к чужим языкам и способности подражать, между тем как цель науки — сознавать и обладать фактами на основании самостоятельной рефлексии), и о чем мы говорили при разборе лингвистических искусств¹, в исторически развившемся, сознательном, научном исследовании языков и речи человеческой вообще можно отличить три направления.

1. Описательное, крайне эмпирическое направление, ставящее себе задачей собирать и обобщать факты чисто внешним образом, не вдаваясь в объяснение их причин и не связывая их между собой на основании их сродства и генетической зависимости. Приверженцы этого направления видят всю мудрость науки в составлении описательных грамматик и словарей и в издании памятников, в приготовлении материала без всяких выводов, кажущихся им почему-то слишком смелыми или же преждевременными. Это проистекает частью вследствие чересчур строго критического и скептического склада ума, отвергающего без всяких дальнейших околичностей настоящую науку, из опасения сделать ошибку в выводе или же высказать гипотезу, которая со временем может показаться несостоятельною, частью же это следует приписать умственной лени и желанию избавиться от необходимости давать себе добросовестный отчет в пользе и цели накопления материала, желанию, низводящему, таким образом, науку на степень эмпирических занятий и какой-то бесцельной игрушки. Эти ученые отсылают объяснение фактов ad acta, ad meliora tempora² и тем

¹ И для человека, занимающегося теоретической стороной языковедения, весьма полезно усвоить себе возможно обширное знание разных языков, как я уже заметил выше.

² Ad acta, ad meliora tempora (лат.) — до лучших времен.

временем упускают из виду то важное обстоятельство, что, ставя себе конечной целью представление подробностей и их примитивное, рабское, чисто внешнее объяснение, можно быть очень полезным, но не для самого себя (т. е. не для собственного знания) и не для науки непосредственно, а только для других исследователей, насколько добросовестно собирается и приготовляется для них достоверный материал. Разумеется, что, желая избежать положения науки, о котором можно бы справедливо заметить, что из-за деревьев леса не видно, нельзя никак ограничиваться задачами и вопросами, рекомендуемыми этим направлением¹. Тем не менее как первый шаг в науке, как подготовка, описательные операции необходимы; причем первым условием является точное и добросовестное наблюдение, которое на степени совершенства встречается только у немногих, так как все смотрят, но не каждый видит. Хорошие описательные грамматики, издания памятников и словари останутся навсегда насущной потребностью нашей науки, и без них даже самым гениальным теоретическим выводам будет недоставать фактического основания.

2. Совершенную противоположность этому скромному и сдержанному направлению составляет направление резонирующее, умствующее, априористическое, ребяческое. Люди этого направления чувствуют потребность в объяснении явлений, но берутся за это дело не так, как следует. Они придумывают известные начала, известные априористические принципы, как в общем, так и в частностях, и под эти принципы подгоняют факты, поступая с ними крайне бесцеремонно. Здесь источник разнороднейших предвзятых грамматических теорий как по отношению к развитию самого же языка, так и в применении лингвистических выводов к другим областям знания, к истории, к древности, к мифологии, к этнографии и т. п. Здесь источник всевозможных бесчисленных произвольных объяснений и выводов, не основанных на индукции и свидетельствующих иногда об отсутствии здравого смысла у их виновников. Кому не известны курьезные этимологии, за которые так и хотелось бы поместить самих господ этимологов в дом умалишенных? Как алхимики старались отыскать первобытное тело, из которого развились все остальные, или же таинственную универсальную всемогущую силу, так же точно и некоторые из представителей априористического направления в языковедении пытались из одного или же нескольких созвучий вывести все богатство человеческой речи. Но настоящей алхимией теперь никто не занимается, лингвистические же алхимики до сих пор не исчезли, и вообще мало надежды на скорое изгнание из области языковедения господства воображения и произвола.

В новейшее время априористическое направление в языковедении создало так называемую философскую школу,

¹ Естественным следствием этого направления является узкий партикуляризм, отрицающий уместность сравнения сходных явлений разных языков и ограничивающийся пределами одного языка.

которая, основываясь на умозрении и ограниченном знании фактов, стала строить грамматические системы, вкладывая явления языка в логические рамки, в логические схемы. Конечно, такого рода системы могут представлять более или менее удачные измышления ученых умов, произведения логического искусства, отличающиеся гармонией и стройностью; но, насилуя и искажая факты на основании узкой теории, они не более и не менее как воздушные замки, которые не в состоянии удовлетворять требованиям людей, думающих положительно.

Если описательное, крайне эмпирическое направление только старается задерживать развитие науки, то вышеупомянутое априористическое, произвольное, ребяческое направление сталкивает его на ложные пути, и поэтому оно положительно вредно.

3. Истинно научное, историческое, генетическое направление считает язык суммой действительных явлений, суммой действительных фактов и, следовательно, науку, занимающуюся разбором этих фактов, оно должно причислить к наукам индуктивным. Задача же индуктивных наук состоит: 1) в объяснении явлений соответственным их сопоставлением и 2) в отыскивании сил и законов, т. е. тех основных категорий или понятий, которые связывают явления и представляют их как беспрерывную цепь причин и следствий. Первое имеет целью сообщить человеческому уму систематическое знание известной суммы однородных фактов или явлений, второе же вводит в индуктивные науки все более и более дедуктивный элемент. Так точно и языковедение, как наука индуктивная, обобщает явления языка и отыскивает силы, действующие в языке, и законы, по которым совершается его развитие, его жизнь. Разумеется, что при этом все факты равноправны и их можно признавать только более или менее важными, но уж никак нельзя умышленно не обращать внимания на некоторые из них, а ругаться над фактами просто смешно...

Многими признается «сравнение» как особенный, отличительный признак новейшей науки языка, и поэтому они весьма охотно и почти исключительно употребляют названия «сравнительная грамматика», «сравнительное исследование языков» (vergleichende Sprachforschung), «сравнительное языковедение» (vergleichende Sprachwissenschaft), «сравнительная филология» (philologie comparée) и т. п. Мне кажется, что в основании этого взгляда лежит известная узкость и исключительность и что, принимая во внимание мотивы «сравнительных» грамматиков и «сравнительных» исследователей языка, нужно было бы последовательно названия всех наук украсить эпитетом «сравнительный» и говорить о сравнительной математике, сравнительной астрономии, сравнительной географии, сравнительной истории, сравнительной политической экономии и т. д. Ведь сравнение есть одна из необходимых операций всех наук, на нем основывается процесс мышления вообще; ведь математик сравнивает величины и только этим добывает данные для своих синтетических и дедуктивных соображений; ведь

историк вообще, только сравнивая различные фазисы развития известного рода проявлений человечества, может делать кое-какие выводы, и т. д. Роль же, которую играет сравнение в языковедении, оно играет и во всех индуктивных науках; только при помощи сравнения можно обобщать факты и пролагать дорогу применению дедуктивного метода. С другой, однако же, стороны, название «сравнительная грамматика» имеет историческое значение: оно обязано своим происхождением новой школе, новому направлению, сделавшему громадные открытия. Сравнение означало здесь сравнение родственных языков (и вообще сравнение языков по их сходствам и различиям)¹, но никак не сравнение фактов языка вообще, так как это последнее составляет необходимое условие всякого научного разбора языка. Подобное историческое значение имеют названия «сравнительная анатомия», «сравнительная мифология» и т. п. Но все-таки это только один момент в истории науки, момент, в который сравнение в неизвестном до сих пор с научной точки зрения направлении привело к громадным и совершенно новым результатам. Если же называть науку не по преходящим ее направлениям, а также и не по известным совершаемым в ней ученым операциям, а по предмету исследования, в таком случае, наподобие «естествоведения», самое уместное название для науки, предметом которой служит язык, будет не сравнительная грамматика, не сравнительное языковедение, не объяснительная грамматика (erklärende Grammatik)², не объяснительное языковедение (erklärende Sprachwissenschaft), не (сравнительная) филология³ а просто или исследование языков и речи человеческой вообще, или языковедение (языкознание), или же, наконец, лингвистика (глоттика). Это название ничего не предрешает, а только указывает на предмет, из области которого берутся научные вопросы. Впрочем, можно называть науку как кому угодно и в особенности можно титуловать ее «сравнительной», лишь бы только знать, что сравнение здесь не цель, а только

¹ В последнее время начинает обнаруживаться в науке стремление сравнивать научным образом язык людей с языком животных, и от этого сравнения можно ожидать совершенно новых результатов.

² Как известно, объяснение явлений составляет сущность стремлений всех наук, и поэтому оно не может считаться исключительным свойством одной или некоторых из них.

³ Отождествлять филологию с языковедением — значит, с одной стороны, суживать круг ее вопросов (так как филология занимается всеми проявлениями душевной жизни известного народа, а не только языком), с другой же стороны — слишком расширять этот круг (так как филология ограничивается до сих пор известным народом или же группою народов, а языковедение в общей сложности исследует языки всех народов). Впрочем, филология, как она развилась исторически, представляет не однородную, цельную науку, а собрание частей разных наук (языковедения, мифологии, истории литературы, истории культуры и т. п.), соединенных в одно целое тождеством носителей разнородных явлений, в разборе которых состоят научные вопросы и задачи филологии. Отсюда филология классическая (греко-латинская), санскритская, германская, славянская, романская и др.

одно из средств¹, что оно есть не исключительная привилегия языковедения, а общее достояние всех без исключения наук.

Я заметил выше, что языковедение исследует жизнь языка во всех ее проявлениях, связывает явления языка, обобщает их факты, определяет законы развития и существования языка и отыскивает действующие при этом силы.

Закон является здесь формулированием или обобщением того, что при таких-то и таких-то условиях, после того-то и того-то является то-то и то-то, или же что тому-то и тому-то в одной области явлений, например в одном языке, соответствует то-то и то-то в другой области². Так, например, один из общих законов развития языка состоит в том, что звук или созвучие более трудное заменяется с течением времени звуком или созвучием более легким или что из представлений более конкретных развиваются представления более абстрактные и проч. Из этих законов встречаются мнимые исключения, но при точном исследовании эти исключения оказываются обусловленными известными причинами, известными силами, которые воспрепятствовали причинам или силам, вызвавшим данный закон, расширить его и на кажущиеся исключения. Убедившись в этом, мы должны сознаться, что наше обобщение в законе было неточно и неполно и что к известному уже genus proximum закона следует прибавить еще ограничивающую differentia specifica³. Тогда станет ясно, что мнимое исключение составляет, собственно говоря, только подтверждение общего закона⁴.

Общие причины, общие факторы, вызывающие развитие языка и обусловливающие его строй и состав, очень справедливо называть силами. Таковы, между прочим: 1) привычка, т. е. бессознательная память; 2) стремление к удобству, выражающееся: а) в переходе звуков и созвучий более трудных в более легкие для сбережения действия мускулов и нервов, б) в стремлении к упрощению форм (действием аналогии более сильных на более слабые), в) в переходе от конкретного к абстрактному для облегчения отвлеченного движения мысли; 3) бессознательное забвение и непонимание (забвение того, о чем сознательно и не знали, и непонимание того, чего созна-

¹ Есть ученые, которые в самом деле в сравнении для сравнения (искусство для искусства) видят всю мудрость языковедения, забывая о других гораздо более интересных сторонах ученой практики, вопросах, выводах и т. д.

² Здесь основание для различения законов развития во времени и законов, обусловливающих одновременное состояние известного предмета на всем его пространстве (или в каждый данный момент его существования, или же только в известное время), т. е. для различения того, что производит перемену от того, что составляет сущность и основание. Законы одного рода переходят в законы другого рода, взаимно обусловливаясь.

³ Genus proximum (лат.) — ближайшее родовое понятие, differentia specifica (лат.) — специфическое отличие.

⁴ Необходимые условия каждого научного закона следующие: а) относительно субъекта — определенность, ясность и точность; б) относительно объекта — общеприменимость.

тельно и не могли понимать), но забвение и непонимание не бесплодное, не отрицательное (как в области сознательных умственных операций), а забвение и непонимание производительное, положительное, вызывающее нечто новое поощрением бессознательного обобщения в новых направлениях; 4) бессознательное обобщение, апперцепция, т. е. сила, действием которой народ подводит все явления душевной жизни под известные общие категории. Эту силу можно сравнить с силой тяготения в планетных системах; как существуют известные системы небесных тел, обусловленные силой тяготения, так же точно и в языке существуют известные системы, известные семьи слов и других категорий языка, связанные силой бессознательного обобщения; как небесное тело, выйдя из области влияния одной планетной системы, движется в пространстве особняком, пока, наконец, не подвергнется влиянию новой системы, так же точно и известное слово или форма, связь которого или которой с другими тождественными или родственными забыта в чутье народа (или, как при словах заимствованных, когда самое слово или форма его не находились прежде ни в какой связи с данным языком), стоит особняком в языке, пока, наконец, оно или она не подвергнется влиянию новой семьи слов или же категории форм действием народного словопроизводства, аналогии и т. п.; 5) бессознательная абстракция, бессознательное отвлечение, бессознательное стремление к разделению, к дифференцировке. Как предшествующая сила представляет в языке силу центростремительную, так эту силу (бессознательной абстракции) можно сравнить со второй из двух сил, на которые разлагается сила тяготения вообще, как их равнодействующая, т. е. с силой центробежной¹.

¹ Кроме выше исчисленных и им подобных сил, действующих во всю жизнь языка, нужно на известной степени развития человечества допустить тоже как силу (хотя сравнительно не очень могущественную) влияние на язык человеческого сознания. Это влияние однообразит формы языка и по-своему совершенствует его, являясь, таким образом, следствием стремления к идеальному, о котором говорено было выше (при разборе лингвистических искусств). Хотя влияние сознания на язык проявляется вполне сознательно только у некоторых индивидуумов, но все-таки его последствия сообщаются всему народу, и, таким образом, оно задерживает развитие языка, противодействуя влиянию бессознательных сил, обусловливающих в общем более скорое его развитие, и противодействуя именно с целью сделать язык общим орудием объединения и взаимного понимания всех современных членов народа, равно как и предков и потомков. Отсюда застой в известной степени в языках, подверженных влиянию человеческого сознания, в противоположность скорому и безыскусственному течению языков, свободных от этого влияния. В связи с влиянием сознания находится (сознательное и бессознательное) влияние книг и литературы вообще на язык литературно-образованного народа (ср., между прочим, обусловленное привычкою влияние книг церковнославянских на произношение лиц духовного знания в православных славянских землях и т. п.), влияние грамотности на народный язык; например, влияние церковнославянского не только на состав, но и на строй народного русского языка; переход из книг и журналов в разговорный язык известных изречений в виде стереотипных фраз, становящихся обыкновенно

Почва, на которой происходит действие всех этих сил в языке, представляет две стороны:

1) чисто физическую сторону языка, его построение из звуков и созвучий, обусловленное органическим устройством на-

впоследствии избитыми, пошлыми (ср., между прочим, Zeitschrift für Völkerpsychologie und Sprachwissenschaft etc. von Lazarus und Steinthal, v. 106 — 109).

Иногда, несмотря на все усилия исследователей, нельзя открыть, действию каких сил, влиянию каких причин обязано своим существованием известное явление. В таком случае вопрос о причине этого явления следует оставить нерешенным, ожидая более, благоприятных обстоятельств, которые, может быть, сделают возможным объяснение этого явления в связи причин и следствий. Принимать возможность беспричинных явлений и в одно и то же время заниматься серьезно наукой нельзя последовательному уму. Несмотря на то, многие из ученых, занимающихся разбором разных проявлений так называемой внутренней жизни человечества, не только в тех случаях, где нельзя пока доискаться определенных причин, но даже там, где данное явление объясняется очень просто известными науке силами и законами, предпочитают этому естественному объяснению объяснение мистическое, вводя в науку вовсе не научные категории целесообразности, случайности, опеки всевозможных демонистических сил и т. п. Видеть в явлениях какую-то объективную цель как основание для их объяснения совершенно не научно. Говорить, например, что «каждый исторический народ живет для того, чтоб дать возможно полное проявление и развитие тем способностям и свойствам, которыми наделила его природа (!), чтобы создать особую культуру, принести и свою лепту в сокровищницу общечеловеческой образованности» — значит переносить в науку свои задушевные и, может быть, весьма благородные желания и этими задушевными и благородными желаниями и созданиями фантазии объяснять явления, — значит забывать, что развитие науки (другое дело — проповеди и мечты идеалистических деятелей) состоит из вопросов «почему?» (а не «для чего?») и из ответов «потому что» (а не «для того, чтобы»). Ученые этого ненаучного направления общий характер всех проявлений известного народа, обусловленных его природой и внешними влияниями, что называется обыкновенно культурой и цивилизацией, объясняют каким-то с облаков слетевшим «призванием». Эти апостолы всевозможных демонических сил весьма охотно говорят о «духе народа», «духе языка», «духе времени» (объясняя, например, духом времени отдельные явления) и т. п., не помня того, вполне справедливого, замечания Гете:

Was ihr den Geist der Zeiten heisst,

Das ist im Grund der Herren eigner Geist.

(«To, что духом времени зовут,

Есть дух профессоров и их понятий».

Перевод Б. Пастернака.)

Человек, думающий положительно, ставит себе прежде всего вопрос: aut... aut, то есть или допустить целесообразность, призвание, свободную волю, случай, догмат и т. п. прекрасные вещи как основание для объяснения явлений, или же не допустить их. Если мы хоть один раз только станем объяснять самое ничтожное явление целесообразностью, призванием, свободною волею, случаем, догматом и т. п., то последовательно мы должны будем допускать и всегда такое же объяснение и, таким образом, видя в действительности только кучу несвязных и ничем не соединенных явлений, уничтожать всякую причинность, уничтожать всякую науку. Еще раз повторяю, что принимать возможность беспричинных явлений и в одно и то же время не отвергать науки невозможно последовательному уму. Наука не делает ни малейших уступок; она требует холодного, свободного от предрассудков, отвлеченного мышления.

рода и подверженное беспрестанному влиянию силы косности (vis inertiae); 2) чутье языка народом. Чутье языка народом не выдумка, не субъективный обман, а категория (функция) действительная, положительная, которую можно определить по ее свойствам и действиям, подтвердить объективно, доказать фактами.

Борьба всех выше исчисленных сил обусловливает развитие языка. Разумеется, что этой борьбы и вообще действия сил в языке не следует понимать олицетворительно, так как наука оперирует не мифами, а чистыми представлениями и чистыми понятиями. Как законы, так и силы — не существа, даже не факты, а продукты умственной деятельности человека, имеющие целью обобщить и связать факты и найти для них общее выражение, общую формулу. Это не демонические идеи, рекомендуемые философами известного направления, а видовые понятия (Artbegriffe), которые тем совершеннее, чем более явлений можно подогнать под них, объяснить ими. С другой стороны, эти законы и силы, как и все вообще понятия и умственные категории, не единичны в своем составе, а являются равнодействующими бесчисленного множества соприкасающихся представлений и понятий.

Я воздерживаюсь от более подробного разбора сил и законов, так как 1) нет для этого времени и так как 2) это собственно предмет логики, как науки, рассматривающей условия познания и отвлеченной умственной деятельности вообще, и ограничусь только вопросом: можно ли общие категории языковедения¹ считать законами и силами в сравнении с законами и силами, разбором которых занимается физика и другие естественные науки? Разумеется, можно, ибо и силы и законы естественных наук не что иное, как объединяющие продукты умственной деятельности, как более или менее удачные обобщения.

Все превосходство их в том, что простота подходящих под них явлений и фактов и более продолжительное существование самих наук дозволили применить к ним математические вычисления и этим придать им высокую ясность и точность, между тем как очень сложные процессы, совершающиеся в языке, и недавнее существование самой науки языковедения задерживают ее обобщения на степени большей или меньшей шаткости и непостоянства. Это, однако же, не должно нас смущать, потому что и общие категории новейшего направления биологических, естественных наук (зоологии и ботаники) ничуть не точнее и не яснее в своих применениях; они являются только более или менее удачными обобщени-

¹ Нужно различать категории языковедения от категорий языка: первые представляют чистые отвлечения; вторые же — то, что живет в языке, как звук, слог, корень, основа (тема), окончание, слово, предложение, разные категории слов и т. п. Категории языка суть также категории языковедения, но категории, основанные на чутье языка народом и вообще на объективных условиях бессознательной жизни человеческого организма, между тем как категории языковедения в строгом смысле суть по преимуществу абстракции.

ями, а вовсе не силами и законами, если обсуждать их с той требовательностью, к какой мы привыкли при разборе законов и сил, составляющих принадлежность астрономии, физики, химии и проч.

Из вышеизложенного видно, что в языке сочетаются в неразрывной связи два элемента: физический и психический (разумеется, этих выражений нельзя принимать в смысле метафизического различия, а должно разуметь их просто как видовые понятия). Силы и законы и вообще жизнь языка основываются на процессах, отвлеченным разбором которых занимаются физиология (с анатомией — с одной и с акустикой — с другой стороны) и психология. Но эти физиологические и психологические категории проявляются здесь в строго определенном объекте, исследованием которого занимается исторически развившееся языковедение; большей части вопросов, которыми задается исследователь языка, никогда не касается ни физиолог, ни психолог, стало быть, и языковедение следует признать наукой самостоятельной, не смешивая его ни с физиологией, ни с психологией. Так же точно физиология исследует в применении к цельным организмам те же процессы, законы и силы, отвлеченным разбором которых занимаются физика и химия, однако ж все-таки никто не уничтожает ее в пользу этих последних наук¹.

Определив, хотя только самым приблизительным и неточным образом, род занятий нашей науки и научное направление, наиболее соответствующее современному ее пониманию, я постараюсь начертать план ее внутренней организации, т. е. представить ее общее разделение, как оно развилось исторически².

Прежде всего нужно отличить чистое языковедение, языковедение само по себе, предметом которого служит сам язык как сумма в известной степени однородных фактов, подходящих в своей общности под категорию так называемых проявлений жизни человечества, и языковедение прикладное,

¹ Ср., между прочим: Theodor Веnfеу, Geschichte der Sprachwissenschaft и т. д., стр. 8 — 9. Впрочем, все науки составляют в общем только одну науку, предметом которой служит действительность. Отдельные науки являются следствием стремления к разделению труда, основывающемуся, однако ж, на объективных данных, т. е. на большем или меньшем сходстве и родстве явлений, фактов и научных вопросов.

² Кроме настоящего языковедения, как исследования языка, в круг занятий лингвистов входят два рода оставленных здесь в стороне упражнений человеческого ума: 1) история языковедения (исследование развития лингвистических понятий и их осуществления в литературе и преподавательской деятельности), составляющая часть общей истории всех наук, но принадлежащая специально и всецело исследователям языка, так как а) только они могут питать для нее особенный интерес и так как б) только у них может найтись достаточная подготовка для того, чтобы представить историю их же науки надлежащим образом; и 2) лингвистическая пропедевтика, методика, теория научного искусства, теория технической стороны языковедения, задача которой состоит в представлении лучшего способа заниматься наукою и совершенствовать ее во всех отношениях (в представлении правил изучения, исследования и изложения).

предмет которого составляет применение данных чистого языковедения к вопросам из области других наук.

Чистое языковедение распадается на два обширных отдела:

А. Всесторонний разбор положительно данных, уже сложившихся языков.

Б. Исследование о начале слова человеческого, о первобытном образовании языков и рассмотрение общих психическо-физиологических условий их беспрерывного существования¹.

¹ Здесь кстати упомянуть об одном вопросе из области методики языковедения, так как это может способствовать более точному определению свойств задач и вопросов, рассматриваемых и исследуемых в отдельных частях чистой науки языковедения. Это вопрос о собирании материала и подготовительных ученых операциях, совершаемых в том и в другом отделе этой науки.

Материал для первого, положительного отдела чистого языковедения представляет три категории:

1. Непосредственно данный материал — живые языки народов во всем их разнообразии. Такой материал представляют языки, живущие и в настоящее время и доступные исследователю. Сюда следует отнести народный язык во всей его полноте, разговорный язык (речь) всех слоев общества данного народа, не только, тех, которые ходят в сермягах и зипунах, но и тех, что носят сюртуки, не только язык так называемого простонародья, то и разговорный язык так называемого образованного класса. (В новейшее время заметно стремление считать живым и достойным внимания науки языком только язык крестьян и т. п., а на язык презираемой «гнилой интеллигенции» не обращать никакого внимания. Это находится в связи с модным в настоящее время заочным платоническим поклонением господина во фраке мужику. Причиною же тому вечная конкретность и неспособность ученой толпы различать надлежащим образом теорию и практику Явления жизни народной объясняются в науке очень удачно бессознательными силами, следовательно, на практике необходимо идолопоклонство перед бессознательными силами: народ «в массе» никогда не ошибается (vox populi — vox dei), индивидуальность вредна, и ее необходимо уничтожать в объективном разуме толпы. Впрочем, не только так называемое простонародье, но и другие классы народа живут гораздо более как толпа, как стадо, нежели индивидуально. Особенно теперешнее время не очень-то богато истинными своеобразно и вполне сознательно и самостоятельно действующими, оригинальными, выдающимися личностями. Напротив того, XVIII век объяснял все преимущественно сознанием и свободною волею; следовательно, тогда ученая толпа поклонялась индивидуальному уму и разуму.) В состав этого рода материала входит язык всех без исключения сословий: мазуриков, уличных мальчишек, торговцев (например, офеней), охотников, мастеровых, рыбаков и т. д., язык разных возрастов (детей, взрослых, стариков и т. п.) и известных состояний человека (сообразно обстоятельствам жизни, например язык беременных женщин и т. и.); язык личностей, язык индивидуальный, язык семей и т. д. Кроме того, сюда принадлежат названия местностей, личные имена и т. п.; следы влияния данного языка на иностранные и наоборот (нечто вроде языковых окаменелостей) и т. д.

2. Памятники языка (в хронологическом порядке), письменность, литература, не в смысле эстетическом или культурном, а просто все следы языка в каких бы то ни было начертаниях. И теперешняя литература языков настоящего времени представляет только памятники, а не самый язык. При памятниках давно минувших времен палеография является необходимой помощницей языковедения. По памятникам нельзя никогда заключать вполне о языке соответствующего времени, и данные, почерпнутые из их исследования, нужно дополнять рассмотрением строя и состава данного языка в нынешнем его состоянии, если он существует, а если нет,

А. Положительное языковедение разделяется на две части: в первой язык рассматривается как составленный из частей, т. е. как сумма разнородных категорий, находящихся

то посредством дедуктивных соображений и сравнения с другими языками. Обыкновенно вернее передают состояние языка памятники народа не столько цивилизованного, нежели памятники народа литературно-объединенного и создавшего себе искусственный литературный язык и искусственное правописание. С этой точки зрения и в настоящее время важным материалом для языковедения служат, например, письма лиц, не знающих правил правописания и вообще неграмотных и необразованных, непосредственных. Памятники состоят не только из цельных произведений на известном языке, но также из отдельных слов и выражений, попавших в иностранную среду (ср. «О древнепольском языке до XIV столетия». Сочинение И. Бодуэна де Куртене. Лейпциг, 1870, § 1 — 3). Если исследование живого языка можно справедливо сравнить с зоологией и ботаникой, то зато сравнение разбора памятников с палеонтологией будет совершенно неточно; так как язык не организм и слова не части организма, следовательно, они не могут оставлять видимых отпечатков, реальных знаков (следов) своего существования (окаменелостей), как организмы или части организмов животных и растений. Памятники представляют только условные, номинальные видимые знаки (начертания) слышимых звуков языка, и потому по ним о языке можно заключать только аналогически. Лингвист не имеет перед глазами строя даже живых языков (хотя слышит их звуки) и должен только через сопоставление и разные научные соображения составить себе о нем понятие, между тем как натуралист даже строй мертвых отдельных организмов может иногда воссоздать по их рельефным следам (окаменелостям).

Совершаемые на материале, данном живыми языками и памятниками, приготовительные ученые операции состоят в наглядном представлении всего положительно данного богатства языков помощью издания их образцов и памятников, помощью составления описательных грамматик и словарей.

3. Посредственный материал для аналогических умозаключений и выводов о данном языке представляют: а) язык детей, говорящих этим языком (рассмотрение языка детей бросает свет на образование звуков, их чередование и т. п.; чутье корня и т. п., стремление к дифференцировке и т. п.); б) наблюдение индивидуальных природных недостатков в произношении; в) наблюдение над произношением глухонемых; г) изучение, как произносят иностранцы слова известного языка и вообще как они относятся к этому языку (это проливает свет на природу одного языка в отличие от другого, как на природу разбираемого языка, так и на природу языков иностранных).

Что касается второго отдела чистого языковедения: исследования о начале слова человеческого, о первобытном образовании языков и т. п., — то здесь мы не встречаем непосредственного материала и должны довольствоваться материалом посредственным, который позволяет нам делать аналогические умозаключения и выводы: 1) Индивидуальное развитие проливает свет на начало и первобытное образование языка, так как из естественных наук известно, что индивидуум повторяет в сокращении все видоизменения породы, вида и рода. Это будет преимущественно наблюдение над младенцем, переходящим в возраст ребенка, начинающим лепетать (с самых ранних пор, с самых первых попыток, как задатков будущего языка). Сделанные при этом замечания можно mutatis mutandis перенести в эпоху первобытного образования слова человеческого. Однако же аналогические заключения в этом направлении должны быть делаемы с большою осторожностью, так как наш ребенок отличается от первобытного человека, начинавшего и начавшего говорить 1) зоологически: а) в собирательном отношении — другая степень в развитии generis homo, другое устройство мозга и нервной системы вообще; б) индивидуально — другая степень в развитии индивидуальном, другой возраст; 2) ребенок находит вокруг себя людей говорящих и готовый язык, между тем как

между собою в тесной органической (внутренней) связи, во второй же языки как целые исследуются по своему родству и формальному сходству. Первая часть — грамматика как рассмотрение строя и состава языка (анализ языков), вторая — систематика, классификация. Первую можно сравнить с анатомией и физиологией, вторую — с морфологией растений и животных в ботанико-зоологическом смысле¹. Разумеется, что как везде в природе и в науке, так и здесь нет резких пределов и исследования в одной части обусловливаются и основываются на данных из области другой части. Для разбора строя и состава известного языка, с одной стороны, очень полезно, даже необходимо знать, к какой категории языков в формальном отношении принадлежит этот язык; с другой же стороны, для объяснения его явлений соответственными явлениями языков родственных нужно определить, часть которой семьи и отрасли составляет этот данный язык. Подобным образом только рассмотрение строя и состава языков дает прочное основание для их классификации.

Сообразно постепенному анализу языка можно разделить грамматику на три большие части: 1) фонологию (фонетику),

совершаемый в течение многих поколений процесс нарождения языка основывался именно на все большем и большем развитии каждым поколением скудных задатков языка, унаследованных от предков; наш ребенок сразу встречает уже готовые известные культурные отношения, между тем как первобытный человек жил в строгой неразрывной связи с природой и подчинялся ее влиянию вполне страдательно.

2) Сравнение различных степеней культуры и умственного развития разных пород людей и народов в настоящее время приводит нас к убеждению, что теперешнее состояние человечества представляет налицо в одно и то же время различные фазисы его постепенного развития (ср. одновременное существование в одном и том же обществе детей, юношей, взрослых, стариков и т. д.). Здесь мы можем от полунемых дикарей подыматься вверх по лестнице постоянного совершенствования к той степени, на которой стоит кавказское племя (раса). Для того чтобы составить себе хоть приблизительное представление о первобытном состоянии языка вообще, очень поучительно исследовать языковое состояние дикарей. Если исследователю невозможно совершить это посредством собственного наблюдения, он должен черпать свои сведения из лингвистических трудов других ученых и из достоверных описаний путешественников.

3) Изучая ход развития данных языков и подмечая общие направления в этом развитии, мы вправе продолжить назад линию постепенных изменений и, таким образом, делать более или менее определенные заключения о времени первобытного образования языков, даже находящихся на самой позднейшей степени развития. И вообще необходимо допустить, что многое, составлявшее сущность первобытного состояния языков, повторяется и в исторических данных языках, хотя бы только в рудиментарном виде.

Все эти посредственные наблюдения, имеющие целью воссоздать в науке первобытное образование языков, должны быть подкрепляемы анатомическо-физиологическим разбором нервной системы человека и даже основываться на результатах этого разбора (рефлексивные движения и т. п.).

¹ Этого сравнения нельзя, конечно, принимать в строго буквальном смысле уже потому, что, как мы ниже увидим, язык не организм, а анатомия и физиология, равно как и морфология организмов, занимаются действительными организмами. Верность сравнения обусловлена здесь тождественностью и сходством умственных операций, совершаемых в той и другой области.

или звукоучение, 2) словообразование в самом обширном смысле этого слова и 3) синтаксис.

1. Первым условием успешного исследования звуков следует считать строгое и сознательное различение звуков от соответствующих начертаний, а так как ни за одной орфографией нельзя признать полной последовательности и точности в обозначении звуков и их сочетаний и так как, с другой стороны, ложный способ воспитания и постоянная практика развивают или, справедливее говоря, не устраняют сбивчивости в понятиях, основывающейся на первоначальной конкретности человеческого миросозерцания, — то для исполнения вышеприведенного условия необходимо при разборе звуков думать постоянно параллелями: один член такой параллели — звук или созвучие, другой — соответствующее ему в данном случае начертание, буква или же сочетание букв. Предмет фонетики составляет: а) рассмотрение звуков с чисто физиологической точки зрения, естественные условия их образования, их развития и их классификация, их разделение (уже здесь нельзя рассматривать язык в отвлечении от человека, а, напротив того, следует считать звуки акустическими продуктами человеческого организма)¹; б) роль звуков в механизме языка, их значение для чутья народа, не всегда совпадающее с соответственными категориями звуков по их физическому свойству и обусловленное, с одной стороны, физиологической природой, а с другой — происхождением, историей звуков; это разбор звуков с морфологической, словообразовательной, точки зрения.

Наконец, предмет фонетики составляет: в) генетическое развитие звуков, их история, их этимологическое и строго морфологическое сродство и соответствие — это разбор звуков с точки зрения исторической.

Первая (физиологическая) и вторая (морфологическая) части фонетики исследуют и разбирают законы и условия жизни звуков в состоянии языка в один данный момент (статика звуков), третья же часть (историческая) — законы и условия развития звуков во времени (динамика звуков).

2. Разделение словообразования, или морфологии, соответствует постепенному развитию языка; оно воспроизводит три периода этого развития (односложность, агглютинацию, или свободное сопоставление, и флексию). Части морфологии суть следующие:

¹ Научное исследование звуков языка с физической точки зрения необходимо основывать на результатах физиологии и акустики. Некоторые исследователи языка не хотят ничего знать об акустике и физиологии, доверяясь при рассмотрении звуков собственным грамматическим силам. Я думаю, что, занимаясь научным изучением известного предмета, следует знакомиться со всевозможными исследованиями того же предмета и не отказываться от результатов других, для нас вспомогательных наук. Иначе придется постоянно совершать труд Сизифа, или, говоря проще, воду толочь.

а) наука о корнях — этимология;

б) наука о темообразовании, о словообразовательных суффиксах — с одной, и о темах или основах — с другой стороны;

в) наука о флексии, или об окончаниях и о полных словах, как они представляются в языках на высшей степени развития, в языках флексивных.

Как везде в природе и в науке, так и здесь трудно установить строгие пределы и подчас трудно решить, в какой части следует рассматривать известный вопрос. Но ведь и постепенный переход от низших степеней развития к высшим (т. е. от предшествующих к последующим) совершался не скачками, а медленно, постепенно, незаметно.

3. Синтаксис, или словосочинение (словосочетание), рассматривает слова как части предложений и определяет их именно по отношению к связной речи или предложениям (основание для разделения частей речи); он занимается значением слов и форм в их взаимной связи. С другой стороны, он подвергает своему разбору и целые предложения как части больших целых и исследует условия их сочетания и взаимной связи и зависимости.

Как не все части анатомии применимы ко всем организмам, как, например, остеология возможна только при исследовании позвоночных, так же точно и при рассмотрении многих языков нужно совершенно исключить некоторые из выше исчисленных частей грамматики. Так, например, исследование односложных языков, главный представитель которых язык китайский, сводится только к фонетике и своеобразному синтаксису; из словообразования остается только своеобразная этимология, т. е. разбор своеобразных корней.

При грамматическом рассмотрении языка необходимо соблюдать хронологический принцип, т. е. принцип объективности по отношению к совершающемуся во времени генетическому развитию языка. Этот принцип генетической объективности можно выразить тремя следующими положениями.

Положение 1. Данный язык не родился внезапно, а происходил постепенно в течение многих веков; он представляет результат своеобразного развития в разные периоды. Периоды развития языка не сменялись поочередно, как один караульный другим, но каждый период создал что-нибудь новое, что при незаметном переходе¹в следующий составляет подкладку для дальнейшего

¹ Незаметный переход одного состояния в другое, незаметное развитие, незаметное влияние медленно, но основательно действующих сил как в языке, так и во всех остальных проявлениях жизни можно выразить алгебраической формулой O x ¥ = m, т. е. что бесконечно малое изменение, произведенное в один момент, повторившись бесконечное число раз, дает, наконец, известную заметную определенную перемену. Так объясняется течение времени, увеличение пространства, действие на камень капель воды, беспрерывно падающих на одно и то же место, влияние ядов, переход от сна к

развития. Такие результаты работы различных периодов, заметные в данном состоянии известного объекта, в естественных науках называются слоями; применяя это название к языку, можно говорить о слоях языка, выделение которых составляет одну из главных задач языковедения¹.

Положение 2. Механизм языка и вообще его строй и состав в данное время представляют результат всей предшествовавшей ему истории, всего предшествовавшего ему развития, и, наоборот, этим механизмом в известное время обусловливается дальнейшее развитие языка.

Положение 3. Крайне неуместно измерять строй языка в известное время категориями какого-нибудь предшествующего или последующего времени. Задача исследователя состоит в том, чтобы подробным рассмотрением языка в отдельные периоды определить его состояние, сообразное с этими периодами, и только впоследствии показать, каким образом из такого-то и такого-то строя и состава предшествующего времени мог развиться такой-то и такой-то строй и состав времени последующего. То же требование генетической объективности вполне применимо и к исследованию разных языков вообще: видеть в известном языке без всяких дальнейших околичностей категории другого языка ненаучно; наука не должна навязывать объекту чуждые ему категории и должна отыскивать в нем только то, что в нем живет, обусловливая его строй и состав ².

бодрствованию и наоборот, переход эмбриона живого человека, медленный переход от жизни известного организма к его смерти, падение государств и других определенных политических и общественных проявлений и т. д. Везде есть какой-то неуловимый критический момент, решающий так или иначе; все прошедшее или пропадает как будто бесследно, или же оставляет заметные следы своего влияния.

¹ Первую попытку сформулировать по-своему и собрать в одно целое разбросанные исследования по этой части в применении к языкам индоевропейским и выделить в общих чертах отдельные слои образования этих языков представляет рассуждение: Zur Chronologic der indogermanischen Sprachforschung. Von Georg Curtius, etc. Des V Bandes der Abhandlungen der philologisch-historischen Classe der Königl. Sächsischen Gesellschaft der Wissenschaften № III. Leipzig, 1867.

Курциус различает семь главных периодов образования (Organisation) индоевропейских языков: 1) период корней (Wurzelperiode), 2) период коренных определителей (Determinativperiode), 3) период первичных глаголов. (primare Verbalperiode), 4) период образования тем (основ) (Periode der Themenbildung), 5) период сложных глагольных форм (Periode der zusammengesetzten Verbalformen), 6) период образования падежей (Periode der Casusbildung), 7) период наречий (Adverbialperiode). Одним из главных результатов; его исследования является положение, что язык применял те же средства в. разные времена совершенно другим образом (dass die Sprache dieselben Mittel zu verschiedenen Zeiten in ganz verschiedener Weise verwendete (стр. 193). и разные перемены одних и тех же звуков при одних и тех же условиях можно объяснить только разными эпохами этих перемен.

² В связи с этим находится то заблуждение многих ученых, что они при генетической классификации беспечно сравнивают между собой языки,

Представление грамматических вопросов может быть двояким: или преимущественно в порядке категорий науки, в порядке однородных научных вопросов, или же преимущественно в порядке генетического развития самого объекта¹. Первое подбирает сходные явления в разных областях речи человеческой, или вообще во всех доступных исследователю языках, или же в строго определенной группе языков (или даже в одном языке) и имеет конечной целью сформулировать и определить общие категории, законы и силы, тем же самым объясняя многие явления жизни. Другой способ представления придерживается естественного течения в области языка и, отвлекая и систематизируя лишь настолько, насколько необходимо вообще для науки, в остальном рисует научную картину развития объекта (или с незапамятных времен по последнее, или же только в известный определенный период). Это внутренняя история языка или языков, которую необходимо отличать от внешней их истории², рассматривающей язык в отношении

стоящие не на соответствующих друг другу степенях развития, например санскрит и славянский или даже санскрит и английский — один самый древний, другой самый новый из всех индоевропейских.

¹ Сообразно с двумя главными сторонами задачи индуктивных наук (ср. выше): при втором способе преимущественно обобщаются явления и объясняются во взаимной связи и генетической зависимости, при первом же способе преимущественно отыскиваются законы и силы и общие категории вообще.

² Внешняя история языка тесно связана с судьбами его носителей, т. е. с судьбами говорящих им индивидуумов, с судьбами народа. В круг ее исследований входит распространение языка, как географическое, так и этнографическое, общее влияние иностранных языков на данный язык и, наоборот, решение вопросов, употребляется ли данный язык и как литературный, или же он живет только в народе, каким сословиям принадлежат люди, говорящие известным языком, в большом ли ходу язык (если он, разумеется, литературный) за своими собственными пределами, как по отношению к пространству (французский, немецкий, английский и вообще так называемые универсальные языки), так и по отношению ко времени (латинский, греческий, церковнославянский), и если он в употреблении у других народов, то для каких именно целей, и т. д. — вот вопросы, принадлежащие внешней истории языка. Внутренняя же история языка занимается развитием языка самого по себе, жизнью языка, разумеется, не отвлекая его неестественным образом от его носителей, от людей, а, напротив того, понимая его всегда в связи с физическою и психическою организацией говорящего им народа. Но она не заботится о судьбах языка, а только обращает внимание на перемены, происходящие внутри его же самого. Внутренняя история языка исследует, как народ говорит в известное время или же и течение многих веков и почему так говорит, внешняя — сколько людей говорит и когда (границы языка). Первое соответствует более или менее категории качества, второе — количества. Точно так же необходимо различать качество и количество, высшую или низшую степень познаний известного народа (или другого человеческого общества) в общем его составе — с одной, и распространение этих познаний между людьми, между отдельными членами народа или другого человеческого общества — с другой стороны. Внешняя и внутренняя история языка (объект науки, а не наука) влияют взаимно друг на друга. Влияние внешней на внутреннюю кажется сильнее, чем наоборот. От влияния иностранных языков, от литературной обработки языка, от рода занятий людей, говорящих данным языком, от географических условий страны, ими обитаемой, и т. п.

этнологическом, стало быть, исследующей только судьбы его носителей и, таким образом, составляющей одну часть прикладного языковедения, а именно приложение систематики к этнографии и этнологии (следовательно, состоящей в применении данных языковедения к вопросам из области другой науки). Обыкновенные грамматики разных языков берут только известный момент истории языка и стараются представить его состояние в этот момент. Но истинно научными они могут быть, только рассматривая этот известный момент в связи с полным развитием языка.

Современное языковедение стоит уже на той степени научного совершенства, что, исследовав с надлежащей точностью по положительным данным все прошедшее развитие известного языка, тщательно подмечая вновь появляющиеся в нем стремления и опираясь на аналогию других языков, оно может предсказать в общем внутреннюю будущность этого данного языка или же воссоздать прошлое, от которого не осталось никаких памятников¹. За неимением времени, я не стану приводить примеров, тем более, что в самом же курсе не раз представится случай обратить на это ваше внимание. Разумеется, относительно будущности эти научные (но не пророческие) предсказания языковедения далеко не так точны, как, например, предсказания астрономии; они только в общем указывают на будущее явление, на будущий факт, не будучи в состоянии определить с точностью отдельные моменты его появления. Но и то, что теперь уже возможно, очень утешительно, доказывая состоятельность употребляемого ныне метода исследования и приближая языковедение к цели всех индуктивных наук, именно к возможно более обширному применению дедуктивного метода...

...В предшествующем изложении я старался определить языковедение, указать на его основные вопросы и представить его

зависит ускорение или замедление и своеобразность внутреннего развития языка. Влияние внутренней истории языка на внешнюю сводится более или менее к ускорению или замедлению развития литературы вследствие большей или меньшей податливости языка (влияние, впрочем, небольшое) и к вопросу о переменяемости языка, к вопросу, когда именно язык изменился уже настолько, что его следует по отношению к известной, более древней эпохе, считать уже не тем же языком, но его потомком (говоря олицетворительно), и к вопросу, можно ли считать известные наречия частями одного языка или же самостоятельными целыми. Материал для внешней истории языка совпадает в значительной степени с материалом для истории и истории литературы. Говоря о распространенности народа, о его образованности, о расцвете его литературы, историк тем самым затрагивает во многих пунктах внешнюю историю языка этого народа. О материале для внутренней истории языка говорено было выше.

¹ Особенно важно и необходимо для науки воссоздать так называемые первобытные (Ursprachen) и основные языки (Grundsprachen), т. е. языки, различные видоизменения которых представляет известная группа положительно данных языков. При этом нужно помнить, что все-таки эти первобытные и основные языки в том виде, как они воссоздаются наукой, представляют не комплексы действительных явлений, а только комплексы научных фактов,. добытых дедуктивным путем.

внутреннюю организацию, как она развилась исторически. Но до сих пор я не ставил вопроса, что такое язык, а между тем ясное, хотя бы только отрицательное определение его кажется весьма полезным¹.

Прежде чем ответить на этот вопрос, я считаю необходимым отвергнуть самым положительным образом тот предрассудок некоторых ученых,.что язык есть организм. Это мнение создано вследствие страсти к сравнениям, которой страдают многие, не обращая внимания на то очень простое и убедительное предостережение, что сравнение не есть еще доказательство. В этом проявляется желание помощью сравнений избежать настоящего, серьезного анализа. Отсюда ученое пустословие, ученое фразерство, которое вводит в заблуждение людей не только поверхностных, но даже и очень основательно думающих. Не вдаваясь в более подробный разбор и критику того положения, что язык есть организм, и не стараясь определить сущность организма, я замечу только, что организм, подобно и неорганическим веществам есть нечто осязаемое, наполняющее собой известное пространство, а с другой стороны — питающееся, размножающееся и т. д.². Между тем, когда, человек говорит (а ведь от этого и зависит существование языка), мы замечаем прежде всего движение его органов; это движение органов вызывает движение воздуха, а различия этого движения обусловливают различия впечатлений, производимых на чувства слушателя и говорящего, и связаны с известными представлениями в уме как говорящего, так и слушателя³. Кто счи-

¹ При этом необходимо помнить очень справедливое изречение, что omnis definitio periculosa, и поэтому стремиться не к реальной дефиниции (определению), которая в сжатом выражении заключала бы implicita все свойства языка, так как эти свойства можно узнать, только исследуя подробности, а нужно стараться дать дефиницию номинальную и указывающую только на предмет, но не предрешающую apriori всех его свойств и особенностей.

² Организм мы можем наблюдать глазами, язык же — слухом; перед глазами он только в книгах, но ведь это не язык, а только его изображение помощью начертаний (букв или т. п.). Организм всегда весь налицо; он существует беспрерывно со времени своего рождения по начало его разложения, называемое смертью. Язык как целое существует только in potentia. Слова не тела и не члены тела: они появляются как комплексы знаменательных звуков, как знаменательные созвучия только тогда, когда человек говорит, а как представления знаменательных созвучий они существуют в мозге, в уме человека только тогда, когда он ими думает.

³ «Слово представляет наблюдению прежде всего две стороны, звуковую форму и функцию, которые, как тело и дух в природе, не являются никогда отдельно, и даже в действительности невозможно разделить их без их обоюдного уничтожения» (Die Wurzel AK im Indogermanischen. Von Dr. Johannes Schmidt etc. Weimar, 1865, стр. 2). «Форма и содержание, звук и мысль так неразрывно связаны друг с другом, что ни одна из этих двух частей не может подвергнуться перемене, не вызвав соответственной перемены и в другой» (там же, стр. 1). В этом взгляде на природу языка, очевидно, недостает чего-то связывающего созвучие и значение, а именно недостает представления созвучия как внутреннего отражения внешней стороны слова. Этот недостаток есть следствие рассматривания языка в отвлечении от человеческого

тает язык организмом, тот олицетворяет его, рассматривая его в совершенном отвлечении от его носителя, от человека, и должен признать вероятным рассказ одного француза, что в 1812 г. слова не долетали до уха слушателя и мерзли на половине дороги. Ведь если язык есть организм, то, должно быть, это организм очень нежный и словам, как частям этого организма, не выдержать сильного русского мороза.

Я не стану разбирать всех ошибок и заблуждений, прямо или косвенно вытекающих из этого предубеждения, что язык есть организм¹, и прежде чем выскажу окончательное определение языка,. обращу предварительно внимание, с одной стороны, на различие речи человеческой вообще как собрания всех языков, которые только где-нибудь и когда-нибудь существовали, от отдельных языков, наречий и говоров и, наконец, от индивидуального языка

организма. Интересно узнать, где именно является таким необходимым образом звуковая форма при мышлении, писании, которые все-таки не могут обойтись без так называемой функции слов: эти процессы совершаются посредством соединения представления предмета (значения) с представлением созвучия (при писании еще с представлением видимых начертаний, сопровождаемых соответственными движениями руки), но без слышимого созвучия. Мало того: ведь когда говорит глухонемой, т. е. когда он производит слышимые определенные движения волн воздуха, он производит вместе с тем впечатление звуковой формы только в ухе слушателя; для него же самого так называемая функция тесно связана не с созвучиями и представлениями этих созвучий, но с известными движениями органов и с представлениями этих движений; какое же действие производят эти движения органов на воздух и затем на ухо, для глухонемого совсем непонятно. Кроме того, можно встретить людей, которые без помощи учителя изучают, например, английский язык (звуки которого передаются очень сложной и трудно изучаемой орфографией) просто глазом; у них так называемая функция английских слов соединяется не с звуковой формой этих слов, а с обозначающими ее начертаниями (ср. замену видимых музыкальных нот на осязаемые при обучении слепых искусственной музыке). А разве, с другой стороны, для человека, который одарен хорошим слухом, но не понимает известного иностранного языка, значение (функция) связано неотъемлемо со звуком? Может быть, впрочем, что во всех этих случаях звуковая форма и функция соединяются мистически, без участия заинтересованных (или говорящих, но не слышащих, или читающих глазами, или, наконец, слушающих, но не понимающих) индивидуумов. Изречения, приведенные мною в начале этого примечания, имеют своим источником узкий, фальшиво понятый монизм, последовательное применение которого уничтожило бы понятия и о нарождении, и о жизни, и о смерти организмов, и даже о самих организмах. Ведь при мертвых организмах внешняя форма (внешний вид и состав тела) остается почти неизмененной, а исчезает только их основная функция, уступая место другим функциям, как производительным факторам новых организмов.

¹ Может быть, мне в скором времени представится возможность разобрать подробнее и критически как самый предрассудок, что язык есть организм, так и другие, находящиеся с ним в связи, предубеждения уч