Добро и зло. Добродетель

Архетипический характер универсалий, извечная драма сопряжения сущего и должного в человеческой деятельности обусловливает взаимодействие двух фундаментальных, в высшей степени ценностных для человека, начал — добра и зла. Добро и зло — «сквозные», характерные для всей человеческой деятельности ценности/антиценности с позитивной или негативной ориентацией. Их объективные основания — в степени зрелости и направленности субъектов культурной деятельности, их творческой самореализации, как добра, и препятствиях ей как зла самодостаточной, утратившей культурные ориентиры, цивилизации и её деградации к варварству. Ницше обоснованно полагал, что «символы суть все имена доброго и злого», и «каждый хочет быть знатоком добра и зла». Мизантропическая убеждённость в «злой природе» человека, как и романтические упования на его «добрую природу», в равной мере свидетельствуют о непонимании противоречивых оснований человека. Персонаж Достоевского писал, что «так-то всегда у этих...прекрасных душ бывает:... до последнего момента на добро, а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали... обеими руками от правды отмахиваются...» (Достоевский Ф. ПСС.Л., 1974-1980. т. 6. С.25, 37).

Материальный мир не наделён никакими понятиями доброго и злого, в

нём нет никакой системы ценностей. Добро и зло — «от мира сего», они — сугубо антропоморфного происхождения. В Ветхом Завете остаётся неопределённым Божественный смысл добра и зла. С одной стороны. Бог стремится сотворить своё подобие — человека, способного познать, что такое добро и зло, с другой — он опасается за последствия такого знания. «И вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Бытие 3:5), — предупредил Творец Адама и его жену о риске вкушения от Древа познания, но они ослушались его. Тема искушения ириска познания человеком добра и зла обретает новое дыхание в символике виноградной лозы. А. Уайтхед пишет, что, согласно Откровению Варуха, «когда Господь осушил землю от воды, Ной вышел из ковчега и нашел на земле лозу... Господи, не разгневаешься ли Ты на меня, если посажу росток лозы? Тогда Бог послал своего ангела и сказал тот Ною; «Встань и посади найденный тобою росток, и я изменю его и обращу в добро. Но берегись... Дерево это несет в себе и зло». Из-за вина брат восстанет на брата, отец на сына; оно ведет к разбою и блуду» (Уайтхед А. Н. Избранные работы по философии. М., 1990. С. 314). В этом символе воспроизводится архетип Древа добра и зла.

Семантика понятий «добро/зло» изначально была и остаётся синонимом «наших/ненаших». Различия между первобытными племенами выражались в символах — «словах», которые обозначали «мы», «наше» в противоположность «не-мы», «не-наше». «Скрижаль добра висит над каждым народом, — писал Ницше. — Смотри, это скрижаль его побед; смотри, это голос его стремления к власти. Похвально-то, что стоит ему труда; что неизбежно и тяжело, то зовёт он добром; и что освобождает из высочайшей нужды, редчайшее, тяжелейшее — то зовёт он священным... всё то означает для него высоту, начало, меру и смысл вещей... Поистине люди дали себе всё доброе и злое» (Ницше Ф. Сочинения в 2 кн. М.,1990, т. 2. С т. 1. С. 47, 48).

Понятие «добро» сформировалось как выражение «знатного» в социальном смысле, «благородного», т. е. «хорошего», а понятие «зло» — каксиноним «плебейского», «низкого», «пошлого», одним словом — «дурного». Отсюда гипотеза о том, что немецкое «Gut» (добро, хороший) означает человека божественного происхождения. Таково и смысловое совпадение немецких слов schlecht (дурной, плохой) и schlicht (простой), которое первоначально обозначало простолюдина в противоположность знатному. Характерно, что и древнерусское обозначение простолюдина — «подлый» затем приобрело негативное содержание

Ницше исследовал не только человекотворческую сущность добра и зла, но и исторический процесс их взаимопревращения. «С человеком происходит то же, что и с деревом. Чем больше стремится он в вышину и к свету, тем сильнее его корни стремятся углубиться в землю, вниз, в темноту, глубину — во зло» (Ницше Ф. Сочинения в 2 кн. М.,1990, т. 2. т. 1. С. 33). Он выявил, что «все хорошие вещи были некогда дурными; из всякого наследственного греха произошла наследственная добродетель. Например, брак долгое время казался нарушением права общины... Нежные, добродетельные, уступчивые, сострадательные чувства, ценимые так высоко, что почти являются «самоценностью»,— долгое время возбуждали презрение... стыдились мягкости, как теперь стыдятся жестокости» (Там же. Т. 2, С. 98-99).

Такая инверсия имеет универсальный характер и прослеживается во всех культурах. Буддизм исходит из того, что зло, злобность есть «самая естественная склонность» человека и вместе с тем «нечто запретное само по себе». Религия Будды «ставила своё действие в зависимость от победы над злобой: освободить от неё душу есть первый шаг к выздоровлению. «Не враждою

оканчивается вражда, дружбою оканчивается вражда...» (Ницше Ф. Сочинения в 2 кн. М.,1990, т. 2. С. 340).

Иранский пророк Заратустра (Зороастр) в VII в. до н. э. предложил своё объяснение недостатков человеческой натуры — существование Аримана, тёмного созидающего духа, который выбрал сторону зла и стал состав-ляющей и неотъемлемой частью материального мира. Эта идея оказала вли-яние на изменение толкования образа дьявола, или сатаны: из ангела, посланного Богом удостовериться в совершенстве созданного им мира, он превращается в падшего ангела, чья гордыня привела его на сторону зла и

сделала врагом Бога.

Зороастризм получил своё завершение в манихействе — учении персидского мыслителя Мани (лат. Минихеус). Согласно ему, свет и тьма — «то двойное начало одновременно божественного и дьявольского происхождения, как и человек и его душа, и между светом и тьмой происходит постоянная борьба. Зороастризм и манихейство стали источником гностицизма — дуалистического объяснения мира как воплощения двух начал.

В иудаизме и христианстве дьявол — «противник совершенства, персонифицирует тьму, обман и зло... Другие имена дьявола — Люцифер (сатана до падения). Вельзевул и Мефистофель... Как дух зла, дьявол связан с символизмом дракона в западной традиции и змеи в иудейской и христианской традициях. Он может быть также символом раздора, разобщения. Лишь созерцая Древо добра и зла, человек был не способен отличать зерно» от «плевел». Такую способность он обретал в практической добродетельной деятельности. Добро-детель — постоянная направленность сознания и воли на то, чтобы деятельно творить добро. «Правление посредством добродетели, — учил Конфуций, — подобно Полярной звезде, которая покоится на своём месте, а все звёзды вращаются вокруг неё» (Малявин В. Конфуций. М., 1992. С. 229). Сократ учил, что её способны достичь лишь «благородные мужи». Основными добродетелями он считал сдержанность (укрощение страстей), справедливость (соблюдение Божественных и человеческих законов) и мужество (преодоление опасности и достижение цели).

Согласно Аристотелю, каждая добродетель является мерой между двумя крайностями: сдержанность — между необузданностью и бесчувствен-ностью; храбрость — между безрассудной смелостью и трусостью; щедрость — между скупостью и расточительностью; кротость — между вспыльчивостью и анемией. В русском языке слово «зло» этимологически восходит к понятию «зело» («очень», слишком»), т. е. нарушение меры. Определение такой меры, тем более её добродетельная реализация — сложнейшая проблема. «В мифологически религиозном представлении происхождение зла не постигается, т. е. одно не познаётся в другом, но существует лишь представление об их последовательности и рядоположенности... добро, как и зло, имеет своим источником волю, и воля в своём понятии столь же добра, сколь и зла.

Адам и его жена возжелали познать добро, но первое в истории человечества приключение завершилось злом проклятия и изгнания из рая. Возможно, вечное блаженное неведение — сомнительный рай, и без изгнания из него человек никогда не стал бы самим собой, т. е. подлинным. Платон говорил, что добрыми являются те, кто довольствуются сновиденями о том, что злые делают в действительности.

Раннехристианские мыслители стремились выявить природу добра и зла

в понятиях практического разума, усматривая его в добре, а не зле. «Откуда же берется зло и в каком смысле можно говорить, что оно ничто? — вопрошает Боэций. −…добрые не только имеют волю к благу, но и могущество, дающее им возможность совершать благие дела. Злые же, хотя они тоже стремятся к благу, не в силах его осуществить. Значит, сущность зла заключается в его бессилии» (Лосев А. Ф. История античной эстетики. Кн. 1. М., 1992. С. 183).

Возможно, такая идиллия всемогущего блага была продиктована триум-

фальным шествием христианства. Одним из его следствий была индульгенция — отпущение грехов уже новых «язычников». Костры святой (благой) инквизиции были ещё впереди. Они стали визитной карточкой зла позднего средневековья, «торжествующего зверя» (Дж. Бруно) мракобесия. «Святая простота!» — воскликнул Бруно, увидев старуху, ревностно подбрасывающую хворост в костёр. Во имя «добра» Французской революции с помощью её «гуманного» орудия — гильотины свершалось и величайшее зло. Его известный оппонент А. де Кюстин писал, что «деспотизм никогда не бывает столь страшен, как тогда, когда он хочет сделать благо, так как тогда он извиняет свои самые возмутительные действия добрыми намерениями» (Кюстин А. де. Россия в 1839 году: Резюме путешествия. // Вопросы философии 1994, №2. С. 92-93).

Линия соотношения добра и зла в человеке подвижна, она колеблется в с годами. Даже в сердце, объятом злом, она удеркивает маленький плацдарм добра. XX столетие ницшеанской «переоценки ценностей» стало великим испытанием объективного содержания и смысла понятий добра и зла. «Несвоевременные мысли» Ницше были предупреждением о тех, «кто стремятся к высшей власти: это их безумие, — как будто счастье в высшей власти!» Это было пророчеством трагедии прихода «белокурой бестии», нацистского «князя тьмы».В этовремя Камю писал своему «немецкому другу»: «Вы не верили в осмысленность бытия и в результате пришли к убеждению... будто определение добраи зла совершенно произвольно. Вы предположили, что... единственные ценности — это ценности, которые в ходу в животном царстве, т. е. насилие и хитрость... В противовес вам я выбрал справедливость» (Камю А. Чума. Новосибирск. 1992. С. 422-423). В этих мыслях — понимание «злых» оснований и пафоса мировых войн и других катастроф. «Перенесите, — писал Фрейд, — свой взор на великую войну, которая всё еще опустошает Европу, подумайте о безграничной жестокости, свирепости и лживости, которые сейчас широко распространились в культурном мире. Вы действительно думаете, что кучке бессовестных карьеристов и соблазнителей удалось бы сделать столько зла, если бы миллионы идущих за вожаками не были соучастниками преступления? Решитесь ли вы и при этих условиях ломать копья за исключение злого из душевной конституции человека?» (Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989. С. 91).

В таком контексте становится ясным современный смысл великих понятий добра и зла, любви и ненависти между ними. Исходное и системооб-разующее ядро любви «благоговение перед жизнью» (А. Швейцер), дар человеческой жизни, всего живого на земле. Сохранение и свободное воспроизводство жизни стало ключевой глобальной проблемой современности.

Сегодня, как никогда ранее, важно деятельно творить добро «здесь и сейчас». Главное ментальное препятствие на этом пути — противоречие между практическим гуманизмом и «души прекрасными порывами». Торжество подлинного добра в его напряжённом борении со злом — это идеал полноты развёртывания и воплощения творческой сущности добродетельного человека. Гегель подчёркивал, что, начиная с Геракла, добродетель является высшим свидетельством «истории духовной природы» человека, иными словами, его гуманизации. Но она остаётся чуждой фатализма и прекраснодушной созерцательности. «Им не понять, как детям малым, //что счастье не влетает в рот... Кто блага ждёт — пусть будет благ //в своих желаньях и делах» (Гёте И. Собр.соч. в 2 т. М.,1976. т. 2. С. 196), — утверждает Фауст; Всегда надо быть готовым к тому, что «больше всего бываешь наказан за свои добродетели»,но в любом случае «дарящая добродетель есть высшая добродетель».