Монархия сакральная

Монархия сакральная — такая историческая разновидность, при которой первенствующие функции монарха — жреческие. Иногда эту форму называют «теократией», хотя я согласен с Даниилом Андреевым, что термин этот неудачный. «Теократия» — это дословно «боговластие», правильнее было бы говорить «иерократия», то есть «власть жрецов».

Итак, сакральный монарх — это жрец по происхождению. Позволю себе воспользоваться еще одной гипотезой, что сакральная монархия — форма необычайно древняя и генетически связана с патриархальной монархией, в том смысле, что глава семьи во многих системах является и семейным жрецом. Такова была функция главы семейства (pater famila) в Риме времен Республики, когда каждый глава семьи — семейный, домашний жрец, совершающий жертвоприношения у домашнего алтаря. Это дает возможность перебросить мостик через патриархальную монархию с признанием некоторой жреческой функции патриархального монарха к монархии сакральной.

Монархии сакральные рождаются, несомненно, в традиционных обществах, но сохраняются и за их временными рамками. Классическим примером сакрального монарха в обществе, в значительной степени еще традиционном, является египетский фараон. Жреческие функции значительно первенствовали перед функциями главы государства, администратора или, тем более, полководца, хотя мы знаем выдающихся администраторов, и реформаторов, и полководцев-фараонов.

Другой пример, очень характерный, действия сакральной монархии — это первые халифы исламского мира. Там тоже иерократия, но немножко другого происхождения. В исламе вообще жреческая функция невелика — ислам почти лишен культа, однако халиф являлся исходно духовным авторитетом, и, лишь как следствие этого — светским авторитетом. Кстати, халифы, по мере ослабления халифата, значительно раньше утратили функцию светских правителей, уступив ее разнообразным эмирам, нежели утратили свой духовный авторитет.

Заметим, что наличие в истории сакральной монархии приводит к сакрализации института царской власти. Оттуда представления о божественности особы царя, или хотя бы о сакральности, освящённости (не следует говорить «священности») особы монарха. Это, безусловно, не поздняя выдумка, а наследие долговременного существования сакральных монархий. В истории это приобретало причудливые формы.

Может быть, наиболее причудливо в средневековой Западной Европе, а на фоне средневековой Западной Европы — конечно же, во Франции. Франция средневековая наиболее потрудилась над созданием представления о священности королевской крови, и имела с этого своеобразное, не всегда положительное наследие. Так, представление о священности королевской крови во Франции приводило к тому, что короли плодили побочных детей, а те автоматически становились принцами крови. Причем это считалось совершенно нормальным во французской системе.

Приведу один пример. Выдающийся военачальник эпохи Столетней войны, а одно время сподвижник Жанны д’Арк, граф Дюнуа, был подобным побочным отпрыском, так сказать, «сыном греха». К нему совершенно официально и весьма уважительно обращались «Monseigneur le batard». Я и вообще не знаю, как это можно перевести на русский язык, потому что не скажешь же уважительно по-русски «Ваше высочество ублюдок»?

Нашему монархизму это чуждо, и, собственно говоря, несчастный царевич Димитрий, сын Ивана IV, убиенный в Угличе, не был претендентом на царский престол по обстоятельствам своего рождения, что снимает обвинения с Бориса Федоровича Годунова (он ему просто не мог быть конкурентом). Федор был последним в династии Рюриковичей, без обсуждения. Мы — не французы.

С сакральной монархией, может быть, очень ранней, может быть, в каких-то переходных формах от монархии патриархальной к монархии сакральной (трудно судить, аргументов здесь нет, потому что нет источников), связан чрезвычайно важный, древний обычай, очень много вскрывающий в сущности монархического служения. Это обычай царской жертвы — когда в тяжелых обстоятельствах царь приносит себя в жертву высшим силам во имя спасения подданных.

Этот институт действительно существовал, он давно ушел в небытие, однако мифология в искаженной форме сохраняет память о царской жертве. Вспомните, Эдип-царь, на котором лежало проклятье, своим грехом навел мор на Фивы, и, пытаясь искупить свою невольную вину отцеубийства и инцеста, собственноручно себя ослепил.

Впрочем, если вы заинтересуетесь разбором памяти о царской жертве в греческой мифологии, обратитесь к классическому труду Роберта Грейвза «Греческая мифология». Царская жертва давно вышла из употребления, она сохранилась только в мифах, она стала заместительной во многих более поздних обычаях, ее символизировали.

В частности, не чем иным, кроме как памятью о царской жертве, сложно объяснить то обыкновение, когда вавилонский царь, ежегодно подтверждающий инициацией свои жреческие права (кстати, вот заодно и пример избирательности монархии: вавилонский царь правил пожизненно, но каждый год аристократия могла устранить его, не проведя через жреческую инициацию), перед праздниками свадьбы бога Мардука являлся в главный храм Эсагила, где его встречал верховный жрец, и, произнеся все приличествующие формы приветствия царю, наносил ему удар плетью. Считалось, что если при этом царь плакал, год будет плодороден. Весьма возможно, жрецы тренировались бить не больно, а цари тренировались выжимать из себя слезы, но факт остается фактом: подобный обряд существовал и ежегодно повторялся.

Впрочем, стоит ли относиться без должного внимания к царской жертве, если таковую совершил Иисус Христос, и так это воспринималось современниками, даже Пилатом, воспитанной в другой культурной системе, знавшем о царской жертве из другой мифологии.