Прообразы тектологии

Т

ектология должна научно систематизировать в целом органи­зационный опыт человечества. Каждый человек в отдельности, как мы знаем, обладает некоторой долей этого опыта, не только в своей специальной отрасли, но также — клочками и обрыв­ками — в очень многих других. Эту долю он так или иначе си­стематизирует, сознательно, а еще больше — бессознательно, и руководствуется ею в самых разнообразных случаях жизни. Дру­гими словами, у каждого человека есть своя, маленькая и несовершенная, стихийно построенная «тектология». В практи­ке и в мышлении он оперирует «тектологически», сам того не подозревая, подобно тому, как обыватель говорит прозой или, взглянув на часы, устанавливает астрономическую величину, помимо своего ведома и намерения.

Но и эту обыденную тектологию отнюдь не следует считать просто индивидуальной. Человек получает из своей социальной среды, через общение с другими людьми, наибольшую долю сво­его опыта, и особенно методов его организации, долю настолько большую, что его личный вклад по сравнению с этим пред­ставляет величину несоизмеримо малую и к тому же величину зависимую. Таким образом, и в обыденной тектологии сущест­вуют элементы, общие для массы людей, если даже не для всех, элементы, так сказать, общепринятые. Из них мы часто будем исходить в своем анализе; теперь же укажем на основной и важнейший из них. Это — язык, речь.

Речь по существу своему есть процесс организационный, и притом универсального характера. Посредством нее организует­ся всякая практика людей в их сотрудничестве: при помощи слова устанавливаются общие цели и общие средства, определя­ются место и функция каждого сотрудника, намечается последо­вательность действий и т. д. Но посредством речи организуется и все познание, все мышление людей: при помощи слов опыт передается между людьми, собирается, концентрируется; его «логическая» обработка имеет дело со словесными знаками. Речь — это первичный тектологический метод, выработанный жизнью человечества; она, поэтому, живое доказательство воз­можности тектологии.

Возьмем основной факт развития речи: одни и те же корни в бесчисленных исторически сложившихся вариациях служат для обозначения различнейших явлений и соотношений. Каким путем это могло получиться? Ответ филологов известен: вслед­ствие реальных аналогий между различными явлениями или соотношениями. Но многие корни разветвляются решительно по всем областям опыта. Значит, и цепь аналогий охватывает все эти области. Мы приводили уже примеры таких развет­влений [5].

Не надо, разумеется, смешивать филологию с тектологией; не надо думать, что язык и теперь может служить руководите­лем в исследовании организационных связей. Нет, путь анало­гий, которым он идет, часто извилист и сложен, творчество язы­ка стихийно; и то, что очень близко между собой лингвистиче­ски, часто бывает очень далеким с точки зрения тектологии, так же и обратно. Более того, именно со стороны современ­ного языка — с его специализацией, с его отсутствием общих терминов часто для вполне однородных соотношений в разных областях — тектология встретит величайшие технические пре­пятствия. Но мы должны были указать, что тектологическая тенденция возникла вместе с речью, т. е. с тех пор, как человек стал мыслящим существом.

Приближение этой тенденции к научным формам вырази­лось в возникновении философии. Философия стремилась свя­зать в одну научно-стройную систему человеческий опыт, разо­рванный силой специализации; но она не сознавала своей зави­симости от практики жизни и потому не понимала, что решение задачи возможно только на основе объективного преодоления специализации. Решение было до последнего времени объектив­но невозможным; но философия верила в него и старалась най­ти его. Она думала представить мир как стройно-единую си­стему — «объяснить» его посредством какого-нибудь универ­сального принципа. В действительности требовалось превратить мир опыта в организованное целое, каким он реально не был; а этого не только философия, но и вообще мышление само по себе, своими исключительно силами, сделать не может. Это по­нял величайший мыслитель XIX в. и философской задаче — «объяснить» мир — противопоставил реальную задачу — из­менить его.

Со времен А. Локка, Д. Юма и И. Канта философия стала превращаться в общую методологию познания, в «гносеоло­гию». Характер задачи был понят уже правильнее; но объем ее был сужен, в чем опять-таки сказалось влияние специализации. Вне своей связи с методами живой практики методы познания не могут быть объяснены и целостно сорганизованы. На этом пути философия ушла в пустые абстракции и выродилась в новую схоластику.

Первая попытка универсальной методологии принадлежит Гегелю. В своей диалектике он думал найти всеобщий мировой метод, причем понимал его не как метод организации, а более неопределенно и абстрактно — как метод «развития». Уже этой неясностью и отвлеченностью исключался объективный успех попытки; но помимо того, как метод, взятый из специальной, идеологической области, из сферы мышления, диалектика и по существу не была достаточно универсальна. Тем не менее систе­матизация опыта, выполненная Гегелем с помощью диалектики, превосходила своей грандиозностью все когда-либо сделанное философией и имела огромное влияние на дальнейший прогресс организующей мысли. Универсально-эволюционные схемы Г. Спенсера и особенно материалистическая диалектика были следующими приближениями к нынешней постановке вопроса.

Эта последняя постановка вопроса отличается, во-первых, тем, что основана на выяснении его организационной сущно­сти, во-вторых, тем, что в полной мере универсальна, охватывая и практические, и теоретические методы, и сознательные челове­ческие, и стихийные методы природы. Одни другими освещают­ся и поясняются; вне же такой интегральной постановки вопро­са его решение невозможно, ибо часть, вырванная из целого, не может быть сделана целым или быть понята помимо целого.

Всеобщую организационную науку мы будем называть «тектологией». В буквальном переводе с греческого это означает «учение о строительстве». «Строительство» — наиболее широ­кий, наиболее подходящий синоним для современного понятия «организация».

Всякое разложение на элементы, реально выполняемое или только мыслимое, есть, разумеется, дезорганизация. Оно для того ведь и делается, чтобы уменьшить сопротивление вещей нашим усилиям, посредством которых мы затем организуем элементы в новые, желательные для нас сочетания. Дезорганизованное целое практически меньше суммы своих частей —это определение само собой вытекает из предыдущего.

По поводу примера из области сотрудничества уже упоми­налось, что общая рабочая сила двух сотрудников может ока­заться и меньше суммы их отдельных рабочих сил. Это и есть случай дезорганизации: два работника не помогают, а мешают друг другу. В известной комбинации силы их могут совер­шенно парализоваться, когда, например, они тянут за одну ве­ревку в противоположные стороны: тогда толчок ребенка приве­дет в движение всю эту систему. Если же силы тянущих вы­ражаются, положим, 10 и 9 пудами, то практическая сум­ма, определяющая движение системы, равняется 1 пуду вместо 19.

Надо заметить, что полной, идеальной организованности в природе не бывает: к ней всегда примешана, в той или иной мере, дезорганизация. Так, даже наилучше устроенное сотруд­ничество не может быть свободно от всяких, хотя бы мини­мальных, внутренних помех и несогласованностей, а наилучше сконструированная машина — от вредных трений и т. п. Иногда на одной и той же системе удается фактически наблюдать все переходные ступени от высшей организованности до глубо­чайшей дезорганизации, как это бывает, например, при по­степенно развертывающейся ссоре между близкими сотрудни­ками или между супругами.

Естественный магнит, — это, как известно, кусок особой ру­ды, магнитного железняка, — можно значительно усилить, при­соединив к нему оправу из мягкого железа, хотя оно само по себе не магнит, или, вернее, активный магнетизм в нем практи­чески бесконечно мал. Этот яркий пример «неорганической» организованности научная теория объясняет таким образом. Ча­стицы железа сами по себе магниты; но в мягком железе они расположены совершенно беспорядочно, повернуты по всем возможным направлениям, и их магнитные действия взаимно уничтожаются в этом хаосе. Но когда они попадают в доста­точно сильное магнитное поле, т. е. в сферу значительного магнитного действия, имеющего одно определенное направле­ние, то они в большей или меньшей степени поворачиваются, «ориентируются» по линии этого притяжения, и их собствен­ные действия уже отчасти не уничтожают друг друга, а складываются: оправа становится сама активно-магнитной в целом и усиливает таким образом основной магнит. И здесь дело сводится к более совершенному сложению активностей, при котором они перестают быть взаимными сопротивлениями. Если же сложить два вполне равносильных прямых магнита противоположными полюсами вместе, то их магнитные дей­ствия взаимно парализуются, практическая сумма будет близка к нулю; это дезорганизованная магнитная система.

Третий тип: комплекс, составленный из нескольких человек, несвязанных никаким сотрудничеством, но и не враждебных друг другу, из людей «взаимно нейтральных», обладает, в об­щем, именно таким количеством сил или активностей-сопротив­лений, которое равно сумме сил этих отдельных лиц. Газы воз­духа при обычных условиях взаимно нейтральны физически; чтобы преодолеть их общее давление, требуется в барометре столб ртути, равный как раз сумме столбов ртути, соответствую­щих в отдельности давлению кислорода, азота, углекислоты, водяного пара, аргона и проч. Вес мешка с картофелем, или его сопротивление усилиям поднимающего, есть точная сумма веса отдельных картофелин и мешка.

Первый тип комплексов мы будем обозначать как органи­зованные, второй — как дезорганизованные, третий — как ней­тральные.

Понятие «дезорганизованности», как и «организованности», достаточно выяснено. Но как понимать третий тип — «нейт­ральные комплексы»? Если в них не наблюдается ни взаимного усиления, ни такого же ослабления активностей, то всего проще, по-видимому, принять, что в них и нет никакого взаимо­действия между элементами. Но такой взгляд противоречил бы всем основам современного научного мировоззрения, для которого все связано, все влияет, все действует одно на другое.

Можно, затем, допустить, что в нейтральном комплексе действия элементов друг на друга слишком незначительны для наших способов восприятия и измерения. Например, со­гласно закону тяготения вес мешка с картофелем не абсолютно точно должен равняться сумме измеренных отдельно величин веса каждой картофелины и мешка: их взаимное притяжение в зависимости от их расположения в пространстве изменяет эту сумму; но разница неуловима, разумеется, для нынешней научной техники.

Однако такая точка зрения никоим образом не исчерпывает вопроса; иногда она даже неприменима. Например, если в насыщенный раствор какой-нибудь соли положить кристалл той же соли, то весь комплекс представляется химически и физически нейтральным: обе его части — жидкая и твердая — сохраняют свои свойства, а следовательно, по отношению к этим свойствам целое является простой суммой своих частей. Но нельзя сказать, чтобы между кристаллом и раствором взаимодействие было ничтожным, неуловимо-малым; оно зна­чительно и может быть обнаружено существующими метода­ми; но оно имеет двусторонний характер: раствор разъедает кристалл, отнимая его частицы, и в то же время, становясь благодаря этому пересыщенным, в свою очередь отлагает на него равное количество частиц. Таким образом, кристалл испы­тывает со стороны раствора параллельно действие дезорганизующее и организующее, а раствор в свою очередь то и другое со стороны кристалла. Равенство организующего и дезорганизующего действия дает нейтральную связь комплекса.

Это применение к тектологии обычной во всех точных науках идеи подвижного равновесия: там, где нет видимых из­менений, принимается наличность двух равных и противоположных тенденций, взаимно маскирующих одна другую. Например, сохранение живого организма — результат равенст­ва ассимиляции с дезассимиляцией в обмене веществ и энергии; сохранение формы водопада — результат равенства непрерыв­ного притока и оттока воды и т. п.

Яркую научную иллюстрацию трех основных соотношений дает интерференция волн — электрических или световых, воз­душных и всяких иных. Накладываясь одна на другую, они могут усиливать или ослаблять друг друга. Пусть две равные световые волны идут таким образом, что подъем одной в точ­ности совпадает с подъемом другой и, следовательно, долина с долиной тоже. Тогда общая сила света, от них воспринимаемого, окажется не двойная, а четверная: 1 + 1 равняется 4. Если же, напротив, подъем одной вполне сливается с долиной другой, и обратно, то свет и свет вместе дают темноту: 1 + 1 равняется нулю. Между этими двумя пределами организованности и де­зорганизации лежат все промежуточные, и в числе их та идеаль­но-средняя, при которой сила света точно соответствует ариф­метике: 1 + 1=2. Это именно тот случай, когда подъем одной волны наполовину совпадает с подъемом, наполовину — с до­линой другой. Здесь соотношения организованности и дезорга­низации взаимно уравновешиваются, и получается нейтральное сочетание.

Как видим, только при равновесии противоположных тектологических тенденций священная формула здравого смыс­ла — «дважды два четыре» — осуществляется в самой дей­ствительности. Это не мешает ей быть приблизительно верной в массе случаев, потому что организующие и дезорганизующие процессы постоянно сплетаются в нашем опыте, но именно приблизительно. Она вполне точна лишь в предельной, в идеаль­ной комбинации; чем совершеннее способы исследования, тем неизбежнее обнаруживаются уклонения от нее; при достаточной точности анализа никакой случай не оказался бы строго ей соответствующим.

Разумеется, можно сказать, что два человека и два других человека всегда составляют ровно четыре человека, не больше и не меньше. Но тогда коренная неточность и условность за­ключаются в том, что реально различные и неравные комплексы — отдельные люди — берутся как идеально равные математические единицы, т. е. в самом обозначении заранее от­брошены все неравенства и различия. Произвольность этого приема станет сразу ясна, если мы спросим, составляют ли две женщины и два одноклеточных человеческих эмбриона, на­чинающие развиваться внутри их организмов, действительно четыре человека.

Теория служит для практики, счет существует для реально­го расчета. И хотя, например, для армии подбираются челове­ческие единицы, сравнительно однородные по силе и выно­сливости, однако их число есть весьма недостаточное само по себе, данное для военных расчетов, хотя бы и приблизительных. Опыт французских колониальных войн в Северной Африке показал, что при равном вооружении средний арабский солдат в столкновении один на один не хуже среднего французского; но отряд в 200 французских солдат уже фактически сильнее арабской дружины в 300—400 человек; а войско из 10 тысяч французов разбивает армию туземцев в 30—40 тысяч человек. Европейская тактика дает более совершенное суммирование че­ловеческих боевых сил, и математический счет опровергается на деле. Но как первое приближение для практического расчета, он, конечно, остается полезен и необходим.

В других случаях это первое приближение бывает уже достаточным для обычных потребностей жизни или даже во­обще довольно точным. Во всех случаях, где его удается установить и применить, его практически-организационное зна­чение огромное. Таков жизненный смысл математики; без нее невозможна была бы ни научная техника, ни вся современ­ная система производства и рынка, ни планомерное ведение современной войны.

Легко заметить, что между математикой и тектологией имеется какое-то особенное соотношение, какое-то глубокое род­ство. Законы математики не относятся к той или иной области явлений природы, как законы других специальных наук, а ко всем и всяким явлениям, лишь взятым со стороны их величины; она по-своему универсальна, как тектология.

Для сознания, воспитанного на специализации, самое силь­ное возражение против возможности всеобщей организацион­ной науки есть именно эта ее универсальность: разве допустимо, чтобы одни и те же законы были применимы к сочетаниям астрономических миров и биологических клеток, живых людей и эфирных волн, научных идей и атомов энергии?.. Математика дает решительный и неопровержимый ответ: да, это вполне допустимо, потому что это уже есть на деле, — два и два одно­родных отдельных элемента составляют четыре таких элемента, будут ли это астрономические системы или образы сознания, электроны или работники; для численных схем все элементы безразличны, никакой специфичности здесь нет места.

В то же время математика — не тектология, и само понятие организации в ней не встречается. Если так, что она такое?

Ее определяют как «науку о величинах». Величина же есть результат измерения; а измерение означает последовательное прикладывание к измеряемому объекту некоторой мерки и, очевидно, исходит из той предпосылки, что целое равно сумме частей. Измерять явление или рассматривать его как величину, т. е. математически, это и значит брать его как целое, равное сумме частей, как нейтральный комплекс. А мы установили, что нейтральный комплекс есть такой, в котором организующие и дезорганизующие процессы взаимно уравновешены.

Итак, математика есть просто тектология нейтральных комплексов, определенная, раньше других развившаяся часть всеобщей организационной науки. Она обходилась до сих пор без понятий организации-дезорганизации потому, что ее исходным пунктом являются сочетания, в которых то и другое взаимно уничтожается, или, вернее, парализуется.

Во всех естественных науках различаются два отдела: «статика» — учение о тех или иных формах, взятых в равнове­сии; «динамика» — исследование тех же форм и их движения в их изменениях. Например, анатомия и гистология организма — это его статика, физиология — его динамика. Статика повсюду развилась раньше динамики, а затем сама преобразовывалась под ее влиянием. Между математикой и тектологией, как видим, аналогичная связь: одна выражает организационно-статиче­скую точку зрения, другая — организационно-динамическую. Эта вторая точка зрения есть и наиболее общая: равновесие всегда только частный случай движения, и притом в сущности, лишь идеальный,— результат вполне равных и вполне противо­положно направленных изменений.

Разумеется, математика исследует и изменение величин, но не касаясь организационной формы тех процессов, к которым они относятся: эта форма предполагается статической, неиз­менной, а результат всякого такого изменения — новая ве­личина — остается по-прежнему нейтральным комплексом, равным простой сумме своих частей. В математический анализ входят и те случаи, когда величины взаимно уничтожают друг друга, вполне или отчасти, т. е. соединяются в смысле дезорганизации, как положительные и отрицательные величи­ны или же как «векторы»; но это взаимная дезорганизация величин, приводящая лишь к новым величинам,— от нейт­ральных комплексов к нейтральным. Следовательно, эта ма­тематическая динамика не есть динамика организационная, не относится к преобразованию организационных форм.

Итак, для тектологии первые, основные понятия — это понятия об элементах и об их сочетаниях. Элементами являются активности-сопротивления всех возможных родов. Со­четания сводятся к трем типам: комплексы организованные, дезорганизованные и нейтральные. Они различаются по величи­не практической суммы их элементов.