Безусловное требование

Безусловные действия совершаются в любви, в борьбе, в постижении высоких задач. Однако показателем бе­зусловного является то, что действие основано на чем-то, что обусловливает жизнь в целом, не давая ей быть чем-то последним.

В осуществлении безусловного существование (Da-sein) превращается как бы в материал идеи, любви, вер­ности. Оно приобщается к вечному смыслу, как бы вби­рается им, в результате чего не может предаться не­разборчивой всеядности спонтанной жизни. Только на самой грани, в исключительной ситуации, порядок дейст­вия, определяемый безусловным, может привести к ут­рате существования и принятию на себя неизбежной смерти, тогда как обусловленное, в любое время и лю­бой ценой, в первую очередь хочет жить, хочет остаться в существовании.

Люди объединили, например, свои жизни в солидарной борьбе за общее существование в мире. Солидарность тем самым выступила безусловной по отношению к обусловленной ею жизни.

Первоначально это происходило в обществе, осно­ванном на доверии, но впоследствии все чаще повторя­лось также по воодушевляющему приказу того или иного авторитета, в который люди поверили, так что вера в авторитет стала на этот раз источником безуслов­ного. Эта вера освобождала от неуверенности и не тре­бовала проверки. Однако в безусловном такого рода было скрыто тайное условие, а именно успех авторитета. Ве­рующий хотел жить, опираясь на свое послушание. Если

авторитет не имел больше успеха как власть, а вместе с этим рушилась и вера в него, тогда образовывалась унич­тожающая пустота.

Спасти от этой пустоты могло тогда лишь требова­ние, обращенное к отдельному человеку: чтобы он в сво­боде обрел то, что является собственно бытием и осно­ванием его решений.

По этому пути шли в истории те отдельные индиви­дуумы, которые рисковали своими жизнями, оставаясь послушными безусловному требованию. Они хранили верность ему в тот момент, когда безверие привело бы к уничтожению всего, когда измена вечному бытию сделала бы несчастным все еще продолжающееся длиться сущест­вование, — спасенная жизнь была бы отравлена безверием.

Наверное, самым чистым образцом является в дан­ном случае Сократ. Обладая ясным разумом и опира­ясь в своей жизни на принцип всеобъемлющего неведе­ния, он совершенно непоколебимо шел своим путем, не давая потревожить себя никаким страстям: ни возму­щению, ни ненависти, ни упрямству; он не делал усту­пок, не использовал возможность побега и умер с радо­стным чувством и помыслами, дерзая в своей вере.

Были мученики, которые, соблюдая верность своей вере, обладали чистейшей нравственной энергией, как, например, Томас Мор. Иные вызывают сомнение. Уме­реть ради чего-то, подтверждая тем самым то, ради чего умираешь, самой своей смертью, — это придает смерти целесообразность, но вместе с тем и нечистоту. Если мученики были всецело охвачены и подгоняемы стрем­леньем умереть — якобы в мнимом следовании Хрис­ту, -- стремленьем к смерти, которое нередко наполняет душу истерическими проявлениями, то этим замутня-лась чистота решений.

Редки фигуры философов, которые, кроме их сущ­ностной принадлежности к какой-либо религиозной

общине в мире, стоя один на один перед Богом, претво­ряли бы в жизнь тезис: философствовать — значит учиться умирать. Сенека, который много лет ждал осужде­ния на смерть, сумел преодолеть свои благоразумные хлопоты по спасению, так что в итоге остался верен себе, не совершив недостойных поступков и не потеряв само­обладания, как, например, Нерон, который требовал сво­ей смерти. Боэций умер невинным, приговоренный к смерти варваром; он философствовал с ясным сознани­ем и был восприимчив к подлинному бытию. Бруно поборол свои сомнения и половинчатые уступки ради высокого решения, держась непоколебимо и стойко, безо всякой корысти до самого костра.

Сенека, Боэций, Бруно — это такие же люди, как и мы, со своими слабостями и недостатками. Сначала они победили самих себя. Поэтому и для нас они являются настоящими ориентирами^" поскольку святые — это все же образы, которые удерживаются для нас лишь в суме­речном полумраке или в ирреальном свете мистического созерцания, однако не в состоянии устоять при реалисти­ческом осмотре. Безусловность, на которую оказались способны люди как люди, придает нам действительное воодушевление, тогда как воображаемое (das Imaginare) способствует только недейственному благоговению.

Мы напомнили об исторических фигурах, показавших, каждый на своем примере, умение умирать. Попытаемся теперь прояснить сущность безусловного требования.

На вопрос: "Что я должен делать?" — я получаю ответ благодаря указанию конечных целей и средств по их достижению. Необходимо добыть пищу; и для этого требуется работать. Я должен уживаться с людьми в обществе — правила жизненного благоразумия дают мне указания на этот счет. Цель всегда является условием для использования соответствующих средств

Однако основанием тому, почему имеет место та или иная цель, служат или неоспоримые интересы сущест­вования, или польза. Но существование как таковое — это не конечная цель, потому что остается вопрос: "Что за существование?" и вопрос: "Для чего?"

Основанием требования может быть также автори­тет, которому я повиновался или в силу чужого прика­зания "я так хочу", или в силу того, что "так написано". Однако же, оставаясь неоспоримым, такой авторитет ос­тается поэтому и непроверенным.

Все подобные требования обусловлены, так как они делают меня зависимым от другого, от целей существо­вания или от авторитета. Безусловные требования, напро­тив, имеют свои истоки во мне самом. Обусловленные требования относятся ко мне как некая данность, опре­деленная извне, которой я могу придерживаться. Бе­зусловные требования исходят из меня самого, внутрен­не поддерживая меня благодаря тому, что во мне самом есть не только я сам.

Безусловное требование обращается ко мне как тре­бование моего подлинного бытия к моему голому суще­ствованию (bloBes Dasein). Я осознаю себя тем, кто есть я сам, поскольку я должен им быть. Это осознание, темное в начале, проясняется в конце моего безусловного дей­ствия. Если это осознание себя в безусловном осу­ществляется, то обретаемая достоверность смысла бы­тия прекращает вопрошание, даже если в скором време­ни вопрошание возникает снова, и в преобразованной ситуации достоверность должна достигаться заново.

Безусловное предшествует всякой целесообразности, поскольку оно и есть то, что полагает цель. А потому безусловное — это не то, что желается, но то, исходя из чего желают.

Следовательно, безусловное как основание поступ­ков — это не вопрос познания, а содержание веры. До

тех пор, пока я познаю основания и цели моих поступ­ков, я остаюсь в чем-то конечном и обусловленном. Толь­ко лишь тогда, когда я живу руководствуясь чем-то, что более не поддается предметному обоснованию, я живу исходя из безусловного.

Очертим смысл безусловности посредством некото­рых положений, которые ее характеризуют.

Первое. Безусловность — это не некая данность (So-sein), но проясняющееся из непостижимой глубины и проходящее сквозь рефлексию решение, с которым я сам идентичен. Что это означает?

Безусловность означает участие в вечном, в бытии, поэтому из нее и проистекают абсолютная надежность и доверие. Безусловность имеет место не по природе, но благодаря указанному выше решению. Решение осу­ществляется только посредством ясности, выступающей через рефлексию. Выражаясь психологически, безуслов­ность не лежит в сиюминутном состоянии человека. Не­смотря на захватывающую энергию своего мгновенного воздействия, это определенное бытийное состояние (So-sein) внезапно ослабевает, оказывается забывчивым и ненадежным. Безусловность не является и чем-то врож­денным, так как врожденный характер может преобра­зоваться при повторном рождении. Безусловность не заключается также и в том, что на мифический манер называют демоном человека, так как таковой вероломен. Все модусы страсти, воли, которые свойственны суще­ствованию, модусы самоутверждения, хотя они и весь­ма могущественны, однако в своем мгновенном проявле­нии еще не безусловны, но обусловлены и потому не­прочны.

Безусловность, следовательно, имеет место в первую очередь в решении экзистенции, которое проходит че­рез рефлексию. Это значит: безусловность исходит не из определенного бытийного состояния, но из свободы,

и причем из свободы, которая не может быть иначе, как только исходя из своей трансцендентной основы (а не вследствие, например, природной закономерности).

Безусловное решает, куда наконец движется жизнь человека, имеет ли она какой-либо вес или ничтожна. Безусловное пребывает в сокрытости, только в крайних случаях оно безмолвным решением направляет жизнен­ный путь; оно никогда прямо не доказуемо и тем не менее на деле всегда, исходя из экзистенции, поддержи­вает человеческую жизнь и в своем прояснении уходит в бесконечность.

Так же как деревья глубоко врастают, если высоко несут свою крону, точно так же глубоко коренится в безус­ловном тот, кто в полной мере является человеком; иной же бывает подобен кустарнику, который можно выры­вать и пересаживать, равнять и прочно удерживать в массе. И все же это сравнение не является подходящим, поскольку укорененность в безусловном постигается не посредством возвышения, но посредством прыжка в дру­гое измерение.

Второе. Второй тезис характеристики безусловного гласит: безусловность действительно есть единственно в вере, исходя из которой безусловность осуществляет­ся единственно ради веры, которая эту безусловность видит.

Безусловное не может быть доказано, не может быть обнаружено подобно существованию в мире: историчес­кие доказательства — это только намеки. То, что мы зна­ем, — это всегда обусловленное. То, чем мы исполнены в безусловном по сравнению с доказываемым, как-будто вообще не существует. Доказанной безусловностью как таковой может быть только сильная власть, фанатизм, дикость или безумие. При ответе на вопрос, существует ли подлинная безусловность, наиболее убедительным в мире является скептический подход.

К примеру, весьма сомнительно, что существует лю­бовь в смысле чего-то безусловного, укорененного в веч­ном основании, а не только как человеческая наклонность и увлеченность, привычка и верность договору. Можно отрицать также и то, что подлинная коммуникация воз­можна в любящей борьбе. То, что может быть продемонст­рировано, именно по этой причине не безусловно.

Третье. Третий тезис гласит: безусловное, выступая во времени, само не имеет временного характера (zeitlos).

Безусловность человека не дается ему так, как его существование. Она пробуждается для него во времени. Только там, где в человеке созревает усилие и он при­ходит к тому, что безусловное решение становится непоколебимым, безусловность вступает в свою силу. Напротив, существующая с самого начала окончатель­ность, абстрактная незыблемость души, все то, что лишь просто продолжает быть, не дают человеку стать чувст­вительным и доверительным по отношению к своей бе­зусловности.

Безусловность иногда обнаруживается во времени в опыте пограничных ситуаций, а также при возник­новении опасности стать неверным себе.

Однако само безусловное отнюдь не становится вре­менным. Там, где оно есть, оно есть как раз вопреки времени. Там, где оно обретается, оно все же как веч­ность сущности в каждое новое мгновение сохраняет свою изначальность благодаря снова и снова повторяю­щемуся возрождению. Поэтому там, где временное раз­витие, казалось бы, привело к прочному обладанию, там тем не менее в одно мгновение все может предательски измениться. И наоборот, там, где прошлое кажется угне­тает человека как нечто раз и навсегда данное, неся в себе бесчисленные предпосылки к уничтожению, чело­век все-таки каждое мгновение может как бы начать сначала, узнавая внезапно безусловное.

Хотя смысл безусловности и очерчен этими размыш­лениями, однако он еще не постигнут в его содержании. Таковое станет ясным только исходя из противополож­ности добра и зла.

В безусловном находит свое осуществление выбор. Принятое решение превращается в субстанцию челове­ка. Он выбирает то, что понимает как доброе исходя из различия между добром и злом.

Добро и зло отличаются по трем показателям.

Первое. Злом считаются непосредственные и неогра­ниченные увлечения и наклонности, чувственные побуж­дения к наслаждению и благам этого мира, к существо­ванию как таковому; короче говоря, злой является такая человеческая жизнь, которая остается в обусловленном, и потому подобно жизни животного лишь скатывается в беспокойство постоянных изменений (удачных либо неудачных) и не является результатом решения.

Напротив, доброй является такая жизнь, которая хотя и не отвергает земного счастья, однако подчиняет его условию моральной значимости. Это морально значимое понимается как всеобщий закон морально правильного совершения поступков. Эта ценность и есть безусловное.

Второе. По сравнению с простыми слабостями, вы­ражающимися в том, что человек поддается разно­образным наклонностям, собственно злом считается, преж­де всего, такое превратное поведение, как понимал его Кант, когда я делаю добро только в том случае, если это не приносит мне никакого вреда или же не слишком дорого мне обходится; говоря абстрактно: когда безус­ловный характер морального требования хотя и пола­гается как желаемый, однако же в послушании закону добра это требование выполняется лишь в той мере, в какой при этом позволяется беспрепятственно удовлет­ворять чувственные потребности в счастье, — только при этом условии, а не безусловно хочу я быть добрым.

Эта кажущаяся доброта есть, так сказать, некоторая осо­бенность определенных счастливых обстоятельств, при которых я могу обрести для себя эту роскошь — быть добрым. В случае конфликта между моральным требо­ванием и интересами моего существования я, в зависи­мости от степени моего интереса, не признаваясь в том, готов, возможно, на любую подлость. Чтобы не умереть самому, я исполню приказ убить. Благодаря благополу­чию моего положения, избавляющего меня от конфлик­тов, я могу обманываться относительно того, что в дей­ствительности я зол (mein Bosesein).

Напротив, добрым будет выведение себя из этого превратного состояния, при котором безусловному под­чиняются при условии счастливого существования, и тем самым — возвращение к подлинной безусловности. Речь идет о превращении, которое из постоянного само­обмана в среде нечистыж мотивов приводит к серьезно­сти безусловного.

Третье. Злым считается прежде всего воля ко злу — это, значит воля к разрушению как таковому, влечение к мучению, к жестокости, к уничтожению, нигилистическая воля к гибели всего, что есть и что имеет ценность. На­против, добрым является безусловное, которое выступает как любовь и тем самым как воля к действительности.

Сравним эти три ступени.

На первой ступени отношение добра и зла мораль­ное: господство над непосредственными влечениями посредством воли, которая следует нравственным зако­нам. Здесь, по словам Канта, долг противостоит наклон­ности.

На второй ступени отношение этическое: правдивость мотивов. Чистота безусловного противостоит нечистоте, связанной отношением условия, вследствие чего безус­ловное фактически становится зависимым от обус­ловленного

На третьей ступени отношение метафизическое: сущ­ность мотивов. Любовь противостоит ненависти. Любовь побуждает бытие, ненависть — небытие. Любовь про­израстает из связи с трансценденцией, ненависть опуска­ется к эгоистичной точке, оторванной от трансценденции. Любовь действует в мире как бесшумная созидательная сила, ненависть — как громогласное разрушение, кото­рое гасит бытие в нашем существовании и уничтожает само это существование.

Каждый раз обнаруживается некая альтернатива и вместе с этим — требование решения. Человек может хотеть или одно или другое, если речь идет о его сущ-костном становлении. Он следует или наклонности, или долгу, его мотивы или чисты, или чем-то связаны, он живет, основываясь или на ненависти, или на любви. Однако он может пропустить или же отложить свое решение на этот счет. Вместо того чтобы принять реше­ние, мы колеблемся в течение жизни, связываем одно с другим и признаем это необходимым противоречием. Уже сама эта нерешительность есть зло. Человек про­буждается только тогда, когда он начинает различать добро и зло. Он становится самим собой, когда его по­ступок основывается на решении, куда он хочет напра­вить свое существование. Мы должны постоянно вновь и вновь освобождаться от нерешительности. Мы в столь малой степени способны довести самих себя до добра, что для уяснения долга нам даже необходима сила тех наклонностей, которые пленяют нас в нашем существова­нии; что, действительно любя (и как раз тогда, когда любим), мы не можем не ненавидеть, а именно не можем не ненавидеть то, что угрожает любимому нами; что мы оказываемся связаны нечистотой как раз тогда, когда твердо считаем наши мотивы чистыми.

На каждой из трех ступеней решение имеет свой собственный характер. С моральной точки зрения чело-

век, полагая свое решение, мыслит его как правильно обоснованное. С этической точки зрения он вновь восста­навливает себя из превратного состояния посредством возрождения своей доброй воли. С метафизической точ­ки зрения он осознает, что дарован сам себе в своей способности любить. Он выбирает то, что считает пра­вильным, становится правдивым в своих побуждениях, живет, основываясь на любви. Только в единстве этих трех моментов происходит осуществление безусловного.

Жить, основываясь на любви, — именно это, пожалуй, и включает в себя все остальное. Настоящая любовь одновременно делает неизбежной нравственную истину присущего ей образа действий. Поэтому Августин ска­зал; люби и делай то, что ты хочешь. Однако для нас, людей, это невозможно — жить, основываясь единствен­но только на любви, этой силе третьей ступени, — ибо мы постоянно соскальзываем вниз и приходим в заме­шательство. Поэтому нам не следует слепо и в любое мгновение полагаться на нашу любовь, но мы должны проливать на нее свет. И поэтому для нас, конечных существ, необходимы дисциплина и обязательность, с помощью которых мы получаем власть над нашими стра­стями, необходимо недоверие к себе самим из-за нечис­тоты наших мотивов. Мы заблуждаемся, сбиваемся с пути как раз тогда, когда чувствуем себя уверенно.

Только безусловность добра способна наполнить пус­тые обязанности содержанием, очистить нравственные мотивы и нейтрализовать присущую ненависти волю к уничтожению.

Однако основание любви, в которой коренится безус­ловное, выступает как нечто единое вместе с волей к подлинной действительности. Если я нечто люблю, то хочу, чтобы оно было. А то, что подлинно есть, я не могу увидеть не любя.