Объемлющее

Теперь я хотел бы высказать вам одну из сложнейших основополагающих философских мыслей. Она является совершенно необходимой, потому что обосновывает смысл философского мышления как такового. И хотя ее раз­работка является весьма сложным делом, она должна быть понятной и в самой простой форме. Попробую на­метить ее.

Философия началась с вопроса: что есть? Прежде всего имеется разнообразное сущее, вещи в мире, фор­мы безжизненного и живого, — бесконечное множество всего, и все это приходит и уходит. Что же такое под­линное бытие, т. е. бытие, которое удерживает все это вместе, лежит в основании всего, бытие, из которого все, что есть, происходит?

Разнообразных вариантов ответа на удивление мно­го. Достоин уважения древнейший ответ древнейшего философа — ответ Фалеса: все есть вода и из воды происходит. Впоследствии вместо этого называлось многое другое: что основу всего составляет огонь или воздух, неопределенное, материя или атомы; утвержда­ли, что жизнь есть первое бытие, а все безжизненное означает лишь отпадение от него; или же первым быти­ем выступал дух, для которого вещи — его проявления, представления, порожденные им словно грезы. Таким образом, можно отметить целый ряд мировоззрений, ко­торые (среди других точек зрения) получили назва­ния материализма (все есть материя и естественно-ме­ханическое событие), спиритуализма (все есть дух), ги­лозоизма (все есть одушевленная живая материя). Во всех случаях ответ на вопрос, что есть собственно бытие

давался посредством указания на встречающееся в мире сущее, которое должно было иметь особый характер, что­бы, основываясь на нем, могло быть все остальное.

Но какая же позиция тогда является верной? Обос­нования, предлагавшиеся в ходе борьбы различных школ в течение тысячелетий, не смогли доказать истинность какой-либо одной из этих точек зрения. Для каждой обнаруживается нечто истинное, а именно созерцание и способ исследования, которые учат тому, чтобы нечто видеть в мире. Однако каждая оказывается ложной, если превращается в единственную и все, что есть, намерена объяснять исключительно на основании своего главно­го подхода.

Почему это происходит? Все эти воззрения имеют один общий момент: они постигают бытие как нечто, что противостоит мне как предмет, к которому я отно­шусь как к противопоставленному мне объекту. Этот прафеномен нашего обладающего сознанием существо­вания является для нас чем-то настолько само собой разумеющимся, что мы едва ли ощущаем его загадку, потому что совершенно не задаемся вопросом на этот счет. То, что мы мыслим, о чем говорим, — это всегда что-то другое по отношению к нам: то, на что мы, субъекты, направлены как на противостоящее, на объект. Если мы делаем предметом мышления самих себя, мы сами слов­но превращаемся в других и вместе с тем всегда снова присутствуем как мыслящее Я, которое осуществляет это мышление самого себя, но все же само не может быть помыслено как объект, потому что оно всегда является предпосылкой каждого объективирования (Objektge-wordenseins). Мы называем это основополагающее со­стояние нашего мыслящего существования разделением на субъект и объект. Мы пребываем в этом состоянии всегда, когда наше сознание бодрствует. Мы можем в мышлении крутить и вертеть всем, как нам хочется, и

всегда в этом разделении мы направлены на противо­стоящее, является ли предмет реальностью нашего чув­ственного восприятия, или же помысленным идеальным предметом, таким, например, как числа и фигуры, или содержанием фантазии, или же вовсе чем-то невоз­можным, которое мы себе вообразили. Всегда предметы как содержание нашего сознания находятся перед нами, вне или внутри нас. По выражению Шопенгауэра, нет объекта без субъекта и нет субъекта без объекта.

Что должна означать эта действующая каждое мгновение тайна субъект-объектного разделения? По всей видимос­ти, все-таки то, что бытие в целом не может быть ни объектом, ни субъектом, но должно быть "Объемлющим" (Umgreifende), которое проявляется в этом разделении. Совершенно очевидно, что бытие не может быть пред­метом (объектом). Все, что становится для меня предме­том, выступает ко мне из Объемлющего, и я как субъект исхожу из него. Предмет — это определенное бытие для Я. Объемлющее остается для моего сознания тем­ным. Оно просветляется только через предметы и ста­новится тем светлее, чем осознаннее и яснее становятся предметы. Объемлющее не превращается само в пред­мет, однако проявляется в разделении Я и предмета. Само оно остается задним планом (Hintergrund): про­ясняясь безгранично в явлении, оно, однако, всегда оста­ется Объемлющим.

Теперь пришла очередь сказать о втором разделении, которое имеет силу для мышления. Каждый предмет выступает в качестве определенного тогда, когда он ясно помыслен в отношении к другим предметам. Определен­ность означает отличие одного от другого. Даже если я мыслю бытие вообще, как противоположность я мыслю ничто

Итак, каждый предмет, каждое помысленное содержа­ние, каждый объект состоит в двойном разделении. Во-первых, он находится в отношении ко мне, мыслящему субъекту, и, во-вторых, в отношении к другим предме­там. Он как помысленное содержание никогда не может быть всем, целым бытия, самим бытием. Быть помыслен-ным означает быть выпавшим из Объемлющего. Это то особое, что противостоит как Я, так и другим предметам.

Таким образом, Объемлющее это то, что всегда дает о себе знать только в домысленном бытии. Объемлющее само не выступает к нам, но все другое показывается нам в нем.

Что означает такое удостоверение в Объемлющем?

Эта мысль, если соотнести ее с нашим привычным разумением вещей, кажется неестественной. Наш прак­тически ориентированный рассудок противится ей.

Основная операция, осуществляя которую, мы пере­скакиваем в мышлении через все помысленное, возмож­но, и не является трудной, однако же весьма странной, потому что не предполагает познания нового предмета, который станет затем доступным, а хотела бы с помощью этой основополающей мысли способствовать преобразо­ванию нашего осознания бытия.

Поскольку эта мысль не показывает нам никакого нового предмета, она с точки зрения привычного для нас миропознания пуста. Однако благодаря своей фор­ме она открывает бесконечные возможности явления сущего для нас и вместе с тем позволяет всему сущему стать прозрачным. Она преобразует для нас смысл предметности, пробуждая способность слышать в явле­ниях то, что подлинно есть.

Попробуем сделать еще один шаг к прояснению Объем­лющего.

Философствовать об Объемлющем значило бы про­никать в само бытие. Это может происходить только в косвенной форме. Так как до тех пор, пока мы говорим, мы мыслим предметно. Посредством предметного мыш­ления мы должны обрести указатель на непредметное Объемлющее,

Примером здесь является то, что мы как раз мысля, и осуществили, а именно разделение на субъект и объект, в котором мы всегда находимся и которое не можем увидеть извне. Высказываясь относительно его, мы пре­вращаем его в предмет, который, однако же, несоразмерен статусу предмета, так как субъект-объектное разделе­ние — это отношение вещей в мире, которые противостоят мне как объекты. Это отношение будет неким наглядным образом, призванным выразить то, что само совершенно не видно и никогда само не является в виде предмета.

Продолжая дальше такое "образное" мышление на основании того, что для нас изначально присутствует, мы удостоверяемся в многомерном смысле этого субъект-объектного разделения. Оно исходно различается по своему смыслу в зависимости от того, направлен ли я как рассудок на предметы, или как живое существова­ние — на окружающий меня мир, или же как экзистен­ция — на Бога.

На уровне рассудка мы противостоим постигаемым вещам и располагаем относительно их, насколько это удается, убедительным общепринятым познанием — по­знанием их как определенных предметов.

Как живые существа, существующие в окружающем мире, мы затронуты в этом разделении тем, что узнается нами в наглядном чувственном опыте и в переживании действительно оказывается таким настоящим (Gegenwar-tige), которое не выразить ни в каком всеобщем знании.

Как экзистенция мы имеем отношение к Богу — трансценденции. Это отношение осуществляется посред-

ством языка вещей, превращающего их в шифры или символы. Ни наш рассудок, ни наша витальная чувствен­ность не схватывают действительность этого зашифро­ванного бытия. Бытие Бога в его предметном предстоя-нии является действительностью для человека только как экзистенции и находится совершенно в другом из­мерении, нежели эмпирически реальные, принудительно мыслимые, чувственно аффинирующие предметы.

Таким образом, Объемлющее, как только мы хотим удостовериться в нем, сразу подразделяется на несколь­ко способов своего бытия, и разделение это происходит как раз на путеводной нити трех способов субъект-объек­тного разделения: первый имеет дело с рассудком как сознанием вообще — в качестве такового мы все иден­тичны; второй имеет дело с живым существованием (Da-sein) — в качестве такового каждый из нас есть особая индивидуальность; и третий имеет дело с экзистенци­ей—в качестве таковой мы являемся подлинно сами­ми собой в нашей историчности.

Разработку подобной точки зрения невозможно изло­жить кратко. Достаточно сказать, что Объемлющее, если оно помыслено в качестве самого бытия, называется транс-ценденцией (Богом) и миром; если же оно помыслено в качестве того, что есть мы сами, то называется существо­ванием, сознанием вообще, духом и экзистенцией.

Если мы с помощью нашей основной философской опера­ции развязали путы, которые связывают нас с объек­том, ошибочно принимаемым за само бытие, то для нас теперь становится понятным смысл мистики. На протя­жении тысячелетий философы Китая, Индии и Запада высказывали нечто, что везде и всегда оставалось од­ним и тем же, даже при всех различиях в способах сообщения: человек в состоянии перешагнуть субъект-объектное разделение навстречу полному единению

(Einswerden) субъекта и объекта, сопровождающемуся исчезновением всякой предметности и угасанием Я. Здесь открывается подлинное бытие и при пробужде­нии оставляет осознание какого-то более глубокого, неис­черпаемого значения. Однако для того, кто это испыты­вает, такое единение и есть подлинное пробуждение, а пробуждение к сознанию с его субъект-объектным разде­лением выступает, скорее, как некий сон. Вот что пишет Плотин, величайший из философов-мистиков Запада:

"Часто, когда я из дремоты тела пробуждаюсь к само­му себе, я вижу поразительную красоту и тогда совер­шенно твердо верю в свою принадлежность к лучшему и высшему миру, во мне с силой действует прекрасней­шая жизнь и я становлюсь единым с Божественным".

В мистическом опыте не может быть никакого сом­нения, так же как нет сомнения в том, что у каждого мистика в языке, посредством которого он хотел бы со­общить себя, сущностное не высказывается. Мистик по­гружается в Объемлющее. То, что высказывается, вступает в субъект-объектное разделение, это значит, вступает на путь бесконечного прояснения в сознании, никогда не достигая полноты первоистока. Однако мы можем вес­ти речь только о том, что получает предметную форму. Все остальное носит непосредственный характер. Но то, что оно является имплицитным фоном (Hintergrund) тех философских мыслей, которые мы называем спекулятив­ными, составляет содержание и смысл этих мыслей.

На основании нашего философского удостоверения в Объемлющем мы можем также лучше понять великие учения о бытии, метафизические учения об огне, мате­рии, духе, о мировом процессе и т. д. Ведь ни одно из них на самом деле не было исчерпано предметным зна­нием, в качестве какового часто понимались и в каче­стве какового они всегда являются ложными, — но все они были шифровкой бытия, набросанной философа-

ми для прояснения себя и бытия исходя из присут­ствия Объемлющего. Однако очень скоро эти учения об определенном объективном бытии были ошибочно при­няты за учения о бытии как таковом.

Находясь среди явлений мира, мы начинаем осозна­вать, что само бытие не может быть дано ни в предмете (который всегда имеет сужающий характер), ни в гори­зонте нашего мира (который всегда ограничен и пред­стает как совокупность явлений), но есть только в Объем­лющем, которое превышает все предметы и горизонты, превышает субъект-объектное разделение.

Когда мы посредством основной философской one рации выходим к осознанию Объемлющего, то все пере­численные вначале метафизические учения, все эти мни­мые познания бытия рушатся, коль скоро начинают при­тязать на то, чтобы очередное великое и существенное сущее в мире принять за само бытие. Однако эти уче­ния являются для нас единственно возможным языком, пользуясь которым, мы выходим за пределы всего су­щего, всего того, что может быть предметно помыслено, за горизонты мира, за пределы явлений для того, чтобы узреть само бытие.

Но все же этой цели мы не достигнем, оставляя мир, -разве что в некоммуникабельной мистике. Только в чет­ком предметном знании наше сознание может сохра­нять ясность. Только в нем сознание, обретая опыт сво­их границ, может благодаря тому, что ощутимо на грани­це, получить свое содержание. В таком превосходящем свои пределы мышлении (Dariiber-hinaus-Denken) мы всегда остаемся одновременно внутри этого акта, оста­емся прикованными к явлению, в то время как оно само становится для нас прозрачным.

Благодаря метафизике мы можем расслышать Объем­лющее трансценденции. Мы понимаем эту метафизику как шифр.

Однако мы упустим его смысл, если впадем в ни к чему не обязывающее эстетическое наслаждение подоб­ными мыслями. Так как их содержание обнаруживает­ся только в том случае, если мы в шифре "слышим" действительность, — но слышим мы, только исходя из действительности нашей экзистенции, а не на основа­нии голого рассудка, который, напротив, вообще никако­го смысла здесь не видит.

Но мы тем более не должны принимать шифр (сим­вол) действительности за живую реальность подобно реальности вещей, с которыми мы имеем дело, постигая и потребляя их. Суть всякой догматики в том и заклю­чается, что объект как таковой принимается за собствен­но бытие. Если же символы как материальное воплоще­ние реального принимаются за само реальное, то именно в этом и состоит, прежде всего, сущность суеверия, ибо суеверие — это прикованность к объекту, тогда как вера уходит своим основанием в Объемлющее.

И наконец последнее методологическое следствие, вытекающее из удостоверенности в Объемлющем, — это сознание разлома (Gebrochenheit) нашего философско­го мышления.

Если в ходе философской работы выходим в мышле­нии к Объемлющему, мы снова превращаем в предмет то, что по своей сути предметом не является. И потому необходима постоянная оговорка, отменяющая сказан­ное как предметное содержание, чтобы таким образом достигнуть понимания Объемлющего, которое не явля­ется результатом исследования, выступащим отныне как заученное содержание, но есть установка (Haltung) на­шего сознания. Не мое знание, но само мое сознание ста­новится другим.

Но в этом заключается основная черта всякого под­линного философствования. В медиуме предметно опре-

деленного мышления и только в нем совершается взлет человека к Объемлющему. Он приводит к тому, что в сознании проступает основа нашего существования, коре­нящаяся в самом бытии, от нее начинает исходить направ­ляющее действие, вступает в силу основная настройка, определяющая толкование нашей жизни и деятельнос­ти. Этот взлет освобождает нас от пут определенного мышления не тем, что оставляет его, но тем, что доводит его до крайней точки. Он позволяет открыть во всеоб­щей философской мысли фланг для своего осуществ­ления в нашем настоящем.

Для того чтобы бытие было для нас, оно в разделе­нии на субъект и объект должно посредством опыта обретать свое живое присутствие (gegenwai'tig wird) и для души. Отсюда и проистекает наше стремление к ясности. Все, что пока еще остается темным, должно быть схвачено в предметной форме исходя из самого суще­ства исполняющегося Я. И само бытие, всеобосновываю-щее, безусловное, также желает предстать перед глаза­ми в форме предметности, даже если само оно и обла­дает формой, которая предметности несоразмерна и потому снова и снова в ней расторгается и в растор-женном виде оттеняет присутствие Объемлющего.

Лишь осознание, с одной стороны, субъект-объектного разделения в качестве основополагающего остова (Grund-tatbestand) нашего мыслящего существования и, с дру­гой стороны, — Объемлющего, которое в этом разделении присутствует, приносит нам свободу философствования.

Эта мысль помогает нам выпутаться из любого су­щего. Она настойчиво выводит нас из тупиков закосте-нения. Это, действительно, поворотная для нас мысль.

Если абсолютность вещей и предметная теория поз­нания утрачиваются, то для того, кто видел в них свою опору, это означает нигилизм. Все, что обретает свою опре-

деленность, а вместе с ней и конечность благодаря язы­ку и форме предметности, теряет свое исключительное право на то, чтобы быть действительностью и истиной.

Наше философское Объемлющее мышление прохо­дит через этот нигилизм, который является скорее осво­бождением, ведущим к подлинному бытию. Благодаря возрождению нашей сущности в философствовании вырисовывается ограниченный смысл и ценность всех конечных вещей, становится совершенно определенной неизбежность прохождения через них, но вместе с этим достигается основа, исходя из которой только и воз­можно свободное обхождение с вещами.

Выпадение из состояний устойчивости и прочности, которые были, впрочем, совершенно обманчивы, оборачи­вается способностью к парению: что казалось пропастью, становится пространством свободы, кажущееся ничто обо­рачивается тем, откуда с "нами заговаривает подлинное бытие.