История философии

Философия столь же древняя, как и религия, и древнее, чем любая церковь. Философия взросла благодаря вы­соте и чистоте ее отдельных проявлений, продемонстри­рованных тем или иным конкретным человеком, и бла­годаря правдивости ее духовного отношения к цер­ковному миру, к которому она хотя и не всегда, однако большей частью относилась одобрительно (как к чему-то другому). И все же по сравнению с церковным миром философия оказывается бессильной ввиду отсутствия у нее собственной общественной формы. Философия живет в ситуации случайного покровительства со сто­роны властей в мире, в том числе и церковных. Она нуждается в благоприятной социологической ситуации для того, чтобы объективно обнаружить себя в своем действии. Вместе с тем в своей действительности она в любое время открыта каждому человеку; в той или иной форме она всегда присутствует там, где живет человек.

Церкви предназначены для всех, философия — для отдельного, единичного, человека. Церкви выступают в мире как зримые структуры власти, организующие чело­веческие массы. Философия является выражением цар­ства духовных сущностей, которые сквозь все века и на­роды связаны друг с другом без какой-либо инстанции в мире, которая исключала бы или принимала в свои ряды.

До тех пор пока церкви связаны с Вечным, их внеш­няя власть осуществляется, опираясь на глубочайшие недра души. Чем в большей мере ставят они Вечное на службу своей власти в мире, тем более чудовищной ока­зывается тогда эта власть, которая, как и всякая другая власть, начинает действовать во зло.

До тех пор, пока философия жаждет вечной истины, она окрыляет без принуждения, несет душе порядок из глубочайшего внутреннего первоистока. Однако чем силь­нее ставит она свою истину на службу временной влас­ти, тем сильнее приводит она к самообману, увлеченно­му интересами наличного бытия, и к анархии души. Чем сильнее в конце концов философия желает быть не более чем наукой, тем более пустой она тогда оказывает­ся, становясь простым баловством, игрой, которая не яв­ляется ни наукой, ни философией.

Независимая философия не достается человеку сама собой. Никто не получает ее от рождения. Ее всегда нужно обретать вновь и вновь. Независимую философию мо­жет постичь только тот, кто распознает ее, обращаясь к своему собственному первоистоку. Первый же брошен­ный на нее взгляд спосабен зажечь огонь в душе от­дельного человека. После такого воспылания следует изучение философии.

Это изучение имеет троякий характер: философию изу­чают практически — каждый день во внутреннем дея­нии; предметно — в получении содержательного зна­ния посредством изучения наук, категорий, методов и систем; исторически — через усвоение философской традиции. Действительность, которая обращается к философствующему из истории философии, занимает для него такое же место, что и авторитету в церковном мире.

Если мы обратимся к истории философии в интересах собственного нынешнего философствования, то можем охватить недостаточно широкий горизонт.

Чрезвычайно велико многообразие форм, в которых проявляет себя философия. Упанишады стали предме­том размышлений в индийских лесах и деревнях, в сто­роне от мира, в одиночестве или в искренней совмест­ной жизни учителя и ученика. Каутилия (Kautilya) мыс-

лил как министр, который основывает империю; Конфу­ций — как учитель, который снова хотел привести свой народ к образованности и истинной политической действительности; Платон — как аристократ, которому политическая деятельность (к каковой он был опреде­лен согласно своему происхождению) казалась невоз­можной из-за нравственного запущения общества. Бру­но, Декарт, Спиноза в своих размышлениях были теми, кто полагался лишь на себя, желая в уединенном мыш­лении открыть для себя истину. Ансельм мыслил как один из основателей церковно-аристократической дейст­вительности; Фома — как член церкви; Николай Ку-занский — как кардинал, в единстве его церковной и философской жизни; Макиавелли — как потерпевший фиаско государственный деятель; Кант, Гегель, Шел­линг — как профессора, во взаимосвязи со своей препо­давательской деятельностью.

Мы должны избавиться от представления, что фило­софствование по своей сути есть занятие профессоров. Философствование — это дело человека, и, видимо, при любых условиях и обстоятельствах — дело рабов в той же мере, что и господ. Историческое явление чего-то истинного мы впервые понимаем только при обраще­нии к тому миру, в котором это явление произошло, а также к судьбам людей, которые это явление осознава­ли. Когда такие явления оказываются далеки и чужды нам, то как раз вследствие этого они и становятся для нас проясняющими. Философскую мысль и мыслителя мы должны отыскать в их живой действительности. Истинное не парит в отрыве от всего, в воздухе абстрак­ции — само для себя, само на себя опираясь.

Мы прикасаемся к истории философии там, где в ходе основательного изучения того или иного труда сохраняем близость к тому миру, в котором этот труд возник.

Однако руководствуясь этим, мы ищем аспекты, ко­торые историческое целое философствования распола­гает перед нашим взором в четко определенном поряд­ке, хотя и не бесспорном, но все-таки служащем путе­водной нитью для ориентации в обширных простран­ствах философской мысли.

История философии в целом, охватывающая собой два с половиной тысячелетия, — это как одно великое мгнове­ние становления самосознания человека. Вместе с тем это мгновение представляет собой бесконечную дискуссию, которая открывает сталкивающиеся силы, кажущиеся неразрешимыми вопросы, высокие достижения и со­скальзывания вниз, глубокие истины и вихри безумия.

В историко-философском знании мы пытаемся най­ти схему того обрамление, в рамках которого философ­ские мысли имеют свое историческое место. Только все­мирная история философии показывает, как проявля­лась философия исторически в самых разных обще­ственных, политических и личностных ситуациях.

С самого начала философская мысль развивалась независимо в Китае, Индии и Западной Европе. Не­смотря на имевшуюся иногда связь между этими тремя мирами, их разделенность — примерно вплоть до Рож­дества Христова — была столь существенной, что каж­дый из них должен постигаться исходя только из него самого. Позднее влияние, оказанное на Китай возникшим в Индии буддизмом, по своей силе может сравниться с тем влиянием, которое оказало на западный мир хри­стианство.

Развитие мысли в этих трех регионах имеет одина­ковую траекторию движения. После доисторического пе­риода, который с трудом поддается историческому про­яснению, в осевом времени (800 — 200 до Р.Х.) повсюду начинают обозначаться основополагающие мысли. За-

тем следует этап некоторого распада, происходит кон­солидация великих религий спасения, после чего вновь и вновь повторяется череда обновлений, и вслед за тем наступает этап сводящих все воедино систематических построений, схоластических систем и, в особенности, дове­денных до крайности логических спекуляций — субли­маций метафизического смысла.

Эта типичная периодизация, синхронно развора­чивавшаяся в трех регионах исторического развития, в Западной Европе отличается рядом особенностей: во-первых, более сильным духовным движением и раз­витием, обновляющемся в духовных кризисах; во-вто­рых, разнообразием языков и народов, которые стиму­лируют выражение мысли, и, в-третьих, уникальным раз­витием науки.

Западноевропейская философия исторически под­разделяется на четыре примыкающие друг к другу об­ласти.

Первая: греческая философия. Она проходит путь от мифа к логосу, создает основополагающие для Запад­ной Европы понятия, категории, а также возможные основополагающие установки в осмыслении целого, вбирающего в себя бытие, мир и человека. Греческая философия остается для нас царством, где господствует типика простого, благодаря усвоению которой мы долж­ны сохранять ясность мышления,

Вторая: средневековая христианская философия. Она проходит путь от библейской религии самой по себе к ее обдуманному пониманию, от откровения к тео­логии. В этой философии возникает не только доказы­вающая и воспитывающая схоластика. В творческом мышлении обнаруживает себя особый мир, который по самому своему происхождению является религиозным и философским одновременно (прежде всего у апосто­ла Павла, Августина, Лютера). Нам остается только со-

хранить животрепещущую тайну христианства, которая присутствовала в этой области мысли.

Третья: новоевропейская философия. Она возникает вместе с современным естествознанием и новой лич­ностной независимостью человека по отношению к лю­бому авторитету. Кеплер и Галилей, с одной стороны, Бруно и Спиноза — с другой, репрезентируют новые пути. Это время оставило нам удостоверенность в смыс­ле подлинной науки (который, однако же, с самого на­чала был искажен) и удостоверенность в смысле лич­ной свободы, которой обладает душа.

Четвертая: философия немецкого идеализма. Начи­ная от Лессинга и Канта вплоть до Гегеля и Шеллинга разворачивается путь мыслителей, которые по глубине размышления превзошли, возможно, все, что было до сих пор помыслено в Западной Европе. Их творчество разворачивалось не на фоне великой государственной и общественной жизни, но протекало в замкнутом част­ном существовании, погруженном в историческое целое и целое космоса. Богато одаренные искусством спеку­лятивного мышления и способностью видеть самые раз­ные содержательные стороны человеческого бытия, они создавали по ту сторону действительного мира свои великие труды. Нам остается только постараться выя­вить у них ту возможную глубину и широту, которые без этих трудов были бы утрачены.

Вплоть до семнадцатого столетия и даже еще позже все мышление находилось под определяющим влияни­ем античности, Библии и Августина. Такое положение дел начинает постепенно изменяться с восемнадцатого столетия, когда люди все больше и больше начинают полагать, что могут руководствоваться исключительно собственным разумом, обходясь без истории. В то время как унаследованное от традиции мышление утратило свою действенную силу, научно-историческое знание ис-

тории философии набрало силу, сузив, однако, горизонт исследования. Теперь стало легче, чем когда-либо ранее знакомиться со всей унаследованной философской тра­дицией, имея в распоряжении различного рода издания и справочники.

Начиная с двадцатого столетия усиливается забве­ние этих тысячелетних оснований в пользу разруши­тельного технического знания и технических способно­стей, слепой веры в науку, иллюзорных посюсторонних целей, пассивной бездумности.

Уже с середины девятнадцатого столетия проступа­ет сознание конца и вопрос, как в этих условиях еще возможна философия. Непрерывность новой философии в западных странах, профессорская философия в Гер­мании, которая исторически поддерживала великое на­следие, не могли скрыть того, что наступил конец той формы, в которой в последние тысячелетия и до сих пор являла себя философия,

Эпохальными философами выступают Киркегор и Ницше, философы одного типа, каких раньше не было, совершенно очевидно знаменующие собой кризис свое­го времени, — сюда же можно причислить и далекого им по духу Маркса, который превзошел всех по своему влиянию на массы.

Становится возможным экстремальное мышление (ein Denken im AuBersten), мышление, которое ставит все под вопрос, чтобы достичь глубочайшего иервоистока, мыш­ление, которое сбрасывает все препоны, для того чтобы в мире, радикально преображенном техническим веком, обрести свободный взгляд на экзистенцию, безусловное и современность.

Такая картина открывается при взгляде на историю философии в целом. Она поверхностна. Хотелось бы нащупать более глубокие взаимосвязи в той целостное -

ти, которую представляет собой история философии. На­пример, можно задаться следующими вопросами.

Первое: вопрос о единстве истории философии. Такое единство не является фактическим состоянием, но есть некоторая идея. Мы ищем это единство, однако достигаем лишь партикулярного единства отдельных сфер.

Мы видим приблизительно, как развивалась та или иная проблематика (например, вопрос о единстве души и тела), однако то, как это действительно было в исто­рии, иногда лишь отчасти совпадает с мысленно выве­денной конструкцией. Можно представить все в систе­матическом виде, как это было, например, сделано Геге­лем с предшествующей немецкой философией, а затем и всей философией в целом. Однако подобная конст­рукция совершает насилие над тем, что в предшествую­щем философствовании смертоносно для гегелевского типа философствования и потому считается для него несуществующим; она не замечает, упускает то, что было как раз существенным для другого типа мышления. Ни одна конструкция истории философии в качестве ра­ционально выстроенного ряда позиций не совпадает с исторической фактичностью.

Любые сконструированные рамки того или иного наброска единства философского развития взрываются гениальностью отдельного философа. Наряду с фактиче­ской привязанностью к прослеживаемым в истории фи­лософии взаимосвязям остается все-таки то великое, что не подлежит никакому сравнению и что присутствует всегда как чудо по отношению к постигаемому развитию.

Идея единства истории философии нацелена на ту вечную философию, которая, будучи взаимосвязанной в себе жизнью, творит исторически свои органы и фор­мы явленности, свои одеяния и орудия труда, однако сама к ним не сводится.

Второе: вопрос о начале и его значении. Нимало (Anfang) — это в какой-то момент времени вступаю­щее в действие мышление. Первоисток (Ursprung) -это то истинное, что всегда лежит в основании.

От недоразумений и искажений мысли мы всякий раз должны возвращаться назад, к первоистоку. Вместо того чтобы, руководствуясь текстами традиции, искать его на пути к собственному изначальному философство­ванию, совершают подмену, в результате которой счи­тается, что первоисток якобы берет начало в какое-то определенное время, например у первых досократиков, или в первоначальном христианстве, или в перво­начальном учении Будды. Всякий раз необходимый путь к первоистоку принимает ложную форму пути к обна­ружению начала.

Хотя начала, которые являются для нас достижимы­ми, и представляют собой нечто в высшей степени удиви­тельное, однако абсолютное начало действительно нена-ходимо. То, что является началом для нашей традиции, есть относительное начало, оно само всегда уже было результатом некоторых предпосылок.

Поэтому основной принцип исторического восприя­тия — придерживаться того, что действительно присут­ствует в переданных традицией подлинных текстах. Толь­ко историческое рассмотрение предоставляет возмож­ность углубляться в сохраненное. Восполнять утрачен­ное, конструировать то, что ему предшествовало, запол­нять пробелы — все это напрасные усилия.

Третье: вопрос о развитии и прогрессе в филосо­фии. В истории философии наблюдается известная последовательность различных форм философствования, например путь от Сократа к Платону и Аристотелю, путь от Канта к Гегелю, от ^^^ка к Юму. Однако же подобные ряды являются лойшыми, если считается, что более поздний философ сохранил и превзошел истину

более раннего. В свою очередь и нечто новое, возникаю­щее в подобных, связанных между собой рядах поколе­ний не может быть постигнуто на основании предше­ствующего, а то, что было существенно в предшествую­щем, зачастую, возможно, так и остается не понятым последующими поколениями.

Бывают периоды духовного взаимодействия, рассмат­риваемые как один мир, как одна временная эпоха, в которые отдельные мыслители высказывают свои идеи, например греческая философия, схоластика, немецкое философское движение с 1760 по 1840 год. Это были периоды живого взаимного общения мыслителей, соучаст­вующих в мышлении, идущем из самого первоистока. Бывают и другие эпохи, когда философия продолжает свое существование как феномен образования или ког­да она, кажется, почти орвеем исчезает.

Взгляд на развитие философии в целом как на прог­рессивный процесс вводит в заблуждение. История философии вследствие незаменимости и исключитель­ности ее наивысших творений подобна истории ис­кусства. Вместе с тем история философии подобна и истории науки тем, что она имеет в качестве своих рабочих инструментов постоянно умножающиеся ка­тегории и методы, потребность в которых становится с ее стороны все более и более осознанной. Она подоб­на также истории религии — вследствие наличия исходных позиций, которые являются предметом веры и находят свое выражение в философии с помощью мысли.

У истории философии даже есть свои творческие периоды. Однако философия — это всегда сущностная характеристика человека. Отступая от истории духа, во времена предполагаемого упадка, внезапно может по­явиться философ значительного ранга. Плотин — в тре­тьем, Скот Эриугена — в девятом столетии выступают

как совершенно изолированные фигуры, абсолютно ис­ключительные в своем роде вершины. Они и то, что было ими помыслено, занимают свое определенное мес­то в общей свя:ш традиции, оставаясь зависимыми от нее, возможно, в каждой своей мысли, однако, несмотря на это, каждый из них в целом привносит нечто новое в великое основоопределение мышления.

Поэтому по отношению к сущности философии недо­пустимо говорить, что философия пришла к концу. При любых катастрофах философия остается как фактичес­кое мышление отдельного человека, которое в духовно бесплодные времена не поддается учету на уровне одино­ких творений. Философия во все времена подобна рели­гии.

Идея развития еще и потому является для истории философии лишь несущественной точкой зрения, что каждая великая философия совершается всецело сама в себе, она живет особняком, безотносительно ко всеобъем­лющей исторической истине. Наука продвигается таким образом, что каждый новый шаг на ее пути превосходит предыдущий. Становление философии, согласно самому ее смыслу, должно полностью осуществляться в кон­кретном человеке. Поэтому было бы противоречием вы­страивать философов в ряд, ставить их в отношения под­чинения как шаги одного пути, как предварительные ступени.

Четвертое: вопрос о ранговом порядке. Философст­вование — идет ли речь об отдельном мыслителе или о типических воззрениях эпохи — осознает для себя оп­ределенный ранговый порядок. История философии — не нивелированное поле бесчисленных равноправных сочинений и мыслителей. Существуют смысловые свя­зи, которых достигают лишь немногие. Прежде всего, есть наивысшие точки, солнечные светила в армии звезд. Од­нако дело обстоит не таким образом, как будто устанав-

ливается некий единственный, имеющий для всех значе­ние окончательный ранговый порядок.

Существует значительное расстояние между тем, что осознается в ту или иную эпоху всеми, и тем, что со­ставляет содержание создаваемых в это время философ­ских сочинений. То, что рассудок большинства находит само собой разумеющимся, может также быть высказа­но в форме философии и подлежать тем самым беско­нечному прояснению в сочинениях великих философов. Умиротворенность знающего свой предел вникания, удов­летворенность увиденным миром, затем стремление к расширению горизонта, вопрошающее стояние на грани­це — все это называется философией.

Мы провели аналогию между историей философии и авторитетом религиозной традиции. Хотя в философство­вании у нас и нет канонических книг, подобных тем, какими обладают религии, нет авторитетов, которым надо было бы просто следовать, нет никакой окончательной истины, которая признавалась бы существующей, одна­ко целостность исторической традиции философство­вания, этого депозита неисчерпаемой истины, показыва­ет пути к современному философствованию. Традиция — это увиденная глубина уже помысленной истины, сопровождающаяся непрестанным ожиданием, это неис­черпаемость великих сочинений, это принимаемая с глу­боким почтением действительность великих мыслителей.

Сущность такого авторитета в том, что он не требует от человека однозначного послушания. Задача состоит в том, чтобы с помощью этого авторитета, самостоятельно удостоверившись в нем, прийти к самому себе, в том, чтобы в его первоистоке вновь обрести собственный первоисток.

Только на основании серьезного философствования в настоящем можно достичь соприкосновения с вечной

философией в историческом явлении. Историческое яв­ление — это средство, с помощью которого осущест­вляется глубинная связь с общим настоящим.

Поэтому историческое исследование следует по сту­пеням близкого и далекого. Добросовестно философ­ствующий знает, с чем он всякий раз имеет дело, когда исследует тексты. То, что выступает на переднем плане, должно стать ясным и способствовать уверенному вла­дению понятым знанием. Однако смысл и вершина ис­торического проникновения — это мгновения согласия и понимания в первоистоке. Здесь просвечивает то, что только и придает исследованиям, разворачивающимся на переднем плане, смысл и приводит их к единству. Без этого посредничества философского первоистока вся история философии в итоге будет вереницей заблуж­дений и курьезов.

Так история, пробудив меня, превращается в зеркало того, что является моим собственным: в отражении я созерцаю то, что сам мыслю.

История философии — пространство, в котором я дышу, размышляя, — с неподражаемым совершенством показывает прообразы для моих собственных разыска­ний. Она вопрошает посредством того, что в ней уже было испытано, удалось или потерпело неудачу. На при­мере отдельных своих представителей она со всей своей безусловностью воодушевляет нас на то, чтобы следо­вать по их пути.

Принять философию прошлого в качестве нашей соб­ственной столь же маловероятно, как еще раз создать древнее произведение искусства. Можно лишь копи­ровать, вводя тем самым в заблуждение. У нас нет, как у боговдохновенного читателя, такого текста, в котором мы располагали бы абсолютной истиной. Поэтому древние тексты мы любим точно так же, как и древние произ­ведения искусства, в истину одних мы погружаемся в

той же мере, как и в истину других, мы соприкасаемся с ними, однако при этом всегда остается даль, нечто недо­сягаемое и неисчерпаемое, с чем мы все-таки постоянно живем и от чего наконец мы отталкиваемся навстречу современному философствованию.

Ибо смысл философствования — в его современнос­ти. У нас только одна действительность — здесь и те­перь. То, что мы в результате наших уклонений упуска­ем, больше никогда не вернется; растрачивая себя впус­тую, мы теряем и бытие. Драгоценен каждый день, одно мгновение может быть всем.

Мы становимся должниками нашей собственной за­дачи, если целиком уходим в прошлое или будущее. Только через современную действительность доступно вневременное; только через постижение времени мы приходим туда, где время как таковое погашено.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Две мои основные философские работы:

1. Philosophic. 1932. Drittc Auflagc 1956. Springer -Vcrlag, Berlin
und Heidelberg.

2. Von der Wahrheit. 1947.Zweitc Auflage 1958. R. Pi per &
Co. Verlag, Miinchen.

Несколько небольших сочинений, обстоятельно разви­вающих содержание этих радиодокладов:

1. Derphilosophische Glaube. 1948. Vierte Auflage 1955. R.Pi-
per & Co. Vcrlag, Miinchen. 1948. Artcmis-Verlag, Zurich.

2. Vernunft und Existenz. 1935. Vierte Auflagc 1960. R. Pi per
& Co. Vcrlag, Miinchen.

Для понимания философии в нашу эпоху:

1. Die geistige Situation der Zeit. 1931. Ncunte Auflage 1960.
Walter de Gruytcr & Co., Berlin.

2. Vom Ursprung und Ziel der Geschichte. 1949. Dritte Auflage
1952.R.Piper & Co.Verlag,Miinchen. 1949.Artemis-Verlag, Zurich.

К интерпретации различных философов мною написано следующее:

1. Descartes und die Philosophie. 1937. Dritte Auflage 1956.
Walter de Gruyter & Co., Berlin.

2. Nietzsche. Einfiirung in das Vcrstandnis seines Philosophic-
icns. 1936. Dritte Auflage 1949. Walter dc Gruyter & Co., Berlin.

3. Nietzsche und das Christentum. 1946. Zweite Auflage 1952.
R.Pi per & Co.Verlag, Miinchen.

4. Max Weber. Politiker - Forschcr - Philosoph. 1932. Vierte
Auflagcl958. R.Piper & Co.Verlag, Miinchen (Piper-Biichcrci).

Die grofien Philosophen. 1957. Zweite Auflagc 1959. R.Pipcr
& Co. Verlag, Miinchen.

Каким образом философствование может разворачи­ваться в форме конкретной науки, показывают сле­дующие мои работы:

1. Allgemeine Psychopathblogie. 1913. Sicbcntc Auflagc 1959.
Springer-Vcrlag, Berlin und Heidelberg.

2. Strindberg und van Gogh. 1922. Drittc Auflagc 1951. R.Pi­
pcr & Co. Vcrlag, Miinchen.

Если философия имеет дело с человеком как человеком, то она должна также уметь становиться общепонятной. Даже если это и не распространяется на сложные раз­вертывания философской систематики, однако некото­рые основные мысли в краткой форме должны подле­жать сообщению. Ведя речь о философии, я хотел дать почувствовать нечто, что затрагивает как раз каждого человека. Однако я пытался сделать это, не жертвуя ничем сущностно важным, даже если само по себе оно и оста­ется сложным. При этом речь могла идти лишь о самом первом приближении к возможностям философского мышления и небольших фрагментах на этот счет. Мно­гие великие мысли никогда и не затрагиваются в пред­варяющих подступах. Цель состояла в том, чтобы дать толчок к собственному размышлению.

Читателю, который пытается найти руководящую нить для своих философских размышлений, я даю ниже бо­лее детальную ориентацию для изучения философии.