Особенности русской культуры на «стыке веков»

Конец XIX века в европейской культуре характеризуется проявлениями, которые позднее Оствальд Шпенглер назвал «закатом Европы» /1/. Тогда подобные «закаты», «сумерки» еще не рассматривались как закономерность, но веяние но­вого чувствовалось вполне определенно. В публикациях и научных исследованиях социальных процессов с небывалой быстротой распространялось понятие «кризис» — в естествен­ных науках и философии, в экономике, искусстве, морали. Европа переживала своеобразную «опустошенность» — креп­ло убеждение, что почти во всех областях знания сделано все, что под силу человеческому разуму. Оставались частно­сти, но это могло воодушевлять немногих.

XX век ознаменовался явлением, именуемым научной ре­волюцией, и уже начало нового века свидетельствовало об ошибочности бытовавших ранее убеждений. Век минувший накопил достаточно открытий для того, чтобы человечество в 1905 году (год публикации работы А. Эйнштейна «К элект­родинамике движущихся тел») узнало о новой модели мира. Речь шла не о частных исправлениях, не о деталях прежней картины мира, а о новой модели Вселенной.

В период научных революций резко меняется весь строй представлений человечества об окружающей природе. И не только о природе. Изменение мировоззренческих принципов такого уровня, далее если оно не осознано и не зафиксиро­вано теоретически в границах духовной культуры, всегда предполагает смену типов культур.

«Стык веков» оказался благоприятной основой периода, называемого «серебряным веком» русской культуры. «Век» продолжался недолго — около двадцати лет, но он дал миру замечательные образцы философской мысли, продемонстри­ровал жизнь и мелодию поэзии, воскресил древнерусскую икону, дал толчок новым направлениям живописи, музыки, театрального искусства. «Серебряный век» стал временем формирования русского авангарда.

Период «переходных» культур всегда драматичен, и всегда сложны и противоречивы отношения между традиционной, классической культурой прошлого — знакомой, привычной, но уже не возбуждающей особого интереса, и формирующей­ся культурой нового типа, настолько новой, что ее проявле­ния непонятны и порой вызывают негативную реакцию. Это закономерно: в сознании общества смена типов культур проходит достаточно болезненно. Сложность ситуации во мно­гом определяется изменением ценностных ориентиров, идеа­лов и норм духовной культуры. Старые ценности выполнили свою функцию, отыграли свои роли, новых ценностей еще нет, они только складываются, и историческая сцена остает­ся пустой.

В России сложность состояла в том, что общественное сознание складывалось в условиях, еще более драматизирующих ситуацию. Послереформенная Россия переходила к но­вым формам экономических отношений. Рвутся традиционные общинные связи, процесс маргинализации1 захватывает все большее и большее количество людей. Российская интел­лигенция оказалась почти беспомощной перед новыми тре­бованиями политического развития: неотвратимо развивалась многопартийность, и реальная практика значительно опере­жала теоретическое осмысление принципов новой политиче­ской культуры. Русская культура в целом теряет один из основополагающих принципов своего существования — «со­борность» (А. Лосев) — ощущение единства человека с дру­гим человеком и социальной группой.

На этой почве развивается ощущение «внеземного» суще­ствования человека. Характерной чертой новой культуры выступает космологизм — элемент и новой картины мира, и нового соответствующего осмысления ее. Космологичность русской культуры формируется как насущная необходимость времени, как выражение общего настроения. В философии этого периода космологизм оформляется теоретически — он присущ Вл. Соловьеву, В. Розанову, Н. Лосскому. Космиче­ская направленность (осознанно либо нет) положена в осно­ву новых поисков русской поэзии (В. Брюсов, А. Белый, А. Блок), новых направлений русской живописи (М. Вру­бель) и русской музыки (А. Скрябин).

В переходные периоды закономерно возникают пессими­стические настроения, крепнет чувство наступления конца мира. Последние десятилетия XIX века в России характери­зуются глубоким разочарованием в путях истории, неверием в существование плодотворных исторических целей. Некото­рые полагали, что ожидаемый конец мира связан с предчув­ствием конца русской империи, русской государственности, почитавшихся священными. В философии и публицистике, в художественной прозе и поэтических произведениях о при­ближающемся «веке-волкодаве» писали многократно. «Аго­нию мира» чувствовали Н. Бердяев и В. Брюсов. Чувство «надтреснутости мира» характерно для представителя «фило­софии всеединства» С. Франка, русского экзистенциалиста Л. Шестова, известного борца с западноевропейским рацио­нализмом В. Эрна. Наиболее полно эти настроения выраже­ны Владимиром Соловьевым: «Наступающий конец мира веет мне в лицо каким-то явственным, хоть неуловимым ду­новением — путник, приближающийся к морю, чувствует морской воздух прежде, чем увидит море» /2, с.381/.

Н. Бердяев считал эти настроения закономерным итогом всей русской духовной культуры XIX века. «Есть два пре­обладающих мифа, которые могут стать динамическими в жизни народов, — миф о происхождении и миф о конце, — писал он. У русских преобладает второй миф — миф эсха­тологический. Так можно было определить русскую тему XIX в.: бурное стремление к прогрессу, к революции, к по­следним результатам мировой цивилизации, к социализму и вместе с тем глубокое острое сознание пустоты, уродства, бездушия и мещанства, всех результатов мирового прогрес­са, революции, цивилизации» /3, с.70-71/.

Новый тип культуры формируется на основе критицизма: духовная культура строится на фундаменте переосмысленно­го опыта и далеких, и совсем близких лет. Казалось, за два десятилетия русская интеллигенция пытается решить вопро­сы, волновавшие ее веками, полностью использовав преиму­щества и недочеты культуры предшествующего периода. На стыке культур находит предельное выражение характерная черта русской психологии — религиозность, включая, по сло­вам Л. П. Карсавина, «и воинствующий атеизм». Главным в формировании нового типа культуры выступает вера, а не разум. Оствальд Шпенглер тонко подметил эту характерную черту русского духа: «Молодые люди довоенной России, бледные, возбужденные, все созерцающие глазами веры, хотя бы речь, по видимости, шла обизбирательном праве, о химии или о женском образовании, — ведь это же... ран­ние христиане эллинистических больших городов» /4, с.31/. Поэтому в России ищут не просто новые ценности и новые идеалы. Ищут ценности «вечные» — «абсолютное добро», «вечную и нетленную красоту», внеисторическую мудрость. Критицизм, основанный на вере, вызвал к жизни специ­фическое отношение к культуре и цивилизации. К концу XIX века русское сознание ставит вопрос о цене культуры и даже, замечает Бердяев, «о грехе культуры». С позити­вистских позиций пытается осветить взаимосвязь культуры и цивилизации Петр Лавров в неоконченных «Исторических письмах». Цивилизация дает «условную ложь» человеческого существования», а идеалом его является «неприкрашенная правда». Разоблачение «возвышенной лжи» привело к фор­мулировке мировоззренческого тезиса: «в природе больше истины и правды, больше божественного, чем в культуре».

В девяностых годах различные взгляды выразили два тео­ретических подхода к духовной культуре. Надо отметить, что эти теории были связаны с людьми необыкновенными, пред­ставляющими особый интерес не только своими теоретически­ми принципами. Каждый из них значим как субъект культу­ры, как самобытная творческая личность, характеризующая свое время и вышедшая за его пределы. Это — публицист, социолог и естествоиспытатель Николай Яковлевич Данилев­ский и Константин Николаевич Леонтьев — видный куль­туролог и социолог.

Ни Данилевский, ни Леонтьев не были современниками деятелей культуры «серебряного века». Но они выразили — каждый по-своему — стремление проанализировать культуру как исторический процесс, выявили такие противоречия это­го процесса, которые стали объектом пристального внима­ния не только в России, но и далеко за пределами этого време­ни. Тем самым Данилевский и Леонтьев подготовили «сереб­ряный век» русской культуры.

Русская философия и публицистика конца XIX — начала XX века неоднократно обращалась к Данилевскому и Леонтьеву. Это закономерно: теории культурно-исторических ти­пов, сформулированные ими, явились этапом становления отечественной культурологии. Русские философы во многом предвосхитили основные направления западноевропейской культурологии XX века.