Пьер Нора: археология национальной памяти

Есть еще один историк, к которому я хочу обратить,

ся, так как с теоретической точки зрения он в какой,то

мере самый известный из всех. Я имею ввиду Пьера

Нора (1931,), французского ученого и издателя. Редак,

тор издательства «Галлимар» и журнала «Дискуссия»,

он больше всего известен сегодня как редактор альма,

наха «Пространства памяти» (1984–1992), который

можно назвать практическим руководством для зонди,

рования глубинных структур национальной памяти

Франции.102 Профессор Практической школы выс,

ших знаний, он руководил в конце 1980,х годов семи,

наром по теме коллективной памяти.103 Результатом

его усилий была многотомная антология, в которой

участвовали 45 наиболее знаменитых историков

Франции. Современник Фюре, он сделал теоретиче,

ские выводы из его утверждений и применил их на

сцене современной историографии. У Нора постмо,

дернистский взгляд на проблему памяти и истории

стал более ясным и понятным.

«Пространства» писались к двухсотлетию револю,

ции, однако нельзя сказать, чтобы в честь праздника

двухсотлетия. Сфокусированные вокруг националь,

ной памяти в самом широком смысле, они сместили

Революцию с ее привилегированного положения во

французской историографии. К двухсотлетию рево,

люции, как полагает Нора, французская идентичность

уже не так прочно основывается на революционной

традиции, как это было даже для предшествующего

поколения. Революция уже не вызывает такой резо,

нанс в коллективной памяти французов как когда,то,

так как она уже больше не воспринимается как цен,

тральное событие в формировании идентичности со,

временной Франции. Прошлое, к которому французы

могут сегодня приблизиться, открывает более широ,

кий взгляд и на будущее. Если весь ряд модусов про,

шлой идентичности французов выходит на свет, то

вместе с ними обнаруживаются и утраченные тради,

ции. Кроме того, когда французы обращаются к буду,

щему, они могут свободно перестраивать свою нацио,

нальную идентичность таким образом, что оценка их

прошлого будет вовлечена в другие контексты.104

Как же тогда должна строиться национальная па,

мять в современную эпоху? Нора и его коллеги ставят

перед собой задачу расположения мнемонических

мест французской памяти в такой последовательности,

в какой они разрабатывались в ходе столетий. Нора за,

имствует этот термин у Френсис Йейтс, но использует

его немного иным образом.105 Он понимает эти мнемо,

нические места как пространства, которые когда,то

предоставляли прямой доступ к живым традициям, но

теперь уже не в состоянии делать это. Сегодня они

только намекают на то, чем когда,то эти традиции мог,

ли быть. «Ищут мнемонические места, потому что уже

нет пространства памяти»,— комментирует Нора.106

Используя подходящую метафору, он объясняет, что

современная историография «работает, применяя в

первую очередь сомнение, отделяя его ножом кору ис,

тории от дерева памяти», чтобы узнать, как изначально

они были связаны.107 С этой целью Нора и его коллеги

составляют опись формальных проявлений нацио,

нальной памяти — коммеморативных монументов и

святынь, национальных исторических хроник, граж,

данских справочников и учебников по истории, пуб,

личных архивов и музеев — созданных во имя иден,

тичности Франции еще во времена средневековья.

«Мы ищем уже не истоки нашего существования,—

комментирует Нора,— но скорее расшифровываем,

кто мы есть в свете того, чем мы уже не являемся».108

Нора координирует этот проект своими собствен,

ными очерками. Его вводное эссе, «Между памятью и

историей» касается более широких теоретических

проблем, поднятых в рамках проекта, и здесь он погру,

жается в размышления. Нора кажется достойным вни,

мания факт смерти традиций, служивших источником

вдохновения для сочинений по новейшей истории

Франции. Хотя новейшая история прочерчивает курс

событий, движущихся в новом направлении, она, тем

не менее, старается укрепить и эмоциональные связи с

традициями, от которых она берет свое начало. В но,

вейшей истории, утверждает он, пространства внут,

ренне переживаемых ценностей и места их внешнего

почитания были прочно связаны. Постмодернистская

история, напротив, отталкивается от признания, что

эти связи разорваны. Историк эпохи постмодерна

имеет перед собой только сохранившиеся в этих мес,

тах останки памяти, служащие ему основанием для

проникновения в прошлое. История перестает быть

мнемонической реконструкцией и становится вместо

этого археологической деконструкцией. Отсюда соот,

ветственно и поэтические качества прозы Нора, напо,

минающие о Мишле, только без его торжественности

и значительности. Как следствие, очерк Нора обнару,

живает тонкую ностальгию, но не по какому,то особо,

му периоду прошлого, а по временам невинности, ко,

гда были еще возможны нерефлексируемые связи с

традицией. Касаясь памяти, он замечает, что «истин,

ная печаль в том, чтобы не страдать больше от того, что

вызывало так много страданий, и, следовательно, в

том, чтобы понимать все только разумом, а не неразум,

ным сердцем».109 Именно такие чувства сообщают его

работе почерк постмодерна.

Итак, для понимания природы проекта Нора более

важен метод Фуко, чем название книги Йейтс. Нора

увлечен не столько исторической реконструкцией,

как ее обычно понимают, сколько генеалогической де,

конструкцией в духе той, что популяризировал Фуко.

В своей схеме изучения национальной памяти Нора

эффектно переворачивает модель исторического раз,

вития Конта как движения через прогрессивные ста,

дии к позитивному (то есть, определенному) знанию.

Главный интерес для него представляют не события

прошлого, а, скорее, их репрезентации. Образы, а не

факты, служат ему исторической валютой. Генеалоги,

ческое дерево познания разветвляется назад, а не впе,

ред. Как и Фуко, Нора и его коллеги движутся от на,

стоящего в прошлое: от мнемонических мест, имев,

ших значение в процессе становления представлений

Третьей республики о самой себе в конце девятнадца,

того века (том I), через пространство памяти, в кото,

ром был сформирован образ нации в начале новейшей

истории (том II), к коллективной памяти традиционно,

го французского общества средних веков (в только

что опубликованном III томе).110 По ходу дела значе,

ние революционной традиции уменьшается, так как

это только один пласт национальной памяти среди

многих других, обнаруженных при этих археологиче,

ских раскопках.

Расширяя концептуализацию проблемы памяти/ис,

тории, Нора, как может показаться, размещает новей,

шую историю в пространстве между устной традици,

ей и историографией постмодерна. Он утверждает,

что новейшая история пыталась овладеть коллектив,

ной памятью. В результате изменилась не только па,

мять, но также и история. То, что он называет «истин,

ной памятью», то есть памятью, как ее традиционно

понимали, связано с привычками, обычаями и народ,

ной мудростью, которые неосознанно передавались от

поколения к поколению. Это память устной традиции.

Это был самообновляющийся источник, постоянно

подпитывавший традиционное французское общест,

во. Но когда память была включена в новейшую исто,

рию, ее внутренний голос начал слабеть. В одеяниях

истории не столько слушали голос памяти, сколько со,

зерцали ее наглядные формы, дошедшие до наших

дней. Нора убежден, что, овладев памятью, история

материализовала ее. Это доказывается в историогра,

фии девятнадцатого столетия, которая сделала из до,

кумента, особенно из государственного, привилегиро,

ванную форму исторического источника. Обращаясь

к документам, современные историки полагали, что

накапливают знания, тогда как на самом деле они толь,

ко исследовали контекст: мнемонические места, связи

которых с прошлым кодировались в форме документа.

Иначе говоря, документы изменили способ, при помо,

щи которого следовало запоминать прошлое. Формула

Конта была перевернута. В фактах нельзя обнаружить

объективное знание. Факты скорее содержат в себе

намек на отдельные воспоминаниях. Если бы не огром,

ное количество документов, собранных в публичных

архивах во время революции, изобретенную в девят,

надцатом столетии историю революции, доказывает

Нора, было бы невозможно создать. Эти историки

были невольными мемориалистами, и хранение, сис,

тематизация и размещение документов в архивах пре,

допределили природу того прошлого, которое они же,

лали запомнить.111__Нора указывает, что эта тенденция к экстериориза,

ции памяти в ее формальных репрезентациях вызыва,

ет, тем не менее, и углубляющуюся интериоризацию.

Он связывает возникновение этого движения на рубе,

же столетий с работами Анри Бергсона и частично

Зигмунда Фрейда. Экстериоризация коллективной па,

мяти в публичных учреждениях, предназначенных для

хранения этих репрезентаций, дополняется углубляю,

щейся интериоризацией индивидуальной памяти. В

тот век, когда коллективные идентичности традицион,

ного общества, особенно семья, церковь и нация, раз,

лагаются, индивид чувствует потребность найти свою

собственную память с целью получить более твердое

ощущение своей личной идентичности.

Так же, как общество материализует свою память,

так и индивид, утверждает Нора, чувствует потреб,

ность в ее интериоризации. Когда коллективная па,

мять экстериоризована, индивиды чувствуют, что их

внутренняя жизнь становится менее ценной. С этого

времени интериоризация становится более обособ,

ленным, частным делом. Это средство защиты личной

идентичности, и в его появлении общество играет ме,

нее важную роль. Индивидуальные воспоминания,

как полагает Нора, закрывают трещины разорванной

коллективной памяти. В окружении останков коллек,

тивной памяти семьи, церкви и нации индивид выко,

вывает свою идентичность, приобщая свою собствен,

ную память к истории. Замечания Нора подтверждают

наши прежние наблюдения о природе автобиографи,

ческой памяти. Процесс интериоризации сразу при,

водит к интенсификации частной памяти и к истоще,

нию публичной. Полученное в результате самосозна,

ние окрашивает взгляд историка, несмотря на его пуб,

личное призвание. Каждый из нас является своим соб,

ственным историком, так как каждый обрабатывает

свои личные воспоминания. Следовательно, историки,

когда,то державшиеся в тени как представители всем

понятного занятия, теперь пытаются утвердить свою

индивидуальную идентичность как свидетельство сво,

его времени, словно их индивидуальная память, не,

подкрепленная лояльностью социальных групп, те,

перь должна служить основанием для исторической

науки.115

Таким образом, равновесие между сторонами па,

мяти—повторением и запоминанием—поддержива,

ется даже в представлениях историков постмодерна.

В каком,то смысле «Пространства памяти» Нора мог,

ли оказаться работой о деконструкции. Он и его кол,

леги рассматривали глубинные структуры прошлого,

основываясь на изучении культурных артефактов,

связь которых с живой памятью уже почти исчезла.

Мнемонические места — это «Моменты истории, вы,

рванные из исторического движения, а затем возвра,

щенные. Нельзя сказать чтобы живые, но еще и не

мертвые, они как моллюски, оставшиеся на морском

берегу после схлынувших волн живой памяти»,— де,

лает сравнение Нора.116 В другом отношении его ис,

следование подчеркивает все же возвратную мощь

толчков памяти, которые похожи на морские волны,

которые, вернувшись, вновь покрывают берег водой.

Спускаясь в прошлое вслед за таким проводником,

как Нора, читатель сталкивается с традициями, кото,

рые когда,то стремились донести живую память до

наших дней. Если мы в более позднее время не можем

больше связывать себя обязательствами с этими тра,

дициями, то мы можем попытаться достичь прочувст,

вованного понимания того, каким образом они вдох,

новляли историков более ранних эпох. Формирова,

ние смысла содержания традиции — важная сторона

историографической оценки, отвергаемая постструк,

турализмом, который сосредоточивается на формах

традиции.