Об утраченном наследстве

Таким образом, в исторической концепции Ариеса

содержится глубокая двойственность.34 С одной сто,

роны, понятие Истории служит ему метафорой для

обозначения современности. История разрушает тра,

дицию; она вырывает коллективную память из специ,

фических условий ее существования и изменяет ее

так, чтобы она обслуживала интерпретации более об,

щего характера для более широкого круга публики.

Это была для Ариеса империалистическая сторона ис,

тории—истории, разрушающей личные связи, благо,

даря которым традиция процветает. Истории, которая

оставляет индивида одиноким и лишенным корней,

беззащитным перед требованием публичной испове,

ди, исходящим от общества в целом.35 С другой — он

подтверждает сохраняющееся значение традициона,

листской концепции истории, в рамках которой он

сформировался. Это субстанциальная сторона исто,

рии — истории, которая освещает инерционную силу

традиции, ее способность сопротивляться импровиза,

ции. Можно сказать, что для Ариеса существуют две

истории: одна делает прошлое универсальным и гомо,

генным, оставаясь в границах одного единственного

образца интерпретации; другая вносит в прошлое раз,

нообразие и разделяет его на мириады обособленных

традиций. Ариес допускает, что в его дни История в

первом смысле этого слова угрожает взять верх над ис,

торией во втором смысле.36 Но столкнувшись с этим

лицом к лицу, он не увидел причины, в силу которой

сама История не могла бы быть понята в рамках более

широкой концептуальной системы координат, в кото,

рой поглощенные ею отдельные традиции могли так,

же быть идентифицированы и признаны. Двигаясь за

пределы политической истории современного госу,

дарства, История сумела бы предоставить средства,

при помощи которых утраченные традиции можно

было бы восстановить, раскрывая при этом плюрализм

прошлого, множество «времен» истории, существую,

щих отдельно от тех, которым отдает предпочтение со,

временный мир.37

Поэтому книга «Время истории» представляла со,

бой в высшей степени личные воспоминания, располо,

женные на том перекрестке, где высокая оценка тра,

диции столкнулась с обязанностями историка,иссле,

дователя. Взгляд Ариеса,историка всегда был сосредо,

точен на тех мнемонических местах, где критическое

познание истории сменяло собой молчаливое призна,

ние традиции. Он понимал историческое исследова,

ние как погоню за удаляющимся горизонтом коллек,

тивной памяти.38 Перед лицом традиции, рассматри,

ваемой как хранящийся в живой памяти ансамбль че,

ловеческих переживаний, создающие историю исто,

рики выглядят как мародеры, грабители прошлого,

глубины которого они даже и не надеются постичь.

Преследуя горизонт памяти, они могут направить свои

исследования даже в самые тайные уголки прошлого.

Но сам горизонт останется недостижимой целью, так

как традиция всегда манит за собой в еще более дале,

кое прошлое. С обратной стороны горизонта прошлое

всегда будет окутано тайной памяти, так как коллек,

тивная память является той средой стереотипов мыш,

ления, в которой и рождается история.39 В этом смыс,

ле память является основанием истории. Это внутрен,

нее состояние сознания, из которого выводится внеш,

няя система координат истории. Для Ариеса движение

от традиции в историю означает движение из прошло,

го, сохранившегося в живой памяти, к прошлому, кри,

тически оцениваемому с точки зрения хронологиче,

ской концепции времени. По этой причине он постига,

ет запоминаемое прошлое в границах не одной, а не,

скольких линий времени. Исторические хронологии

абстрагируются из мнемонических схем, составлен,

ных из мнемонических мест, которые когда,то были

барельефом живой традиции. Такого рода схемы ме,

няются вместе с традициями, из которых выводятся.

Предпочитаемая современными историками полити,

ческая хронология могла, видимо, обеспечить их схе,

мой, необходимой для рассмотрения прошлого. Но как

схема она нестандартна переменам нашей повседнев,

ной жизни, и если это случившиеся с нами события,

личные или религиозные связи между людьми — то

они приобретают историческую форму благодаря дру,

гим средствам памяти.40

«Время истории» отражает также разочарование

Ариеса претенциозностью профессиональных исто,

риков его дней. Как только он перешел от раннего и

неупорядоченного чтения историков,роялистов, най,

денных им в детстве в семейной библиотеке, к строго,

му и формальному изучению истории в студенческие

годы (сначала в Гренобле, а затем в Сорбонне), абст,

ракции академических сочинений вызвали у него от,

вращение. История облачилась в мантию науки. Но ис,

тория, считавшаяся научной, казалась ему неприлично

близкой к ограниченным представлениями о про,

шлом, которых придерживались политики Третьей

республики. При всей своей профессиональной объ,

ективности научные исследования по истории Фран,

ции подкрепляли произвольный политический взгляд

на прошлое, и он бранит как левых, так и правых исто,

риков за их ограниченность. Он утверждает, что исход

любых дебатов между этими историками предопреде,

лен их идеологической позицией. Следовательно, они

не могут заметить, что все их интерпретации ютятся

внутри общепринятых представлений, сфокусирован,

ных на становлении современного государства. С кон,

ца восемнадцатого столетия, утверждает он, историки

утратили представление о том, как создавалась эта

особая историографическая традиция.41

Поэтому единственной целью книги «Время исто,

рии» была попытка показать, как современная исто,

риография отодвигает в тень некоторые традиции. Ис,

торики, овладевающие своей профессией, гордятся

скрупулезным обращением с объективными фактами.

Но они были также опутаны и незримыми нитями

субъективной историографической традиции, о чем

вообще не подозревали. Задолго до того, как проблема

памяти/истории стала предметом оживленного науч,

ного интереса, Ариес начал изучать, каким образом

всякое историческое сочинение оказывается продол,

жением отдельных традиций коллективной памяти. В

этом и заключалась оригинальность его исследования.

В то время, как историки его дней продолжали разде,

лять проблемы политики и проблемы культуры, Ариес

стремился показать, насколько все они были ограниче,

ны физическими возможностями памяти. Убедитель,

ность любой исторической точки зрения, предполагал

он, связана с политическим влиянием группы, от лица

которой эта точка зрения высказывается. Социальные

группы изменяют память так, чтобы она соответство,

вала их представлениям.Историческая интерпретация

сохраняет концептуальную систему координат, навя,

занную памятью, так как сама от нее же и отталкивает,

ся. В целом культура памяти создает предпосылки для

истории культуры.42__

Объяснение связи между памятью и историей явля,

ется у Ариеса важной предпосылкой для оценки иссле,

дований детства и семьи, которые принесли ему славу.

Он не только показывает, как изменяется традиция, он

также обнаруживает, что и сама коллективная память

при этом перестраивается. Немногие критики оцени,

ли книгу «Ребенок и семейная жизнь при старом ре,

жиме» должным образом. Критическое обсуждение

этого новаторского исследования сосредоточилось на

«открытии детства», рассматриваемого как социаль,

ная проблема.69 Некоторые критики неверно истолко,

вали предположение, что средневековые люди не име,

ли понятия детства.70 Точка зрения Ариеса скорее со,

стояла в том, что они не имели эволюционного пред,

ставления о жизни, на основе которого детство можно

было бы расценивать как подготовительную стадию

зрелости.71 Книга «Ребенок и семейная жизнь при ста,

ром режиме» касается исторической разработки идеи

жизненного цикла как эволюционной модели между

шестнадцатым и двадцатым столетиями. Изменение

состояло в ожиданиях психологического, а не биологи,

ческого роста. К шестнадцатому веку, утверждает он,

родители в аристократических семьях и в семьях сред,

него класса относились к своим детям с беспрецедент,

ной лаской и заботой. Течение жизни стало более спо,

койным; болезни, веками опустошавшие население

Европы, стали менее опасными. Когда нормы детской

смертности упали, и условия жизни стали чуть,чуть

более предсказуемыми, родители, с одобрения религи,

озных педагогов, все больше и больше склонялись к

тому, чтобы заранее планировать будущее своих де,

тей.72 Детство, следовательно, рассматривалось как

особая стадия жизни, предшествующая зрелости, но в

то же время и отличающаяся от нее.73 В течение сле,

дующих столетий тенденция роста ожиданий от жиз,

ни ускорилась, так как концепция эволюционного

процесса стала более отчетливой. К восемнадцатому

столетию юность признавали особым состоянием раз,

вития между детством и зрелостью.74 К концу девятна,

дцатого столетия подростковый возраст стал еще од,

ним интервалом в этой модели эволюционного процес,

са.75 Дополнительные уточнения, распространявшие,

ся на средний возраст и старость, были признаны в

конце двадцатого века, когда появилась охватываю,

щая всю человеческую жизнь модель роста, изобре,

тенная эго,психологом Эриком Эриксоном.76 Точка

зрения Ариеса заключалась в том, что психологиче,

ский рост, если он был в какой,то мере биологической

реальностью, стал в современном мире неотразимым

идеалом культуры.

Таким образом, книга «Ребенок и семейная жизнь

при старом режиме» давала повод для исследования

предположений о природе памяти, выдвинутых во

«Времени истории». Историческое возникновение

эволюционной концепции жизненного цикла пере,

строило коллективную память и ее воздействие на мед,

ленное изменение ожиданий от жизни и ее возможно,

стей. Люди в современном мире постепенно приобре,

ли привычку к ожиданию эволюционного роста и пла,

нировали свою жизнь и жизнь своих детей соответст,

вующим образом. Такие привычки передавались от по,

коления к поколению по мере того, как сам этот рост

фиксировался в коллективной памяти. Незаметно ста,

рая концепция жизни как цикла отделяемых друг от

друга ритуалами инициации переходов, но не имею,

щая эволюционного значения, сменилась другой кон,

цепцией, предвосхищавшей эволюционные переме,

ны. Концептуальные схемы процесса, сходные с теми,

что изобрел Эриксон, обеспечили архитектонику его

ценности.77 Модель Эриксона на самом деле была мне,

монической моделью, освещающей этапы и переходы

процесса формирования «Я», который вырабатывался

исторически в течении нескольких столетий.__

Следующее исследование Ариеса об изменении от,

ношений к смерти в западной цивилизации, книга

«Человек перед лицом смерти» (1977), обнаруживает

такую же озабоченность тем фактом, что коллектив,

ная память становится достоянием истории в совре,

менном мире.82 Еще раз Ариес описывает историче,

скую последовательность смены отношений, но на

этот раз отношений к последнему в жизни переходу.

Его самым заметным достижением в этой работе было

открытие того, насколько недавно появилась потреб,

ность хранить память о личности простых людей.83

Чрезмерное выражение горя об утрате любимого и по,

требность сохранить память о его жизни выдвинулась

на первый план в западной культуре только в девятна,

дцатом столетии. Такие траурные обряды были связа,

ны с отношением к смерти и его медленным изменени,

ем, начало которого приходится на конец Средних Ве,

ков. Индивидуальное надгробие, замечает он, было

изобретением Нового времени. Его прототип, крошеч,

ная мемориальная доска на могиле, датируется шест,

надцатым столетием; самой впечатляющей его фор,

мой стал надгробный памятник девятнадцатого века.

Персональная коммеморация отражала потребность в

выражении чувства привязанности, воспитываемого в

жизни современной семьи. Оно предполагало также

новое осознание неизбежности перемен и уникально,

сти каждой жизни, которое, в свою очередь, делало

чувство утраты еще более глубоким.84

Так же, как существуют параллели между анализом

стадий подготовки к жизни у Эриксона и работами

Ариеса, так есть у него и соответствия в истолковании

стадий подготовки к смерти с работами американского

психиатра Элизабет Кюблер,Росс. В своей книге «Че,

ловек перед лицом смерти» Ариес представил схему

развития этого отношения на протяжении нескольких

столетий, и его пять исторических стадий демонстри,

руют поразительное сходство с психологическими ста,

диями, установленными Кюблер,Росс в ее клиниче,

ских исследованиях подготовки к смерти у индивида

современного западного мира.85 Модели, предложен,

ные Эриксоном и Кюблер,Росс в виде психологических

схем, повторяют исторические стадии эволюции отно,

шения к смерти, как они изображаются у Ариеса. Срав,

нение предполагает, что коллективная память об отно,

шении к трауру незаметно менялась в то время, как

сама память поддерживала иллюзию, что чувство тяже,

лой утраты всегда выражалось одним и тем же спосо,

бом. В психологических интерпретациях, предложен,

ных Эриксоном и Кюблер,Росс, коллективная память о

том, что являлось длительной исторической трансфор,

мацией, представлена в концентрированной форме.

Работы Ариеса о связи между историческим позна,

нием и коллективной памятью обладают глубоким

смыслом для историографии, которая только начинает

это признавать. Память о завещанной нам из прошлого

культуре, отвергавшаяся как иррелевантная позити,

вистскими представителями политической истории

девятнадцатого века, снова стала предметом историче,

ской интерпретации, в известной мере благодаря но,

ваторским работам Ариеса. В ходе своих исследований

он обнаружил, насколько чувствительной является ле,

жащая в основании традиции память к требованиям

политической власти в наши дни. Несмотря на свой

традиционализм, он был первым историком, который

показал, как альтернативные традиции остаются не,

изученными в тени традиций, связанных с академиче,

ским или политическим дискурсом. Он был первым,

кто высказал тревожное предположение, что наша

способность запоминать прошлое зависит от тех, кто в

настоящее время определяет официальную память на,

шей культуры. По этой причине он предвосхитил ин,

тересы историков и философов,постструктуралистов,

подчеркивавших зависимость знания от власти. Сам

он часто замечал сходство своих интерпретаций сМи,

шелем Фуко, наиболее знаменитым из этого круга уче,

ных.86 Ариес даже использовал термин «археология

истории» задолго до того, как Фуко сделал его мод,

ным.88 Ариес, тем не менее, был осторожен в отноше,

нии того, что под этим термином Фуко подразумевал.

Согласно Фуко, археология исключает живую память

из своих рассуждений. Сосредоточиваясь на формах,

в которых прошлое репрезентировано, этот метод ста,

вит на одну доску запоминаемое прошлое и то, что ото,

ждествляется с ним, предавая тем самым его забве,

нию.Почтительность Ариеса к тем особым традициям,

в которых он сформировался, противоположна уста,

новке постструктуралистов на осознанное отстране,

ние. Его работы подтверждают важность признания

реальности живой памяти о прошлом, даже если она

перестала служить нуждам современных политиков.

Для Ариеса проблема памяти представляет больший

интерес, чем ее археологические останки. Его обязан,

ностью как историка было стремление показать, что

при изучении прошлого силу забытых воспоминаний

нельзя отрицать, так как они являются источником как

любознательности, так и энтузиазма, одушевляющих

историческое исследование.89__

МИШЕЛЬ ФУКО: