Перенос по типу второго «я», или близнецовый перенос

В менее архаичной форме активации грандиозной самости нарциссически катектированный объект воспринимается как тождественный грандиозной самости или очень похо­жий на него. Этот вариант активации при переносе гран­диозной самости будет называться переносом по типу вто­рого «я», или близнецовым. Сны и особенно фантазии, касающиеся отношений с таким вторым «я», или близнецом (или осознанные желания установить подобные отноше­ния), часто встречаются при анализе нарциссических лич­ностей. Патогномоничная терапевтическая регрессия характеризуется тем, что пациент предполагает, что по сво­им психологическим качествам аналитик либо совсем не от­личается от него, либо во многом на него похож.

Зеркальный перенос в узком значении термина

В наиболее зрелой форме терапевтической мобилизации грандиозной самости аналитик наиболее четко воспри­нимается как отдельная личность. Однако он важен для пациента и принимается им только в рамках потребно­стей, порожденных терапевтически реактивированной грандиозной самостью. Речь идет о форме аналитической реактивации грандиозной самости, для обозначения кото­рой больше всего подходит термин «зеркальный перенос». В этом узком значении слова зеркальный перенос пред­ставляет собой терапевтическое восстановление нормаль­ной фазы развития грандиозной самости, в которой свет в глазах матери, зеркально отражающий проявление дет­ского эксгибиционизма, и другие формы материнского участия и отклика на нарциссическое эксгибиционистское наслаждение ребенка укрепляют его самооценку, а посте­пенно возрастающая избирательность этих ответов начи­нает направлять ее в реалистическое русло. Как и мать на данной стадии развития, аналитик теперь представляет собой объект, который важен лишь потому, что его пригла­шают разделить нарциссическое удовольствие ребенка и тем самым его усилить. Иногда, хотя и очень редко, в процессе анализа возникают сновидения, в которых отображаются отношения (самости) с кем-то, кого видят как в зеркале (с аналитиком как отражением грандиозной самости). Хотя, вероятно, подобные образы сновидений могут встречаться и при анализе неврозов переноса и про­сто-напросто символизировать аналитический процесс самопознания, я никогда не встречался с ними, кроме тех случаев, когда значительная часть инстинктивного ка-тексиса грандиозной самости начинала активироваться в отношениях с терапевтом. Зеркальные отношения и их значение иногда так же четко — хотя и косвенно — отображаются в фантазиях пациента, свободных ассо­циациях и продуктах сублимации⁵, однако в явном виде фантазии о том, что кто-то смотрит на отражение в зер-

^s В качестве наглядного клинического примера см. случай мис­тера Д.

кале, по-видимому, не создаются анализандом даже на пике терапевтической активации грандиозной самости. Воз­можно, такие фантазии не возникают из-за того, что ситу­ация легко может быть проиграна и рационализирована благодаря реальному действию пациента, когда он смот­рится в зеркало. (Исчерпывающее обсуждение психологи­ческого значения зеркала см.: Elkisch, 1957.)

Наиболее важные базисные взаимодействия между матерью и ребенком обычно относятся к зрительной сфере: на телесные проявления ребенка мать отзывается тем, что ее глаза начинают светиться. Однако здесь необ­ходимо отметить, что во многих случаях зеркального переноса, когда потребность в отклике, одобрении и под­держке со стороны аналитика играет главную роль в про­цессе переработки, открытое желание пациента, чтобы на него смотрели, обычно проявляется — в более или ме­нее сексуализированной форме — в качестве временного регрессивного феномена после того, как были фрустри-рованы сдержанные в отношении цели потребности в по­нимании и внимании. Кроме того, у некоторых пациен­тов, устанавливающих зеркальный перенос, зрительная сфера часто оказывается перегружена катексисами, кана­лизируемыми в нее после отказа от других способов взаи­модействия (например, архаичных оральных и тактиль­ных) в области нарциссических потребностей ребенка. При благоприятных условиях принятие тела ребенка (в частности, оральной и периоральной области [Rangell, 1954]) посредством тактильных реакций ведет к установ­лению базисного равновесия в сфере нарциссического катексиса связной телесной самости. Но если мать испы­тывает отвращение к телу ребенка (или не может предо­ставить в распоряжение ребенка собственное тело, чтобы гот испытал нарциссическое наслаждение, распространив свой нарциссический катексис на материнское тело), то тогда зрительное взаимодействие становится гиперка-тектированным, и, глядя на мать и ловя ее взгляд, ребенок стремится не только получить нарциссическое удовле­творение, соответствующее зрительной модальности, но и компенсировать неудачи в сфере физического (ораль­ного и тактильного) контакта.

Например, пациент Д., мать которого была хрони­чески больна и на протяжении всего его детства страдала депрессией, боялся смотреть на аналитика из страха обре­менить его своим пристальным взглядом. Однако при­стальный взгляд выражал его желание, чтобы мать взяла его на руки (а также, скорее всего, чтобы припасть к ее гру­ди), и он опасался, что исполнение этого желания больной матерью будет отвергнуто.

С другой стороны, слуховая модальность может преоб­ладать над зрительной, если в зрительной сфере существует дефект. Наглядный пример такого развития убедительно представлен в фильме Барлингем и Робертсон (1966) о сле­пых детях, содержащихся в детском доме. В нем имеется трогательная сцена, в которой слепая девочка реагирует нескрываемым нарциссическим восхищением, когда вдруг узнает магнитофонную запись исполнения ею самой музы­кального произведения. В данном случае магнитофонная запись выполняет функцию зеркала.

Таким образом, мы можем сделать вывод, что лико­вание матери как реакция на ребенка (называние его по имени, когда она получает удовольствие от того, что он рядом, и от того, что он делает) в соответствующей фазе подкрепляет развитие от аутоэротизма к нарцис­сизму — от стадии фрагментированной самости (стадии ядер самости) к стадии связной самости, — то есть способ­ствует восприятию ребенком себя как физического и пси­хического единства, обладающего связностью в простран­стве и непрерывностью во времени⁴. Однако восприятие изолированных психических и физических функций, предшествующее стадии связной самости (стадии нарцис­сизма), разумеется, следует рассматривать не как патоло­гическое, а как соответствующее этой ранней стадии развития. Кроме того, нельзя забывать, что способность получать удовольствие от отдельных частей тела и их функций, равно как и от отдельных форм психической деятельности, появляется после того, как становится прочным восприятие связности самости. Вместе с тем

⁴ См. в этой связи работу Якобсон (Jacobson, 1964), где говорится о «развитии объекта и константности самости» (р. 55).

на этих более поздних стадиях и взрослые, и дети могут наслаждаться отдельными частями и функциями своего тела и психики, поскольку ощущают уверенность, что эти части тела и их функции принадлежат прочно сформиро­ванной целостной самости, то есть чувствуют, что ей не грозит фрагментация. Однако мы знаем, что дети полу­чают удовольствие также от игр, в которых части тела опять являются изолированными, — например, пересчи­тывая пальцы ног: «Этот пальчик за водой ходил, этот мыл ложку, этот поварешку, этот блюдечко. А этот сам мал, круп не драл, за водой не ходил, ему каши не дадим». Подобные игры, по-видимому, основаны на оживлении страхов фраг­ментации в период, когда связность самости еще оконча­тельно не закрепилась. Это напряжение, однако, имеет свои пределы (как и страх разлуки в игре в прятки [Klee-man,1967]), и когда, наконец, доходят до последнего паль­чика, эмпатическая мать и ребенок устраняют фрагмен­тацию, соединяясь в смехе и объятиях.

Чувство реальности самости (см. Bernstein, 1963), которое является выражением ее связности, обуслов­ленной ее стойким катексисом нарциссическим либидо, иедет не только к субъективному ощущению благополучия, но и вторично к улучшению функционирования Эго, кото­рое можно объективно подтвердить разными способами, например, констатацией возросшей работоспособности и эффективности труда пациента после того, как возросла связность его самовосприятия. С другой стороны, многие пациенты пытаются противодействовать субъективно болезненному ощущению фрагментации самости разного рода насильственными действиями — от физической сти­муляции и занятий спортом до чрезмерной работы в своей профессиональной сфере деятельности или бизнесе⁵.

Здесь уместно упомянуть и сексуальную активность, имеющую диапазон от определенных форм мастурбации, к которым прибе­гает ребенок, страдающий от хронического нарциссического истощения, до потребности в беспрестанных, дающих самоуспоко­ение любовных подвигах донжуанов. Целью этой активности яв­ляется противодействие чувству истощения самости или предупре­ждение угрозы фрагментации самости. Большинство сексуальных

Обманчивое впечатление, что психоз провоцируется переутомлением (см., например, Schreber, 1903), основы­вается на том, что пациент, ощущая стремительную и угро­жающе усиливающуюся фрагментацию самости, которая предшествует вспышке психоза, пытается противодейст­вовать ей бурной активностью⁶.

Можно добавить, что многие самые тяжелые и хрони­ческие нарушения работоспособности наших пациентов, по моему опыту, обусловлены недостаточным катексисом самости нарциссическим либидо, а также хронической угрозой фрагментации, сопровождающейся вторичным снижением эффективности Эго. Такие люди либо хрониче­ски не способны работать вообще, либо (если их самость не задействована) способны работать только автоматически (в форме изолированной активности автономного Эго без глубокого вовлечения самости), то есть пассивно, без удо­вольствия и инициативы, просто отвечая на внешние требо­вания и сигналы. Иногда даже осознание пациентом этого типа нарушения работоспособности, часто встречающегося при нарциссических нарушениях личности, происходит лишь в процессе успешно протекающего анализа. Однажды пациент может сообщить, что его работа изменилась, что те­перь она ему нравится, что теперь у него есть выбор — рабо­тать или нет, что теперь он, скорее, выполняет работу по соб­ственной инициативе, а не как пассивно подчиняющийся автомат, и, наконец — но что не менее важно, — что теперь его подход стал более оригинальным, а не таким банальным и однообразным, как раньше: сохранившаяся живой где-то в глубинах психики самость стала организующим центром деятельности Эго (Hartmann, 1939, 1947).

5 (продолжение) действий подростков, которые, особенно в конце этого переходного периода, подвержены оживлению пугающих детских переживаний, связанных с истощением и фрагментацией самости, также служат первичным нарциссическим целям; то есть даже подростки с относительно стабильной психикой прибегают к ним прежде всего для того, чтобы повысить самооценку.

^(| Дополнительные замечания по поводу взаимовлияний эффек­тивности функционирования Эго и связности самости см.: Ко-hut, 1970a.

Хотя отношения с эмпатически одобряющим и прини­мающим родителем являются одной из предпосылок ис­ходного установления прочного катексиса самости и хотя при анализе нарушений в этой сфере они снова оказы­ваются доступными для коррекции, противоположную последовательность событий (движение от связной само­сти к ее фрагментации) часто можно наблюдать как при анализе, так и в отношениях ребенка с его патогенными родителями. Фрагментацию самости можно, например, изучать у пациентов, которые благодаря присутствию и вниманию аналитика восстановили чувство связности и непрерывности самости. Всякий раз, когда невозможно сохранить зеркальный перенос (в какой бы из трех его форм он ни возник), пациент ощущает угрозу распада нарциссического единства самости; он начинает испыты­вать регрессивно восстановленный гиперкатексис изо­лированных частей тела и психических функций (при­нимающий форму ипохондрии) и обращается к другим, патологическим средствам (например, к извращенным сексуальным действиям), чтобы сдержать поток регрес­сии. Иногда пациенты рассказывают о поведении роди­телей, которое, как им кажется, садистским образом было нацелено на то, чтобы противодействовать чувству удо­вольствия, получаемому от интегрированной самости, и вызывало болезненное ощущение фрагментации.

Например, пациент Б. запомнил из детства следу­ющую деструктивную реакцию своей матери. Когда он пытался в ярких деталях рассказать ей о каком-нибудь своем достижении или переживании, она, по-видимому, была холодна и невнимательна и вместо того, чтобы каким-то образом откликнуться на описываемое им собы­тие, вдруг делала критическое замечание по поводу его внешнего вида или текущего поведения («Не маши рука­ми, когда разговариваешь!» и т.д.). Эта реакция восприни­малась им не только как отвержение — вместо одо­брения — того, чем он пытался похвастаться, но и как активное разрушение связности своего самовосприятия (в результате смещения внимания к части его тела) как раз в наиболее уязвимый момент, когда он предлагал всю свою самость для одобрения.

Обладающий эмпатией аналитик — сознательно или интуитивно — обратит внимание на этот пример и поймет, что в процессе анализа действительно существуют момен­ты, когда даже самые убедительные и правильные интер­претации, касающиеся защитных механизмов или других деталей личности пациента, являются неуместными, на­пример, оказываются неприемлемыми для пациента, кото­рый нуждается в отклике на недавние важные события в его жизни, такие, как новое достижение, и т.п. Можно добавить, что бесстрастный голос параноика, комменти­рующего некоторые стороны своего поведения, особен­ности выражения глаз и т.д., возможно, следует понимать не только как критику спроецированного Супер-Эго, но и как спроецированное проявление ощущения фраг­ментации, возникшей вследствие недостаточно развитой или снижающейся психической способности поддержи­вать устойчивый катексис самости.

Какими бы ни были трансформации в процессе разви­тия инстинктивного инвестирования самости при основ­ных психотических заболеваниях и какой бы ни была генетическая и динамическая основа нарушений при этих тяжелых расстройствах, при лечении группы нарцисси-ческих нарушений личности, которые мы рассматриваем в данном исследовании, флуктуации катексиса самости соотносятся с состоянием нарциссического переноса. Три формы реактивации при переносе грандиозной само­сти, которые, как отмечалось выше, соответствуют трем разным стадиям развития грандиозной самости, можно идентифицировать по их клиническим проявлениям. В силу того, что самая ранняя форма представляет собой восстановление при переносе архаичного единства с объ­ектом посредством расширения грандиозной самости, объект переноса практически не отделен, а когнитивная конкретизация объекта в ассоциативном материале ли­бо отсутствует, либо весьма ограничена и незаметна. Поскольку перенос по типу второго «я» (близнецовый перенос), при котором устанавливается не первичное единство, а подобие (сходство) с объектом, соответствует более зрелой фазе развития, чем фаза, к которой восходит перенос по типу слияния, когнитивная конкретизация

объекта в ассоциативном материале является более оче­видной, а степень отделения от объекта определяется анализандом. И, наконец, поскольку отделение от объекта в когнитивном отношении наиболее четко происходит при зеркальном переносе в узком значении термина, когнитивная конкретизация объекта является здесь наибо­лее сильной. Но даже и здесь объект по-прежнему катекти-рован нарциссическим либидо, и на него реагируют лишь постольку, поскольку он способствует (или препятствует) сохранению нарциссического гомеостаза анализанда.

Однако, несмотря на эти важные различия, я попыта­юсь определить специфическую форму грандиозной само­сти, которая мобилизуется и часто относится ко всем ее проявлениям в качестве зеркального переноса. Так как проявления зеркального переноса в строгом смысле пред­ставляют собой наиболее изученные и наиболее легко идентифицируемые продукты терапевтически мобилизо­ванной грандиозной самости, этот термин (используемый a potion) является наиболее образным, если иметь в виду целую группу взаимосвязанных соответствующих феноме­нов. В конце концов, главное в этом вопросе — не специфи­ческий способ взаимодействия при переносе, посредством которого аналитик становится включенным в мобили­зацию грандиозной самости пациента, а то, что перенос приводит к восстановлению (или установлению) связных и прочных нарциссических объектных отношений, кото­рые обычно предшествуют полному развитию объектной любви ребенка и отнюдь не зависят от стадии развития, которой он достиг. В общем-то не важно, использует паци­ент аналитика (при слиянии) как продолжение своего собственного (отщепленного и/или вытесненного) ар­хаичного величия и эксгибиционизма или воспринимает его (при переносе по типу второго «я») как отделенного от него носителя своего собственного (вытесненного) совершенства, или требует от него (при зеркальном пере­носе) отражения и подтверждения своего величия и одоб­рения своего эксгибиционизма. Главная терапевтическая выгода, которую можно извлечь из напоминающего пе­ренос состояния, установленного благодаря активации грандиозной самости, состоит в том, что оно позволяет

пациенту мобилизовать и поддерживать процесс пере­работки, в котором аналитик служит терапевтическим буфером и способствует постепенному обузданию чуждых Эго нарциссических фантазий и импульсов.

Следующий — и последний — набор аргументов в защи­ту использования термина «зеркальный перенос» для всей группы феноменов, возникающих при переносе, которые являются выражением терапевтической мобилизации гран­диозной самости: вполне возможно, что зеркальный пере­нос в узком значении термина является единственным из тех, которые соотносятся — хотя бы приблизительно — с распознаваемой фазой развития, тогда как безмолвное слияние с аналитиком посредством расширения грандиоз­ной самости анализанда и перенос по типу второго «я» (близнецовый перенос) представляет собой восстановле­ние регрессивных позиций, занятых в раннем детстве (вдоэдипов период) после того, как не удался переход на стадию зеркала. Хотя, несомненно, существуют нормаль­ные стадии развития первичной идентичности с объектом и первичных отношений со вторым «я» или второй са­мостью (либо возникающих до стадии зеркала, либо час­тично совпадающих с ее началом), клинический перенос, по-видимому, восстанавливает не эти первичные формы, а их вторичные проявления в детстве, возникшие после того, как выявилась несостоятельность осуществляемых матерью функций зеркального отражения. (Отношения во многом похожи на отношения, которые встречаются при неврозах навязчивости, где анальность, против кото­рой возникла защита, является не оживлением изначальной анальной стадии, а реактивацией регрессивного возврата к анальности раннего латентного периода после отступле­ния из-за сильнейших эдиповых страхов кастрации.)

Очень сложно реконструировать восприятие ребен­ком объекта в период первичной идентификации и пер­вичных отношений с ним как со вторым «я» (близнецом). Эти стадии очень ранние, то есть настолько ранние, что вербальная коммуникация не в состоянии помочь нашей эмпатии. Однако стадия зеркала продолжается на вербальной стадии, а потому взаимодействия родите­лей и ребенка оказываются здесь более доступными наше-

му эмпатическому пониманию, даже тогда, когда они еще были довербальными (см., например, описание Тролло-ном «культа ребенка», цитируемое в: Kohut, 1966a). Вместе с тем вторичные, регрессивно возникающие предшествен­ники последующего слияния и близнецового переноса более доступны в детском возрасте, а воспоминания о пуга­ющем одиночестве в детстве с чуть ли не галлюцинатор­ным растворением в других, и о воображаемых товарищах по детским играм, и переходных объектах с чертами вто­рого «я» нередко выявляются при анализе взрослых.

Необходимо отметить, что даже самые чистые формы зеркального переноса в узком значении термина, встреча­ющиеся при анализе нарциссических нарушений лично­сти, не являются точными копиями нормальной фазы развития. Они также представляют собой регрессивно измененные варианты потребностей ребенка во внима­нии, одобрении и подтверждающем отклике в ответ на его присутствие и всегда содержат примесь тирании и чрез­мерного стремления обладать, свидетельствующих об уси­лении орально- и анально-садистских элементов влечения, порожденных сильнейшей фрустрацией и разочаровани­ями. Тем не менее зеркальный перенос в строгом значении слова имеет более близкое отношение к терапевтическому восстановлению нормальной фазы развития, нежели слия­ние и близнецовый перенос, и при правильно проведен­ном анализе последние имеют тенденцию постепенно превращаться в первый, зеркальный перенос имеет тен­денцию все больше становиться похожим на нормальную стадию развития, то есть садистские элементы ослабе­вают, а потребности в любви, привязанности и отзывчи­вости становятся более сильными и приносят примерно такое же удовольствие, которое можно обнаружить в соот­ветствующих определенной фазе развития взаимодейст­виях родителя и ребенка.

Таким образом, три типа терапевтической реактивации грандиозной самости не только соответствуют различным стадиям развития этой психологической структуры, но и чет­ко отличаются своими клиническими проявлениями. И все же, несмотря на генетические и феноменологические различия, динамические и клинические последствия трех

этих подвидов происходящей при переносе реактивации грандиозной самости являются одинаковыми: (1) во всех трех формах аналитик становится фигурой, благодаря кото­рой может быть достигнута значительная степень констант­ности объекта в нарциссической сфере, и (2) с помощью этого более или менее стабильно нарциссически инвестиро­ванного объекта перенос — во всех трех его формах — спо­собствует сохранению связности самости анализанда.

Способность привлечь на свою сторону аналитика для поддержки этой связанно катектированной структуры является свидетельством того, что: (а) формирование (зачастую лишь с трудом сохраненной) связной грандиоз­ной самости в известной степени действительно произо­шло в детстве, и (б) присутствие слушающего, воспри­нимающего, зеркально отражающего аналитика теперь укрепляет психологические силы, поддерживающие связ­ность этого образа самости, каким бы архаичным и (по мер­кам взрослого) нереалистичным он ни был.