Съеденная

Урсула Ле Гуин

Гробницы Атуана

Земноморье – 2

Урсула Ле Гуин

Гробницы Атуана

ПРОЛОГ

— Домой, Тенар, домой, скорее!

Вечер. В глубокой долине вот‑вот расцветут полным цветом яблони. Кое‑где первые цветы уже появились — маленькие розовые звездочки на черных ветках. Между деревьями по упругой, свежей, мокрой траве бежит девочка, бежит просто так, ради удовольствия, которое дает бег. Услышав зов матери, она делает широкий круг и только после этого поворачивает к дому. Мать стоит в дверях и смотрит на подпрыгивающую маленькую фигурку, похожую на пушинку над темнеющей травой.

Отец у крыльца очищает от прилипшей земли мотыгу и говорит:

— Ну что ты так привязалась к ней? Все равно через месяц ее заберут. Навсегда. Это все равно, что похоронить ее. И забыть. Какой смысл любить того, кого потеряешь? Она для нас ничто. Если бы за нее хоть заплатили, а то ведь не получим ни гроша… Ее просто увезут и все. Конец.

Мать молчит. Она не сводит глаз с дочери, которая остановилась и сквозь ветви деревьев смотрит на небо. Над высокими холмами пронзительно‑ярко горит вечерняя звезда.

— Она не наша, она перестала быть нашей дочерью в тот день, когда к нам пришли и сказали, что ей предназначено быть Жрицей Гробниц Атуана. Неужели ты до сих пор не поняла этого? — В голосе отца горечь и обида. — У тебя есть еще четверо. Они останутся, а эта исчезнет. Не цепляйся за нее, отпусти!

— Когда придет время, — произносит женщина, — я отпущу ее.

Она нагибается и смотрит, как Тенар мчится к ней на своих маленьких, перепачканных землей ножках. Она подхватывает дочь на руки, заходит в дом и прижимается лицом к ее черным волосам. При свете очага видно, что у самой женщины волосы светлые.

Отец, уверенно попирая босыми ногами холодную землю, все еще стоит снаружи и наблюдает, как темнеет чистое весеннее небо. Взгляд его полон печали, унылой и одновременно яростной, которая никогда не найдет слов, чтобы выразить себя. Он пожимает плечами и входит вслед за женой в дом, звенящий детскими голосами.

СЪЕДЕННАЯ

Рожок пронзительно запищал и смолк. Наступившая тишина нарушалась только шумом множества ног, двигавшихся почти под неслышимый рокот бьющего в ритме сердца барабана. Через трещины в крыше Тронного Зала, через проемы в тех местах, где между колоннами обрушились целые секции кирпичной кладки, в помещение пробивались косые солнечные лучи. После восхода солнца прошел час. В холодном воздухе не ощущалось никакого движения. Сорняки, вылезшие сквозь щели в мраморном полу, покрылись инеем и ломались, задетые мантильями жриц.

По четыре в ряд шли они по огромному залу между рядами колонн. Глухо бил барабан. Факелы в руках закутанных в черное женщин ярко горели в темноте и бледнели, попадая в столбы солнечного света. Снаружи, на ступенях Тронного Зала остались мужчины, стражники, трубачи, барабанщики. Только одетые в черное женщины могли войти в эти огромные двери, чтобы по четыре в ряд подойти к Пустому Трону.

Появились еще две высоких жрицы, тоже в черном. Одна — худая и изможденная, другая — тяжелая и массивная. Между ними шла девочка лет шести, одетая в белоснежный хитон, оставляющий открытыми руки и босые ноги. Казалось, она совсем еще малышка. У ведущих к Трону ступеней, где их уже ждали черные ряды жриц, великанши остановились и вытолкнули девочку вперед.

Трон стоял на высоком помосте, и казалось, был окутан со всех сторон свисавшей с потолка черной паутиной. Непонятно было, то ли это занавес, то ли густые тени. Сам Трон был черным, только тускло светились вделанные в спинку и подлокотники драгоценные камни. И был он огромен — человек показался бы на нем карликом. И был он пуст — ничто не восседало на нем.

Девочка взобралась на четвертую из семи ведущих к Трону ступенек. Вырубленные из черного с красноватыми прожилками мрамора, они были настолько высоки и широки, что девочке приходилось вставать обеими ногами на одну, прежде чем ступить на следующую. На средней ступеньке, прямо перед Троном стояла большая деревянная плаха с углублением для головы. Девочка опустилась на колени и, слегка повернув голову, вложила ее в углубление, после чего застыла в неподвижности.

Некто в туго перепоясанном белом хитоне, со скрытым белой маской лицом вышел из теней справа от Трона. В руке его был пятифутовый сверкающий стальной меч. Молча занес он его над головой ребенка. Барабан смолк.

Когда кончик лезвия достиг высшей точки, из тьмы слева от Трона к палачу метнулась черная фигура и схватила его за руки своими изящными руками. Острие меча блестело в темноте. Словно танцоры, балансировали безликие силуэты над ребенком, потом отпрыгнули и исчезли в темноте за Троном. Из рядов жриц вышла одна и вылила чашу какой‑то жидкости на ступеньку рядом с плахой. В темноте Тронного Зала пятна, оставленные ей, выглядели черными.

Девочка поднялась и с трудом спустилась по лестнице, у подножия которой уже ждали ее две жрицы‑великанши. Они одели на нее черный плащ, капюшон, мантию и повернули лицом к лестнице, плахе, Трону.

— О, Безымянные, взгляните на девочку, которую мы отдаем вам! Она рождена истинно безымянной! Примите ее жизнь и те годы, что осталось ей прожить! Смерть ее будет и вашей смертью. Примите ее! Съеште ее!

Другие голоса, пронзительные и хриплые, ответили:

— Она Съедена! Она Съедена!

Из‑под черного капюшона девочка еще раз посмотрела на Трон. Вделанные в него драгоценности покрылись слоем пыли, и сверкание их было едва заметно в полутьме, на спинке видна была паутина и совиный помет. На три самых высоких ступеньки, прямо перед Троном никогда не ступала еще нога смертного. На них скопилось столько пыли, что они казались одним землистым склоном — мраморные плоскости совсем скрылись под вековым слоем грязи.

— Съедена! Съедена!

За дверями снова застучал барабан, быстрее, чем прежде. В молчании, нарушаемом только шарканьем ног, процессия двинулась к яркому и далекому прямоугольнику выхода.

Двойные ряды колонн, как ноги великанов, уходили в полумрак под потолком. Среди жриц, такая же черная, как они, шла девочка, торжественно ступая босыми ногами по замерзшей траве и ледяным камням. Когда на ее пути сверкнул пробившийся сквозь разрушенную кровлю солнечный луч, она и не подумала глянуть наверх.

Черная процессия вышла из Тронного Зала и окунулась в холодный, призрачный утренний свет. Солнце только что появилось над горизонтом и осветило горы на западе и стену Тронного Зала. Остальные здания все еще лежали в красновато‑пурпурной тени, если не считать блестящей, только что заново позолоченной кровли храма Богов‑Братьев, стоящего на невысоком холме. По четыре в ряд процессия черных жриц двинулась по тропе, спускавшейся по склону Холма Гробниц, и в ней родилась молитва. В мелодии ее было только три ноты и одно‑единственное слово, потерявшее от бесконечного повторения всякий смысл, как верстовой столб на заброшенной дороге. Снова и снова повторяли его жрицы, и День Возрождения Первой из них заполнился тихим речитативом, нескончаемым жужжанием.

Девочку водили из храма в храм, из зала в зал. В одном месте ей дали лизнуть соли, в другом — заставили встать на колени и остригли голову, после чего смазали оставшиеся короткие волосенки маслом и душистым уксусом. Потом она легла лицом вниз на исполинскую мраморную плиту и пронзительные голоса пропели над ней поминовение усопших. Ни девочка, ни жрицы ничего не ели и не пили весь этот день. На заходе солнца девочку, прикрыв овчиной, уложили спать в комнате, которой она прежде никогда не видела, в доме, простоявшем запертым много лет. Потолок в этой комнате был очень высок, но окон не было и чувствовался застоявшийся запах смерти. Здесь молчаливые женщины оставили девочку в темноте.

Она лежала неподвижно, с широко раскрытыми глазами.

На стене затрепетал отблеск света. Кто‑то шел по коридору, загораживая рукой свечу так, что она давала света не больше, чем светлячок. Послышался хриплый шепот:

— Ну, как ты, Тенар?

Девочка не ответила.

В дверь просунулась голова, странная голова — лысая, как очищенная картошка, и такого же желтоватого цвета. Глаза на этой голове напоминали картошку неочищенную. Нос, утонувший среди свисавших щек, казался крошечным, безгубый рот походил на щель. Девочка лежала, не двигаясь и не сводя глаз со странного посетителя.

— Эй, Тенар, моя маленькая пчелка!

Голос хотя и был хрипловатым, походил на женский, но исходил не от женщины.

— Мне нельзя здесь быть, мое место на крыльце, я сейчас уйду. Просто мне хотелось взглянуть, как там моя маленькая Тенар после такого утомительного дня, как там моя маленькая пчелка.

Пришелец бесшумно подошел к девочке и протянул руку, чтобы погладить ее по голове.

— Я больше не Тенар, — сказал она, пристально глядя на собеседника. Рука замерла, так и не коснувшись волос девочки.

— Нет… — прошептал он и через минуту добавил: — Знаю, знаю. Теперь ты маленькая Съеденная Арха. Но я…

Девочка молчала.

— Трудный день был для малышки, — сказал человек со свечой.

— Тебе нельзя входить сюда, Манан!

— Нельзя… Знаю. В этот дом нельзя. Спокойной ночи, малышка… Спокойной ночи…

Манан, не торопясь, повернулся и вышел. Отблески света на стенах постепенно угасли. Девочка, имя которой теперь было Арха, Съеденная, лежала молча, неотрывно глядя в чернильную тьму.