Буря на Континенте, ок. 1770-1815 509

вый кризис, последовавший за американской Войной за независимость (собственно, и ускоривший созыв Генеральных штатов), был результатом не столько коллапса системы, сколько обычных ошибок в управлении16.

На одном этапе этих ученых споров особенно заостряли внимание на экономических и социальных проблемах, которые, как считалось, лежали в основе политического переворота. Маркс был одним из тех историков-социологов, для кого Французская революция была фокусом всех исторических споров; в этом за ним следовали многие марксисты и квазимарксисты. В 1930-х гг. Э.К. Лабрус опубликовал статистическое доказательство и цикличности аграрных депрессий во Франции в конце XVIII в., и острой нехватки продовольствия и ценовой катастрофы в 1787-1789 гг17. В 1950-х гг. длительная полемика по поводу интерпретации этих данных между Лефевром и Коббаном послужила только тому, что преимущественное значение стали уделять социологическим исследованиям18. Согласие, кажется, было достигнуто только в том, что главенствовали интересы буржуа. «Это была их революция, — заключает Коббан, — и, по крайней мере, для них это была успешная революция»19. «Французская революция, — пишет другой историк, — есть высшая точка длительного социально-экономического развития, вследствие которого буржуазия стала хозяйкой мира»20. Затем «буржуазная теория» ставится под сомнение, и исследователи начинают заниматься больше ремесленниками и санкюлотами. Многое в таком классовом анализе сильно отдает марксизмом, особенно, у тех, кто отрицает всякую связь с марксизмом. Есть даже мнение, что война профессионалов по поводу Французской революции стала настоящей Божественной Комедией современного секулярного мира21.

Но, как всегда при кризисе, самыми главными были психологические факторы. Королю и его министрам не надо было говорить, что приближается катастрофа; просто у них, в отличие от историков, не было в запасе 200 лет для изучения обстановки. За неимением же народного представительства у них не было возможности оценить народные настроения. Аналогично ни в глубинке — в крепостной деревне — ни в пролетарском Париже не было средств регулировать волны страха перед нуждой и слепого гнева. Это сочетание

нерешительности в центре и паники среди громадных слоев населения — вот точный рецепт катастрофы. Сверх же всего, насилие рождало насилие. «С самого начала... насилие было двигателем Революции»22.

Многое можно сказать о международных измерениях Революции, причем с самого ее начала23. Когда размышляешь о том, как же фермент превратился в революционную взрывчатку, следует принимать во внимание и политическую и военную логистику. В погребе Европы в то время было несколько бочек, у которых вот-вот должна была вылететь пробка. Так и случилось. Если бочка была невелика, то и пробку вставить на место было легче. И лишь когда какая-то большая бочка была готова взорваться, весь погреб оказывался в опасности. Вот почему историки занимаются почти исключительно событиями в Париже. А ведь, отдавая дань действительной последовательности событий,

следовало бы обратиться к некоторым другим центрам брожения. Чрезвычайно важными были события в Нидерландах (которые не всегда и упоминают): сначала с Соединенных провинциях, а позднее в австрийских Нидерландах. Также важно было растущее недовольство в нескольких французских провинциях, особенно в Дофине. Решающим для всей Восточной Европы был Великий сейм Польско-Литовского государства, принявший курс на реформы любой ценой. Каждая из этих «точек напряжения», в свою очередь, влияла на другие; все вместе они указывают на то, что революционный фермент приобрел трансконтинентальные размеры еще до взрыва.

В Соединенных провинциях старинный конфликт штатгальтера с его противниками достиг новой точки кипения в октябре 1787 г., когда для поддержания status quo была приглашена прусская армия. Голландцы очень страдали от своей приверженности

вооруженному нейтралитету во время американской Войны за независимость и разразившейся затем войны с Великобританией на море. К концу 1780-х гг. старинные деловые и республиканские круги восстали против штатгальтера Вильгельма V (пр. 1766- 1794 гг.) и его британских и прусских союзников. Они начали называть себя на американский манер «патриотами» и претендовали на то, что защищают народ от князей. Однако, когда в борьбе с правительством