Мировой двигатель, 1815-1914 619

этих компонентов сложилось некое мессианское учение, психологические корни которого усматривают в иудаизме, от которого семья отреклась, когда Маркс был еще ребенком. В рамках этого нового учения Маркс стал пророком; пролетариат — "Народом избранным"; социалистическое движение — "церковью"; революция — "вторым пришествием", а коммунизм — "землей обетованной"49.

Маркс мало занимался практической политикой. Он помог основать Международное товарищество рабочих, нечто призрачное, позднее восславленное как «Первый Интернационал». Для него Маркс написал устав и несколько пламенных речей. К концу жизни у него было достаточно последователей среди немецких социалистов и их русских учеников, но не в Великобритании. Его похоронили на Хайгетском кладбище, напротив могилы Герберта Спенсера; на надгробии поместили слова: «Философы лишь различным образом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его». Энгельс дописал два последних тома «Капитала» по запискам Маркса, завершив таким образом этот совместный труд, так что не всегда возможно выделить реальное авторство того или другого. Но у Энгельса были и собственные идеи. Он лучше, чем Маркс, знал социально- бытовые условия, он был больше озабочен практическим приложением их теорий. Вот почему теория Энгельса об «угасании государственной власти», а также его «Анти- Дюринг» (1878 г.) и «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1884 г.) вдохновляли революционных деятелей.

Нынешние комментаторы склонны недооценивать марксизм. Маркс, говорят они, был

«характерен для либеральной Европы», он был «типичным социальным теоретиком середины XIX-го века».50Если они и правы, то все же упускают из виду следующее: интеллектуальная строгость марксизма, несомненно, уступала его вдохновляющей силе. Большинство из тех, кто принял марксизм за научное обоснование мечты о социальной справедливости, никогда не подходили к писаниям Маркса критически. Сам того не желая, Маркс снабдил их очередным суррогатом религии.

Бесспорной социальной базой социализма был новый рабочий класс. На деле многие рабочие держались в стороне, и во главе почти всех соци-

алистических организации стояли интеллектуалы из среднего класса. Типичным примером было «Фабианское общество» в Англии. В Восточной Европе, где нарождавшийся рабочий класс был еще невелик, идеи социализма подхватили или конспираторы-интернационалисты, как в России, или, как в Польше, та часть движения за независимость, которая стремилась преодолеть этнические распри, насаждаемые националистами.

Попытки создания массовых социалистических движений, как правило, разбивались о рифы локальных интересов, репрессии со стороны властей и строительство интеллектуальных воздушных замов.

Во многих странах возникали социалистические партии того или иного типа, часто после десятилетий неудач и разочарований. Но лишь в 1890-е годы появилось значительное количество партий. Важнейшая из них, Социал-демократическая партия Германии (СДПГ), окончательно оформилась в 1890 г., после того как была запрещена в течение 12 лет по антисоциалистическому закону Бисмарка. Эта партия, восходящая к Готской программе 1875 г., возникла из слияния объединения Лассаля с различными марксистскими группами. Эрфуртская программа (1891 г.), в основном сформулированная Карлом Каутским (1854- 1938), была откровенно марксистской. Но вскоре в нее были внесены изменения под влиянием как ревизионистской критики Эдуарда Бернштейна (1 850-1932), отвергавшего апокалиптическое визионерство социалистов, так и прагматизма партийных лидеров в рейхстаге.

Такие же трудности стояли и перед интернационалистским крылом этого движения. Первый Интернационал развалился среди взаимных упреков марксистов и анархистов. Второй Интернационал, который сумел в 1889 г. создать постоянный секретариат в Брюсселе, вскоре попал под контроль представителей СДПГ. Он созывал конгрессы, организовывал движения в защиту мира и рассыпался в 1914 г., когда ни одно из его национальных отделений не выступило против войны. С его кончиной иоле деятельности оказалось расчищенным, поскольку дезертировали все, кроме революционной русской партии, во главе которой стояли эмигранты вроде В.И. Ульянова (Ленина, 1870-1924) и другие подобно ему мыслящие конспираторы.

Русская революционная традиция была так же стара, как и самодержавие, вызвавшее ее к жиз-

DYNAMO

ни. В своем первом воплощении в XIX в. она проявилась в 1825 г. восстанием декабристов— братства офицеров, находившихся под влиянием французских и польских идей. Однако затем, под руководством Александра Герцена (1812-1870) и Николая Чернышевского (1828-1889), русское революционное движение все больше приобретает социалистический, популистский и анархистский оттенки. В 1860-е и 1870-е гг. русские популисты — народники, идеалисты с лучезарным взглядом, отправились в деревню, чтобы обращать крестьянство, но были встречены непониманием. В 1879 г. это движение распадается на два течения: одно было озабочено аграрной и образовательной реформами, а другое — «Народная воля» — проповедовало насилие. Один из народовольцев убил в 1881 г. царя Александра II.

Западные историки часто недооценивают роль ключевой фигуры в этом движении — П. Н. Ткачева (1844-1885). Позднее его не включили и в большевистский пантеон. А между тем Ткачев был истинным предтечей большевизма. Якобинец среди популистов и материалист в вопросах экономики, он стал связующим звеном между Чернышевским и Лениным. Он отвергал с презрением просвещение масс и призывал взамен к созданию обученной революционной элиты. Мы не должны больше задаваться вопросом «Что делать?», — писал он в 1870-е гг. — Этот вопрос давно уже решен. Делайте революцию!» Последние годы он провел в изгнании в Швейцарии. Ленин жадно читал его работы, хотя публично их критиковал. Никаких «сыновних чувств» не было, но определенное чувство товарищества существовало.51

История ленинской группы является иллюстрацией неразрешимых дилемм, встававших перед социалистами во враждебном окружении. Будучи эмигрантами и нелегалами, они не имели возможности прибегать к демократическим методам немецкой социал-демократии, которая была поначалу их вдохновителем. Как революционеры они могли привлечь на свою сторону определенную часть русского общества, готовую приветствовать всякого, кто обещал бороться с царем. Но как социалисты они поневоле вступили в конфликт с другими направлениями этого революционного движения, а именно с социалистами-револю- ционерами, или эсерами. Эти последние лучше понимали две главные составляющие рус-

ского общества: крестьян и инородцев. Как марксисты они были вынуждены признать, что у настоящей пролетарской революции было мало шансов на победу в такой стране, как Россия, где рабочий класс был невелик; и, наконец, как группа, особенно приверженная конспиративным методам борьбы, они не торопились открыто привлекать на свою сторону массы. (Несмотря на имя большевики, которое в подходящий момент предложил Ленин, они обычно составляли меньшинство даже в российской социал-демократии.) Не без оснований Ленин, как и Ткачев, полагал, что дисциплинированное меньшинство может захватить власть и без поддержки народа. Однако, пытаясь оправдать такую стратегию, как не противоречащую социалистическим принципам, он был вынужден с самого начала рядить ее в фантастические одежды. «Ложь — это душа большевизма»52. Иначе говоря, ленинизм был «каргокультом» в социализме 53 — искаженной и весьма отдаленной имитацией оригинала. «Марксизм Русской революции, — писал автор, которого очень почитают в посткоммунистической РОССИИ, — так же ОТНОСИТСЯ к своему оригиналу, как

«христианство» тайпинов к христианству Фомы Аквинского»54. Для признания этого факта понадобилось почти столетие.

Анархизм, хотя и был в свои детские годы близок с социализмом, но с возрастом потерял с ним всякую связь. Суть представлений анархистов состоит в ненависти ко всем формам господства и власти, в убеждении, что правительство не просто не нужно, но вредно. Одно раннее течение анархизма, восходящее к анабаптистам и диггерам XVII в.55, нашло отражение в «Исследовании о политической справедливости и ее влиянии на всеобщую добродетель и счастье» (1793 г.) англичанина Уильяма Годвина (1756-1836), а также в возвышенных видениях Освобожденного Прометея, который был написан зятем Годвина — Перси Биши Шелли56:

И вскоре все людские выраженья, Пугавшие меня, проплыли мимо По воздуху бледнеющей толпой, Развеялись, растаяли, исчезли...

Увидел я, что больше пет насилий, Тиранов нет, и нет их тронов больше.

Мировой двигатель, 1815-1914 621 Как духи, люди были меж собой Свободные. Презрение и ужас, И ненависть, и самоуниженье

Во взорах человеческих погасли...

... Женщины глядели

Открыто, кротко, с нежной красотою... Свободные от сех обычных зол...

... Беседуя о мудрости, что прежде

Им даже и не снилась, — видя чувства, Которых раньше так они боялись, Сливаясь с тем, на что дерзнуть не смели,

И землю обращая в небеса...

Второе течение (во Франции) воплотилось в деятельности и трудах Прудона и его ученика Ансельма Бельгаригю, которые были посвящены доктрине мютюализма (mutualité). Согласно этой доктрине рабочие должны избегать участия в парламентской политике, они должны бороться за свою свободу прямыми действиями на улицах и на фабриках.

Третье течение развилось из обостренной реакции на крайности самодержавного режима Российской империи. Оно было взращено двумя русскими аристократами в изгнании: Михаилом Бакуниным (1814-1876) и князем Петром Кропоткиным (1842-1921). Бакунин, некогда провозгласивший, что «страсть к разрушению есть страсть творческая», разрушил Первый Интернационал Маркса. «Коммунисты убеждены, что они должны организовывать рабочий класс для захвата власти в государстве, — писал он. — Революционные социалисты [читай: анархисты] организовываются, чтобы покончить с государствами.» Он вдохновил тот коллективистский анархизм, который затем закрепился в романских странах. Кропоткин, выдающийся писатель и географ, воодушевляемый идеей коммунистического общества, свободного от всякого центрального правительства, написал «Завоевание хлеба» (1892 г.), «Поля, фабрики и мастерские» (1899 г.), и «Взаимная помощь как фактор эволюции» (1902 г.).

Четвертое направление, первоначально изложенное в «Индивидуалист и его собственность» (1845 г.), было основано берлинским журналистом Максом Штирнером (1806-1856). Здесь утверждались абсолютные права индивидуума на свободу от всякого институциализированного контроля. Эти идеи привлекли множество писателей

и художников-авангардистов: от Курбе и Писсарро до Оскара Уайльда. Но это направление также показало, что их же собственные принципы исключали для анархистов всякую возможность действенной организации.

Практически анархизм принес плоды в нескольких областях. Революционные анархо- синдикалисты преобладали в рабочем движении Франции, Италии и особенно Испании, где Confederation National del Trabajo (Национальная Конфедерация труда - НКТ) стала крупнейшим народным движением. Их излюбленным оружием была всеобщая забастовка с целью парализовать все действующие институты. В отдельных районах от Андалузии до Украины имели влияние также крестьянские анархисты. Анархизм вдохновил и породил современный терроризм — то, что один из итальянских воинствующих деятелей Эрико Малатеста, называл «пропаганда делом». Идея состояла в том, что потрясающие воображение убийства или разрушения привлекут всеобщее внимание к несправедливости, помешают правительству проводить решительную политику, да и просто будут бить по нервам правящей элиты. В списке их жертв оказались царь Александр II (1881 г.), президент Сади Карно во Франции (1894 г.), императрица Елизавета Австрийская (1896 г.), премьер Кановас дель Кастильо в Испании (1897 г.) и король Умберто I в Италии (1900 г.). Но нигде эти жестокие акты насилия не стали прелюдией к миру и гармонии, которые были конечной целью анархистов.

Наконец, и совершенно в противоположном смысле, анархизм лежит в основе важной традиции морального протеста против всех форм принуждения. Начиная со Льва Толстого, который считал брак не меньшим принуждением, чем царизм, новое евангелие ненасилия собрало множество последователей от Махатмы Ганди в Индии или движения

«Солидарность» в Польше до современного движения в защиту окружающей среды58.

Знаменитый боевой клич Бельгарегю: «Анархия — это порядок», теперь отвергается как исключительно негативный. Но в нем содержится важный моральный компонент, составляющий подоплеку современных настроений протеста против бессмысленности и безжалостной, неумолимой силы политической и технологической власти. В этом смысле некоторые считают анархизм «самым

DYNAMO

привлекательным политическим кредо»59. Анархизм находился на противоположной

стороне политического спектра от такого политика, как Бисмарк, причем Бисмарк был центральной фигурой европейской политики в той же степени, в какой анархисты были маргиналами.

Отто фон Бисмарк (1815-1898) буквально оседлал Германию конца XIX в., как созданная по его проекту Германия оседлала остальную Европу. Он больше, чем кто бы то ни было, был архитектором того европейского порядка, который сложился после бурь 1848 г.: он вошел в политику именно в этом году, но революции этого года он презирал. Это был человек исключительных противоречий, как в личности, так и в политике. Грозный "Железный канцлер" в рейхстаге или на дипломатической встрече, он был в быту истериком, страдал бессонницей и, как стало известно недавно, морфинистом. По происхождению владетельный юнкер, буквально обрученный со своими поместьями в Шенгаузене и Варцине, он возглавил мощнейшую в Европе программу индустриализации. Старейший прусский консерватор и монархист, он презирал своего суверена, принял национализм либеральной оппозиции и дал Германии и всеобщее избирательное право, и социальное страхование. Победоносный милитарист, он очень подозрительно относился к плодам этих побед. Он стал героем так называемого объединения Германии, но предпочел сохранить Великую Германию разделенной. Секрет его успеха заключался в удивительном

сочетании силы и сдержанности. Он выстраивал позицию силы, но обезоруживал противников тщательно продуманными уступками, так что они чувствовали облегчение и считали себя в безопасности. «Штыками можно добиться всего, — сказал он однажды, — но на них нельзя усидеть».

Тем не менее репутация Бисмарка небезупречна. Нельзя отрицать, что он был искусным политиком, но встает много вопросов о его морали и ero намерениях. Германские патриоты и апологеты консерватизма считают, что он дал своей стране и своему континенту время беспримерной стабильности: стоит лишь посмотреть, какие конфликты вспыхнули после его падения, когда Вильгельм II «отверг верного советчика». Но для либералов он был и остается, но словам Исайи

Берлина, «великим и злобным человеком». Они считают его агрессором, который сознательно использовал войну как инструмент политики (и, что еще хуже, в этом преуспел), а также обманщиком, который вводил демократические формы только для того, чтобы сохранить недемократический истэблишмент Пруссии; он дубасил своих противников грубыми орудиями государственной власти: католиков — «культуркампфом», поляков — Комиссией по колонизации, социал-демократов — проскрипциями (объявлением вне закона). Он не стал бы этого отрицать. Он, без сомнения, верил, что небольшое хирургическое вмешательство или горькое лекарство в малых дозах вполне оправданы, если таким образом можно предупредить опасное заболевание. Редкий его поклонник левацких убеждений сказал так: «Историю современной Европы можно надписать именами трех титанов: Наполеона, Бисмарка и Ленина. Из этих трех... Бисмарк, возможно, сделал меньше зла»™.