Глава 7. Основополагающая фабула

В известной степени самой отличительной чертой советского романа оказывается не тип представленного в нем способа письма, но коренное изменение представления о роли писателя. После 1932 года (наконец-то) сталинский писатель перестал быть создателем оригинальных текстов, а превратился в рассказчика историй, уже бытовавших в виде партийных преданий. Он стал фигурой, подобной средневековым летописцам, как они описаны В. Беньямином: "Основывая свои исторические сказания на идее божественного спасения как руководящей, они с самого начала перекладывали бремя объяснений со своих плеч... не столько опираясь на действительный ход событий, сколько воссоздавая некое, соответствующее общей установке представление о мире".

Сталинский романист должен воссоздавать некое подобие реальности, но эти "исторические рассказы", как у средневекового летописца, основываются на "идее божественного спасения", только имя этой идее марксизм-ленинизм. Никаких противоречий между теорией и практикой, обычно доставляющих столько проблем теоретикам, вынужденным бороться со своеволием конкретных проявлений обнаруженных ими закономерностей, не возникает, поскольку нет необходимости что бы то ни было доказывать. Как и в средневековой литературе, ему надо только показать, как в отдельном, частном случае проявляет себя неизменная диалектика стихийного и сознательного.

Венцом того положения, что советский романист превращается в простого рассказчика историй, является утрата им власти над своими собственными текстами. Прерогативой редакторов, критиков, цензоров было следить за тем, чтобы романист точно следовал заранее заданной канве. Писателей то и дело вынуждали переписывать их произведения в соответствии с требованиями издателей. При этом авторская активность полностью не подавлялась, писатель при условии следования хорошо известным параметрам соцреалистической традиции мог вносить свою лепту воображения и таланта в перевод Истории в символическую форму. Это позволяло даже романам, написанным в соответствии с жесткими требованиями, сохранять некоторые литературные достоинства.

Хорошим примером тому является "Молодая гвардия" А. Фадеева (1951). Из-за особенностей положенной в основу истории чистота "предания" в этом романе сохранена едва ли не лучше, чем в любом романе соцреализма. Этот роман является своеобразным образцом основополагающей фабулы, что не мешает ему быть одним из лучших по качеству романов эпохи соцреализма. Поскольку роман не входит в число образцовых, многие функции, существующие в полном варианте советского романа (см. прил. А), в нем опущены.

Летом 1943 года ЦК ВЛКСМ поручил А. Фадееву написать о том, как в период немецкой оккупации в донбасском шахтерском городке Краснодоне действовала антифашистская комсомольская подпольная группа. В то время А. Фадеев был секретарем Союза писателей. Как капитан команды, он просто обязан был соблюдать все правила игры. Фадеев очень ответственно подошел к поручению. Он провел в Краснодоне месяц, беседуя с жителями и родственниками погибших, просмотрел множество официальных и личных документов2. В итоге был создан роман, отдающий дань восхищения героизму комсомольцев и их комиссара, реального исторического лица Олега Кошевого.

Когда роман "Молодая гвардия" был опубликован в 1945 году, его бурно приветствовала критика. Пиетет перед произведением А. Фадеева был столь велик, что оно стало таким же эталоном соцреализма в 1940-е годы, как роман Н. Островского в 1930-е. На этой волне энтузиазма - "Молодой гвардия" в 1946 году была присуждена Сталинская премия первой степени.

Но к концу 1947 года ситуация изменилась. Восторги смолкли после появления критических статей в "Культуре и жизни", "Правде" и других авторитетных изданиях. Все наладки на роман вертелись вокруг принижения писателем роля партии в истории краснодонского подполья. Было предложено повнимательнее ознакомиться с историческими документами и исправить роман. Используя терминологию из второй части нашего исследования, можно сказать, что А. Фадеев излишне увлекся "видимым" и недостаточно изобразил высшую реальность "форм". Он превознес подвиги достойных "сыновей", но не обратил должного внимания на стержневую роль "отцов". Иными словами, А Фадеев рассказал историю неправильно. Других авторитетных писателей также упрекали за умаление роли партии (В. Катаев "За власть Советов", 1949; К. Симонов "Дым отечества", 1947), но Фадеев по положению был выше их. Руководитель советской литературы, автор двух классических романов соцреализма, правдивых летописей истории войны, он все же не смог отстоять независимость своего текста.

Вторая редакция была опубликована в 1951 году и получила официальное одобрение в передовице "Правды" 23 декабря 1951 года. Эта редакция романа была включена в канонические тексты соцреализма, именно к ней мы будем обращался. Основными изменениями, которые внес в текст Фадеев стали дополнения. Количество глав выросло с пятидесяти четырех в первой редакция до шестидесяти четырех во второй, многие главы также были расширены. Большая части дополнений касалось деятельности "отцов" - руководителей местной партийной организации и кураторов молодежи и Ивана Туркенича - офицера Красной армии, принесшего я "Молодую гвардию" партийные установки.

В частности, в число центральных героев романа вошел Лютиков, один на руководителей большевистского подполья. В первой редакции он был второстепенным персонажем, убитым уже в 29-й главе главе. Во второй же редакции "Молодой гвардии" именно Лютиков направляет работу "Молодой Гвардии" (тогда как Туркенич разрабатывает тактику конкретных операций). Он является учителем для своего романного "сына" Олега Кошевого, которому, кроме ритуального "отца", во второй редакции пришлось придано больше черт от обычного молодого человека и меньше от героической жертвы

Вторая редакция являет собой замечательный по чистоте я ясности вариант исторического "божественного плана", выраженного в понятиях мифа о большой семье. Б кем почли нет ков", свойственных большинству романов, то есть героев, индивидуальность мешает им выполнять возложенные на них романные функции.

Эта редакции была опубликована всего за два года до смерти Сталина. Но поскольку первая редакция, опубликованная в 1945 году, легла в основу окончательного варианта, роман ближе ив сюжетной организации, системам образов и персонажей к романам героических 1930-х, чем к литературе 1940~х.

Фабула "Молодой гвардии"

В литературе социалистического реализма "идея божественного спасения" в виде марксистско-ленинского понимания истории достигается благодаря жестко заданным содержательным и формальным установкам и рассказывается как скалки. Это сказка о вопрошающем герое, который отправляется на поиски сознательности. По пути он встречается с обстоятельствами, которые проверяют его силу и самостоятельность, но и итоги герой достигает цели.

Описанная таким образом структура типичного советского романа не кажется особенно отчетливой. Поиски героя являются вариантом более общего типа фабулы. Ведь сколько героев мировой литературы пускались на поиски цели, по пути преодолевая препятствия. Но в советском романе принципиально важно то, то герой обычно имеет двойную цель. С одной стороны, он ставит перед собой некую общественную задачу. Он может, например, участвовать в строительстве плотины или повышать производственные показатели/ Но второй и куда более значимой целью для него оказывается разрешение внутреннего столкновения между стихийностью и сознательностью. С момента, когда публичные и частные цели сплавляются воедино, личный выбор героя приобретает характер исторической аллегории.

В кратком пересказе фабулы "Молодой гвардии" легко увидеть, как происходит этот сплав общественного и личного в единое целое. В 1942 году в Краснодон, шахтерский городок в Донбассе, входят фашистские войска. Большинству жителей города, в том числе и Олегу Кошевому, не удается эвакуироваться, они вынуждены вернуться, так как территория области также захвачена фашистами. Парторганизация уходит в подполье, которое возглавляет Филипп Петрович Лютиков. Члены комсомольской организации, которым не удалось уйти из города, создают группу сопротивления, назвав ее "Молодая гвардия" (это название часто использовалось как метафора для обозначения комсомольцев). Командиром организации становится Иван Туркенич, а комиссаром Олег Кошевой. Ряд членов организации устанавливают контакт с партийным подпольем, а Олег регулярно ходит на тайные встречи с Лютиковым, где получает советы и указания по организации террористической и контрпропагандистской деятельности "Молодой гвардии". Комсомольцам удается совершить несколько крупных антифашистских акций, но незадолго до освобождения Краснодона советскими войсками организацию раскрывают фашисты. Большинство членов партийного и комсомольского подполья арестовывают и после долгих допросов и пыток казнят.

Общественной задачей Олега является создание (под руководством партии) действующей антифашистской организации. Выполняя это задание, Олег повышает свою сознательность. Через комсомольскую работу герой обретает опыт, зрелость, растущее понимание необходимости подчинять свою индивидуальную инициативу и даже чувство собственной правоты мнению коллектива.

В соцреалистических романах общественное задание определяет содержание и специфику (указывая, какие обстоятельства должны быть преодолены) ритуального продвижения героя к сознательности, но мотивационная сила его поступков лежит глубже и связана обычно с мифологической риторикой Высокого сталинизма.

Природа в "Молодой гвардии

Уже отмечалось, что в риторике зрелого сталинизма советский мир обычно описывается как эпический, родовой, где человек тесно общается со стихиями и природными явлениями. Эта тенденция проявляется и в "Молодой гвардии", хотя читатель все время помнит, что действие происходит в шахтерском городке в середине двадцатого века. Специфическим способом, которым Фадеев создает в современном антураже ауру традиционности, оказывается скрытое обращение к "Слову о полку Игореве", классическому тексту древнерусской литературы. Сама тема "Молодой гвардии" соотносится с этим текстом, поскольку и там, и там речь идет о храбрых князьях, выходящих на битву с захватчиками и терпящих поражение (естественно, что Олег является князем только фигурально, поскольку он лидер комсомольской организации). В "Слове" описанные события являются призывом к национальному единению, этот же мотив превалирует и в риторике 1940-х годов в Советском Союзе.

В эпосе (и риторике зрелого сталинизма) герой неизменно вступает в битву против неких природных (или природоподобных) сил. В нормальном индустриальном городе середины XX века есть чиновники, современная армия, шахты, танки, машины и т. п. Но метафорическая система предполагает все же преимущественное обращение к вокабулярию охоты, сельского хозяйства, метеорологических наблюдений. Это замечание В. Набокова, относящееся к "Слову", оказывается вполне справедливым и применительно к произведению о России XX века, в частности, к "Молодой гвардии".

Роль природы в романе гораздо шире, чем просто декоративная. Близость к природе является едва ли не главным критерием определения позитивности сознательности героя. Олег вряд ли может быть назван сыном природы. Он из образованной семьи (мать - учительница, отчим - инженер, дядя - горный инженер) с крепкими партийными традициями, живет в шахтерском городке. Но в лирическом отступлении, когда герой вспоминает свое детство, перед нами разворачиваются пасторальные картины, соотносимые с повседневной крестьянской жизнью.

В сталинских романах природа обычно является не местом действия, но антагонистом (или метафорическим обозначением антагониста), главным препятствием на пути к сознательности и выполнению задания. "Молодая гвардия" в этом смысле нетипичный роман, поскольку природное бедствие не является в нем кульминационным. Роль стихийного бедствия, зла выполняет в нем фашистское вторжение. Когда вражеские части подступают к городу, рев их техники сопоставляется с жужжанием шмелей7, бомбардировщики - это низко летящие "раскрашенные птицы с черными крестами на распластанных крыльях", бросающие черные тени на бегущих по дороге людей (здесь вновь неявная отсылка к "Слову", где герои по пути на битву сталкиваются с рядом недобрых предзнаменований), а входящие в город части видятся как "длинная, толстая, зеленая, отблескивающая на солнце чешуей змея", которая, "извиваясь, все вытягивалась и вытягивалась из-за горизонта".

Борьба с природой рассматривается обычно как своеобразная тренировка перед отражением нашествия. Например, Олег, вспоминая о роли своего отчима в его становлении, думает о "мужественном воспитании", которое включает "работу на поле, охоту, лошадей, челны на Днепре". И первым поступком, с которым Олег входит в роман, было укрощение испуганных бомбардировщиками коней, которые чуть было не опрокинули повозку с Ульяной Громовой.

В политической культуре 1930-х годов умение обращаться с лошадьми - особенно с дикими лошадьми - было, как мы уже отмечали, знаком истинного сына-богатыря, своеобразной реинкарнацией легендарных героев-кавалеристов Гражданской войны. Гражданская война вообще сыграла большую роль в становлении "сыновей" "Молодой гвардии". Все "отцы" романа в годы той войны активно участвовали в партизанском движении. Отчим Олега, воспитывая мальчика, также прививал ему навыки, полезные в партизанской жизни. Когда Олег стал подпольщиком, он взял себе кличку Кашук по фамилии отчима, известного украинского партизана.

Фадеев использует символы риторики зрелого сталинизма и при описании другого молодого героя романа - Сергея Тюленина, который в начальных главах книги, пока Олег отсутствует в городе, берет на себя его функцию "сына". Сережка с самого детства отличается склонностью к подвигам. Ярким примером его положительной стихийности являются присущие ему поразительная энергия и неукротимое желание совершить что-нибудь выдающееся. Но эта энергия, которой сопутствует детская бесшабашность, постоянно вовлекает его в неприятности. Представления Сергея о подвигах отчасти идут из древних родовых представлений, отчасти - от образов официальных героев 1930-х годов.

В сознании Тюленина переплетаются мечты о подвигах разного толка. С одной стороны, его волнуют покорители природы, которые "проплывают двадцать тысяч лье под водой... взбираются на высочайшие вершины мира... борются со страшными штормами в океанах... сражаются с удавами, ягуарами, крокодилами, львами, слонами и побеждают их". С другой стороны, среди его кумиров и современные герои официальные советские герои 1930-х годов, "такие же простые, как ты. Фрунзе, Ворошилов, Орджоникидзе, Киров и Сталин", челюскинцы, знаменитые летчики Чкалов, Громов и Папанин, стахановцы из родного тюленинского Донбасса. Партийные лидеры в представлении героя преодолевают тяготы ссылок и побегов, летчики побеждают невероятные препятствия. В стахановцах Сергея привлекает их слава. Иными словами, Фадеев и в деяниях официальных советских героев выделяет те черты, что делают их подвиги созвучными таким упражнениям в мужестве, как борьба с ягуарами.

Это лишь одно из многих мест в повествовании, где природа призвана подчеркнуть органичность положения партии и правительства в советской жизни. Описывая Сережкино детство, повествователь постоянно сближает борьбу с природой и подготовку кадров. "Сережка... рос, как трава в степи... и был он закален на всех солнцах, и ветрах, и дождях, и морозах, и кожа у него на ступнях залубенела, как у верблюда, и какие бы увечья и ранения ни наносила ему жизнь, все на нем зарастало вмиг, как у сказочного богатыря". С одной стороны, это дитя природы уподоблено богатырю, с другой, силы, отпущенные ему природой - это силы начинающего партийного исполнителя; не случайно применительно к Тюленину употребляется слово "закален", обычное понятие партийной риторики для "проверенных" и "подготовленных" кадров.

В приведенном отрывке слово "закален" никак не связано с политической жизнью, но любой советский читатель легко восстанавливал в нем его скрытую политическую подоплеку. Благодаря применению подобных знаков в роман входит точка зрения советских организаций и руководителей. Поэтому всякий раз когда герой приближается к концу поисков, когда он достигает сознательности, он символически разрешает противоречия между своими собственными склонностями и интересами советского общества.

Фабула как обряд перехода

Сталинский роман, обращенный к описанию современных обстоятельств, на уровне мотивов и способов того или иного разрешения конфликтов неизменно восходит к более древним и традиционным структурам. Герой, сознательно стремящийся к достижению своей цели, достигает скорее социальной интеграции и коллективной, а не индивидуальной идентификации самого себя. Он вдохновлен вызовом обстоятельствам, превосходящим его силы и преграждающим ему путь к намеченной цели: их стихийность, то есть своеволие и произвольность, свойственны как ему самому на начальном этапе пути, так и природному миру вокруг него. Герою в его поиске помогает старший и более сознательный товарищ, который сам перед этим проделал подобный же путь. Все эти особенности традиционного советского романа указывают на то, что наиболее соответствующую им аналогию стоит искать не в многочисленных вариантах литературной фабулы поиска, но в обряде перехода, свойственного традиционным культурам.

Самой классической формой такого перехода является родовая инициация. Молодой человек подвергается ряду испытаний и в случае успешного их преодоления посвящается и становится полноценным членом родового сообщества. Антропологи, впрочем, не прекращают дискуссий о принадлежности обряда посвящения традиционным или даже предурбанистическим обществам, выделяя метафорическое присутствие элементов этого обряда в некоторых современных ритуалах (церемониях выпуска и т. п.). Но, поскольку в советском романе общество предстает как простое органическое единство, а герой проверяется в столкновении с природными стихиями, более корректно проводить структурные аналогии (отделяя их от тематических) с ритуалами перехода в их классическом - родовом - выражении.

В большинстве сталинских романов можно огрубление выделить следующую схему. Вначале герой имеет какое-то общественное задание, которым проверяется его сила и решительность. Далее он пытается выполнить задание, противостоя мощным препятствиям, и, встречая каждое следующее препятствие, постепенно достигает требуемых степеней мастерства и безличности. Формально роман завершается в момент завершения перехода. Персонаж, который ранее уже достиг желаемой сознательности, помогает герою преодолеть последние следы индивидуализма и перейти в новое качество. В этот момент диалектика между стихийностью /сознательностью символически разрешается.

Структурной осью романа является переход, который определяет функции двух центральных персонажей романа: один (инициируемый герой) совершает переход, второй (наставник героя) помогает ему. Чтобы герою достичь к концу романа вожделенного нового качества, число инициируемых и наставников должно быть сведено до минимума. Обычно среди многих положительных персонажей выбираются только двое, так, в "Молодой гвардии*- это Лютиков и Олег Кошевой. Они наделяются своего рода метками (определениями типа "серьезный", "спокойный" и ленинскими чертами, подчеркивающими их особую ритуальную роль.

Некоторые различия, существующие при обозначении инициируемых, наставников и других положительных героев, носят качественный характер. Для того чтобы стать инициируемым, герой должен быть более сознательным, более преданным, наделенным большими лидерскими способностями, чем другие положительные персонажи.

В расчет принимаются и два дополнительных критерия. Во-первых, поскольку легитимизация лидерства стала важнейшей функцией сталинского романа, обряд инициации должен был символически провозглашать чистоту и вечность ленинской линии. Важно, что обряд неизменно проходит под покровительством старшего, чья биография выводит его на линию прямого наследования ленинских заветов. Показатели этого качества у старшего выше, чем у младшего.

Старший персонаж должен иметь пролетарское происхождение, быть членом партии и занимать некоторое положение в местной администрации (это опознаваемые субституты для старших в младших возрастных группах). Он должен быть испытан в революционных или военных действиях, доказать готовность к жертве, иметь ранения или личные потери. Старший должен был видеть Ленина или работать по заданию Ленина. Со временем этот критерий постепенно пришлось менять, поскольку выполнять его становилось все сложнее.

Функция инициируемого предполагает взросление и изменение. Она не может существовать независимо от старшего. Даже то условие, что младший должен быть менее сознательным и менее организованным, чем старший, уже указывает на невозможность независимости. Таким образом, в начале романа, когда инициируемый находится дальше всего от старшего, в положении инициируемого нет жестких спецификаций, но старший выделяет его по наличию в его характере позитивной формы стихийности. По мере развития действия инициируемый все более и более приобретает черты старшего наставника. В известном смысле главной целью испытаний является сглаживание всех недостатков, проявляющихся вначале. Но он не должен полностью скрывать их для того, чтобы быть инициированным. Они компенсируются самим действием инициации. Нереалистично было бы утверждать, что молодой человек из романа 1940-х годов видел Ленина, но он мог прикоснуться к его идеям через некий обряд. Таким образом, по выражению советского лозунга, "Ленин будет жить" в нем.

В "Молодой гвардии" Фадеев выполняет большинство из этих условий, хотя есть и некоторые отклонения от обычного образца. Так, каждый из десяти коммунистов в романе может претендовать на роль наставника, но Лютиков является самым вероятным кандидатом, поскольку остальные или моложе его, или находятся вне города. Также ни Лютиков, ни Олег не имеют "шрамов", полученных в революционных сражениях, но этот их недостаток снимается тем, что в конце романа они оба приносят высшую жертву. В итоге хотя возрастная разница между героями больше, чем обычно (Кошевому шестнадцать, Лготикову за пятьдесят), и Олег по времени не успевает пройти через все этапы взросления, но многое из того, с чем так и не столкнулся он, выпадает на долю членов его семьи, как бы от его имени. Например, его деды были пролетариями, его отчим участвовал в Гражданской войне, другие родственники были активными коммунистами.

Финальное обозначение наставника и ученика связано соответственно с их ролями в мотивационной структуре ритуала перехода. Главным здесь является то, что старший должен быть показан старым и "перешедшим", пока инициируемый молод и доходит до зрелости. Таким образом, вне зависимости от реального возраста старшего, он должен быть показан как умудренный, седой, уставший и сутулый. Если автор не подчеркивает возраста наставника, он достигает подобного же эффекта, наделяя этого персонажа серьезной болезнью или ранением (тем самым подчеркивается, что он отдал здоровье во имя общего дела или ради него же рисковал жизнью). По контрасту в инициируемом акцентируется здоровье и искренность, по мере развития действия герой "растет": его спина распрямляется, а шаги становятся более уверенными и веселыми.

В "Молодой гвардии" Фадеев не просто обозначает этот контраст, но подчеркивает его. При первом описании Лютикова и Кошевого прежде всего внимание обращается на возраст героев. И на всем протяжении романа определения "немолодой" и "молодой" при встречах героев будут употребляться чаще, чем имена собственные. Более того, вводя Лютикова в роман, Фадеев подчеркнет его седину, нездоровую полноту, одышку. Только после этого он познакомит читателя с биографией Лютикова!18 И в дальнейшем именно эти черты Лютикова будут время от времени освежаться в памяти читателя.

В большинстве романов центральная оппозиция старшего и младшего проявляется не сразу, и фигура старшего редко выходит в центр действия. В некоторых романах он вообще не появляется до момента инициации. В таких случаях кто-то из старших надевает маску наставника или же последний появляется, как deus ex machina. Обычно, впрочем, наставник выводится в предшествующих сценах, поскольку именно он готовит обряд инициации.

В период подготовки инициации роль старшего по отношению к инициируемому сводится к роли наставника, отца. Иными словами, разыгрывается вариант архетипической бинарной модели процесса (политического) просвещения, который сталинская культура позаимствовала у русской литературы XIX века и развила далее в мифе о большой семье. В большинстве сталинских романов есть несколько подобных пар, в которых относительно более политически продвинутый персонаж помогает менее продвинутому разговорами и личным примером. Инициируемый и наставник также могут находиться в подобных отношениях с другими персонажами романа. Так, в "Молодой гвардии" Олега просвещает не только Лютиков, но и Туркенич, и многие другие, так что их даже не стоит перечислять. Но есть важное отличие между просто просвещением и его ритуальным вариантом: во втором случае происходит не просто количественное приращение знания, но качественный скачок.

Все сцены с участием наставника и инициируемого насыщены большим символическим смыслом, чем прочие описания просветителей и просвещаемых. В "Молодой гвардии" Фадеев так описывает встречи Лютикова с Кошевым, что они напоминают некие мистические ритуальные обряды, полностью отключенные от примет внешнего мира. Этих встреч три, и каждая из них знаменует новую ступень приобщения Олега к сознательности. Юный герой не допускается До этих встреч, пока не обретет достаточного уровня готовности: первая встреча происходит приблизительно посредине книги, вторая - в конце третьей четверти, третья - почти в самом конце. Кроме того, во всех трех встречах Фадеев использует символику света/тьмы, создавая дополнительный эффект мистерийности.

Разницу между встречами Лютикова и Кошевого и прочими встречами учителей/учеников легко увидеть, сопоставив описание второй встречи этих героев и встречи того же Лютикова и еще одного молодогвардейца Володи Осьмухина. И в том, и в другом случае Лютиков учит новичков, как в интересах общего дела скрывать свои чувства и делать вид, что сотрудничаешь с фашистами. И в том, и в другом случае подчеркивается, что Лютиков учит молодых, задавая им вопросы и выслушивая ответы, так, что новичок через некоторое время принимает позицию старшего. Но, описывая встречу Олега с Лютиковым, повествователь не указывает на момент ее окончания: после слов "учил и учил Олега" следует абзац, где уже выведены совершенно иные герои и события. Этот переход в "туда" отсюда не сопровождается какими-то особыми словами. Во время же встречи Лютикова с Володей подчеркивается, что после разговора "Филипп Петрович вышел на кухню... и еще пошутил с ними", то есть показано продолжение повседневной жизни.

Первые две встречи Кошевого с Лютиковым были своего рода подготовкой к инициации, финальная встреча обозначала акт инициации как таковой. Чтобы понять функции этих трех встреч, надо сделать несколько общих замечаний об обряде инициации и проследить параллели с ним в советском романе. В своей классической работе об обряде инициации А. Ван Геннеп выделяет три его фазы: сепарацию, изменение и инкорпорацию. Сепарация предполагает извлечение субъекта из предшествующего знакомого окружения и по возможности стирание памяти о нем. Фаза изменения часто знаменуется получением инструкций и постепенным освоением родового закона, когда новичок становится свидетелем тотемных церемоний, декламации мифов и т. п., тогда как заключительный акт инкорпорации есть религиозная церемония.

При сопоставлении традиционного ритуала и его воплощения в сталинском романе мы можем найти разночтения, но общая структура обряда не нарушается. Так, большинство советских романов начинаются с того, что герой покидает привычную среду обитания. В "Молодой гвардии" действие происходит в родном городе Олега, но в начале романа герой покидает Краснодон, а возвратившись в него, оказывается в другом городе, поскольку тот захвачен фашистами и в нем кардинально меняются порядки. Это новое место выступает в роли детектора мужественности героя, одновременно являясь зоной, где проводятся инструкции по "родовому закону", мифологии и т. п. Иными словами, основная часть романа описывает среднюю фазу ритуала перехода - изменение, по терминологии А. Ван Геннепа.

Кульминацией романа является собственно момент изменения - инкорпорация. Старший председательствует и дарует свой статус старшего в роду инициируемому. Обычно старший дает инициируемому некий совет или инструкцию. Чтобы подчеркнуть момент инкорпорации, старший часто вручает инициируемому какой-нибудь предмет, символизирующий принадлежность к роду, - знамя, значок, партийный билет. В ином случае они могут связываться во времени, прикасаясь к одному и тому же предмету (когда, скажем, Петр прикасается к гробу Лефорта в "Петре Первом" А. Толстого).

В сцене инициации в "Молодой гвардии" мы видим и "наставительную", и символическую физическую связь. Героев "свели и связали вместе и повели на очную ставку". Лютиков последний раз говорит, соблюдая традиции революционной жертвенной речи, однако речь его обращена не к палачам, находящимся вне семьи, а к Олегу, чьи "большие глаза... смотрели с ясным, еще более ясным, чем всегда, выражением"24. Олег совершил свой переход к высшей сознательности.

Кроме таких символических жестов, большинство сталинских романов не содержит действий, указывающих на акт инициации. В некоторых романах это действие укладывается в диалог между двумя протагонистами. Тем не менее этот диалог обретает статус инициационного обряда, поскольку оказывает решающее значение, переворачивая всю дальнейшую жизнь героя. Более того, если сами события не предлагают ничего особенно удивительного, этот недостаток с лихвой компенсируется повествователем. Он не только поднимает тон в этом случае, но часто именует последний разговор "эстафетой", где старший передает младшему "поучение"25.

Эти сцены представляют не переход к взрослению, но разрешение диалектики стихийности /сознательности, и это выражено в достаточно очевидных аллегориях. Диалектическое противоречие разрешается в особом времени и месте особыми людьми. Иными словами, хотя решение этого противоречия символическое, те, кто участвуют в обряде, отчетливо идентифицируются как советские руководители периода написания романа. Будучи вовлеченными, только они могут обеспечить доступ "туда", и таким образом обряд, который служит выражению конфликта в обществе, выполняет функцию узаконивания существующего порядка вещей. Обе функции - медиации и легитимизации - служат ненормально выдающемуся положению, придаваемому в советском романе остаточному элементу, названному А. Ван Геннепом смертью/возрождением.

Символика смерти/возрождения лежит в основе любого обряда перехода: одно должно умереть, чтобы другое могло родиться. Когда советский герой теряет свою индивидуальность в момент перехода, можно сказать, что он умирает как индивидуальность, чтобы возродиться как участник коллектива. Эта символическая смерть дает право инициируемому родиться заново и, подобно его двойникам, символическим героям 1930-х, видеть, знать и говорить новые вещи; в этот момент он покидает обычный мир (царство чистой кажимости), чтобы занять свое место в другом краю, "там".

Старший и инициируемый, таким образом, оказываются в роли моста, соединяющего берега мощной онтологической пропасти между Историей и миром здесь и сейчас. Но инициируемый (и старший, пока не скинет маску) может участвовать в обоих временах. В сказках или иных жанрах, где герой имеет возможность переноситься в пространстве и времени, обычно объясняется, как ему это удалось: с помощью машины времени, скажем, или волшебной палочки, или избушки Бабы-яги. В советском романе механизм перенесения не объясняется. Иногда смерть используется, чтобы смягчить эту проблему. Тем не менее часты моментальные немотивированные переходы, подобные тому, что произошел в конце второй встречи Кошевого с Лютиковым.

Немотивированность подобных переходов становится еще более очевидной, когда герой совершает свои переброски в Историю. Мандат на руководство обычно приобретается инициируем мым на двух уровнях. С одной стороны, выясняется, что он более энергичен, знающ, предан и умел, чем другие положительные герои. С другой, в дело вступает миф, и ритуал оказывается выше "рассудка". В целом оба плана дополняют друг друга, но в плане "рассудка" инициируемый выглядит более смертным, чем в ритуальных сценах "(например, Олег в повседневных ситуациях часто попадает в затруднительное положение). Тем не менее между двумя планами проходит разделение по линии "вдруг". Протагонист, который в плане "рассудка" казался более подходящим для положения инициируемого, получает его по указу во втором плане.

В некоторых случаях такое разделение может быть объяснено простой сменой модуса: скажем, от мимезиса к символике. В конце концов нет необходимости объяснять, как герой оказался "там", потому что одновременно он остается "здесь": Олег никуда не девается, в соответствии с идеями материализма даже после смерти он остается на земле. Смена модуса дает возможность оправдания. Но возможность столь быстрых изменений в советском романе объясняется тем, что советское чувство истории позволяет Большому Времени, в понимании М. Элиаде, существовать в повседневности - пусть даже и символически.

Советский образ мысли склонен к дробности. На драматические события обращают столько внимания, что чувство постепенного линейного прогресса слабеет. Официальные власти постоянно подталкивают к революциям. Типичным примером можно считать сталинский пятилетний план, согласно которому страна, которая отстает от ведущих стран на пятьдесят - сто лет, должна догнать их за десять26. В прошлом выделяются многочисленные великие события, не меньше их будет и в будущем; при таком видении истории обыденное время должно просто проходить. Эта проблема смягчается тем, что настоящее как бы питается постановкой будущих задач и восхвалением прошлых достижений. Таким образом устанавливается иерархия, при которой настоящее само по себе утрачивает ценность, представляя скромные частные варианты Великих Событий.

Такое понимание истории мы находим в "Молодой гвардии". Нет событий уникальных, значение ни одного из них не заключено только в действии романа. Каждое является отголоском или предвестием некоего большого события. Будучи связанными с другими событиями Истории, события тривиальные и светские становятся чудесными, и даже наиболее приподнятые сцены в романе еще более повышают свою ценность. Ярким примером этого может служить лирическое отступление в конце романа, когда, рассказывая о без того страшных арестах и допросах членов "Молодой гвардии", повествователь вдруг обращается к воспоминаниям о потере своего ближайшего друга и товарища-комсомольца, убитого во времена Гражданской войны. Повествователь, рассказывая об этом великом горе с нарастающей экспрессией, завершает его воспоминанием о том, как он, страдая от жажды, напился из сапога своего мертвого друга, что вновь отсылает нас к "Слову", где Игорь испил шеломом Дону в знак горя. Таким образом Фадеев выстраивает бесконечную серию подобных великих моментов патриотического самопожертвования, которые начались в прошлом России и будут продолжаться в будущем.

Иерархические отношения в советском понимании времени проявляются и в структуре самих романов, где события большой важности даются в параллели с событиями меньшей значимости. В "Молодой гвардии" часть "света", озарившего вторую встречу Лютикова и Олега, досталась и на долю Володи. Когда становится ясной судьба и этого героя, он также встраивается в общий ряд событий великой трагедии, и встреча с Лютиковым бросает особый отсвет на жизнь этого юноши.

Таким образом, через соединение символических действий и параллельных повседневных событий "значительные процессы" в советском обществе обретают достоинство в их идеальных формах. История, более "реальная", чем реальность, приобретает в романе то более реалистические, то более символические черты, и происходит это не слишком заметно, но постоянно: даже климатические условия, описанные в романах, зависят от "формы" перехода в коммунизм.