Опасность и смерть

Мысль о смерти за последние годы становится все
более привычной. Мы сами удивляемся тому спокой-
ствию, с каким мы воспринимаем известия о смерти
наших сверстников. Мы уже не можем ненавидеть

смерть, мы увидели в ее чертах что-то вроде благости
и почти примирились с ней. В принципе мы чувствуем,
что уже принадлежим ей и что каждый новый день —
это чудо. Но было бы, пожалуй, неправильным сказать,
что мы умираем охотно (хотя всякий знаком с извест-
ной усталостью, которой, однако, ни при каких обстоя-
тельствах нельзя поддаваться), для этого мы, видимо,
слишком любопытны, или, если выразиться с большей
серьезностью: нам хотелось бы все-таки узнать что-ни-
будь еще о смысле нашей хаотичной жизни. Мы вовсе
не рисуем смерть в героических тонах, для этого слиш-
ком значительна и дорога нам жизнь. И подавно отказы-
ваемся мы усматривать смысл жизни в опасности, для
этого мы еще недостаточно отчаялись и слишком хорошо
знакомы со страхом за жизнь и со всеми остальными
разрушительными воздействиями постоянной угрозы. Мы
все еще любим жизнь, но я думаю, что смерть уже не
сможет застать нас совсем врасплох. Опыт, получен-
ный за годы войны, едва ли позволит нам сознаться себе
в заветном желании, чтобы смерть настигла нас не слу-
чайно, не внезапно, в стороне от главного, но посреди
жизненной полноты, в момент полной отдачи наших сил.
Не внешние обстоятельства, а мы сами сделаем из
смерти то, чем она может быть,— смерть по добро-
вольному согласию.

Вопросы философии. (989. № 10.
С. 122

Я. Коллар
О ЛИТЕРАТУРНОЙ ВЗАИМНОСТИ

...Разве нельзя прекрасно объединить национальное
самосознание с патриотизмом и привести их к согласию,
а в случае их столкновения не должно ли второе чув-

ство уступить первому? Ибо что должен разумный че-
ловек любить больше — страну или народ, отечество
или нацию? Отечество мы можем легко найти, если даже
мы его потеряли, но нацию и язык — нигде и никогда;
родина сама по себе есть мертвая земля, чужеродный
предмет, это не человек; нация же есть наша кровь,
жизнь, дух, личное свойство. Любовь к отечеству есть
что-то инстинктивное, слепой естественный инстинкт; лю-
бовь к народу и нации есть скорее дело разума и об-
разования. Даже у растений и животных мы находим
любовь к родине: многие деревья и цветы с такой при-
вязанностью льнут к своей родине, ее земле, воздуху
и воде, что сразу вянут, чахнут и меняются, если их
пересадить; аист, ласточка и другие перелетные птицы
возвращаются из более прекрасных стран в свою хо-
лодную родную землю, в бедные гнезда; многие звери
дают себя скорее убить, чем покинут свою землю, свою
территорию, пещеру, свой дом и пищу, а если мы их на-
сильно вырвем из их родных условий жизни и переве-
зем в чужие края, они погибнут от тоски по дому. И на-
против, мы не найдем у животных ничего сходного
или подобного тому, что зовется любовью к народу, или
нации, потому что именно она стоит выше естественных
инстинктов, является продуктом не инстинкта, а размы-
шляющего сознания и мышления. Животное обладает
только чувством индивида, но не коллективного духа;
ему свойствен только чувственный взгляд и внешнее
впечатление, а потому и определенный вид любви к роди-
не; но у него нет никаких понятий и идей и потому нет
ничего подобного нации. Грубый дцкарь больше льнет к
своей бедной, закопченной, наполненной дымом и дур-
ными запахами лачуге и к негостеприимной пустыне,
чем образованный человек к своему дворцу и парку. Ро-
дина эскимоса, его жены и детей — это большая льдина,
плавающая в широком море; льдина качается и накло-
няется на грознь'х волнах, морские бури и морские те-

чения носят ее по широким просторам. Тюлени и мор-
ские птицы — вот его земляки, рыба и падаль — его
пища. Год за годом живет он со своей семьей на этой
ледовой родине, яростно защищает ее от неприятелей
и любит ее так сильно, что не променял бы ее на самые
прекрасные уголки земли. Дикарь знает только землю,
которая его родила, а чужеземец и неприятель называ-
ются у него одним понятием; весь мир замкнут в гра-
ницах его страны. Кого же мы должны благодарить за
то лучшее и благороднейшее, что мы имеем? Не себя,
не нашу землю, а наших предков и современников.
Настроение среди наций сейчас таково, что скорее горя-
чая любовь к родине оказывается грехом против челове-
чества, нежели свободные гражданские убеждения гре-
хом против родины.

Берегитесь тупого, нетерпимого, кичливого патрио-
тизма, потому что он часто бывает только предлогом
для самых черных поступков, во всех, кроме земляков,
видит только неприятелей, часто служит мнимым оправ-
данием оскорбления человеческих прав и злоупотреб-
ления насилием по отношению к более слабым сосе-
дям или соотечественникам, присоединенным к другим
нациям. Тем самым мы отнюдь не хотим проклясть
любовь к родине, а желаем только, чтобы она перестала
носить античный характер и приняла характер гуманный.
Ни один из древних народов, и особенно греки, римля-
не и евреи, не избежал этой ошибки одностороннего
патриотизма, который знает и уважает только себя, свою
страну и своих соотечественников, всех же остальных пре-
зирает и притесняет, а идею чистой человечности не
допускает вообще. Все остальные народы были для гре-
ков «барбарой», то есть полудикарями, полулюдьми, со-
зданиями, рожденными для рабства, без претензий на
право, достоинство и свободу. Для римлян раб никогда
даже не был личностью, а просто вещью, как это ясно
говорится в их законах. Римляне позволяли себе мучить

рабов и заставляли их прелюбодействовать в театре.
Евреи называли другие народы «гоим», что значит языч-
ники, нечистые, рабы, враги; они ненавидели каждого,
кто не был евреем. Кто отказывается от своей нации,
не уважает и не любит свой язык, кто презирает его
дух и характер, тот не может питать настоящей любви
к своей родине. Значит, меньшее должно быть подчинено
большему, любовь к родине — любви к нации. Потоки,
реки великие и малые вливаются в море; так и отдель-
ные страны, края, племена, наречия должны вливаться
в нацию. Все славяне имеют только одно отечество...

...Надобно уметь вживаться в условия других племен
и чувствовать и ценить каждый особый вид националь-
ного бытия, говора, действия и участвовать в нем с увле-
чением. Люди, племена, нации, развитие которых прохо-
дило только в определенных обстоятельствах и в условиях
одной какой-либо страны, а не в любых возможных
жизненных ситуациях, теряют всякую опору при переме-
не этих обстоятельств. Слава нации теперь не основывает-
ся ни на ее многочисленности, ни на ее могучем телосло-
жении, физической силе и крепком здоровье, ни на бле-
стящем умении мстить за обиды; она не основывается
также на слепом подражании французским нравам и мо-
дам, но на морально-интеллектуальном величии, духов-
ной деятельности и самостоятельности духа, на любви
и признании всей нации и на ее связи с человечеством
и мировой историей. Провинциальная независимость
малой, слабой республики, будь эта [независимость]
политической или литературной, скука, проистекающая
от изоляции малого племени и его языка, являются
привлекательными только для таких душ, которые не зна-
ют и потому не понимают чувства принадлежности к
великому целому. Чем теснее круг, чем изолированнее
от других общество, в котором мы живем, тем более
мелки, отвратительны и несносны понятия, которые мы

имеем, книги, которые пишем, произведения искусства,
которые создаем, потому что, кроме них, мы не знаем
ничего иного, что могло бы нас привести к освежающему
сравнению и ободрению. Лишь ограниченные люди и
племена полагают, что каждое относительное величие
является уже наибольшим величием и совершенством;
но тот, кто первый среди воробьев, еще не первый сре-
ди птиц. Ни одна нация и ни одно племя не должны
отрицать пользу соперничества, ибо, где нет соперниче-
ства, там нет прогресса. Благодаря взаимности между
славянскими писателями всех наречий возникнет благот-
ворное соперничество, каждое наречие захочет прев-
зойти другие, ни одно не захочет отстать" или быть по-
следним. Лучше борьба стихий, чем изолированный по-
кой и неподвижная смерть, которые несут неизбежное
разложение и загнивание. Изолированное стоячее боло-
то издает смрад; удар стали о камень дает искры и свет.
Это взаимное соперничество принесет прекрасные плоды
целой нации, обогатит всеобщую сокровищницу нацио-
нальной литературы, а вместе с тем снова окажет
благотворное воздействие на каждое из племен. Если бы
любовь к нации не привлекала к себе сильнее, чем лю-
бовь к родному племени, то люди были бы как гусеницы
на одном листке и ветке. Все пороки и ошибки племени,
все недостатки наречия стали бы увековечиваться, а чер-
ты национального племени, как бы ни были они скверны,
стали бы в конце концов чертами нации. Нации, которые
разъединяются под давлением сословности и существо-
вания племенных групп, уродуются постыдной разоб-
щенностью и раздробленностью, а не облагоражива-
ются...