Чувство «человека-оркестра»

Разговор о грядущей любви — вещь непростая, пред-
ставить себе, какой она станет в будущем, очень трудно.
Тайны любви помножаются здесь на тайны будущего,
и вокруг любви возникает двойная завеса загадок. Про-
рочествовать и предрекать здесь — как и вообще —
нелепо, поэтому и разговор о грядущей любви может
быть только очень сослагательным, очень предположи-
тельным — ив самых общих формах.

Впрочем, у этих предположений есть и своя опора,
так что они могут в чем-то оказаться и вероятными.
Если подходить к любви как к «тени» человека и «тени»
его среды, то, может быть, какие-то догадки о ее судь-
бах могут оказаться и не совсем беспочвенными.

Думая о будущем, часто спрашивают себя, какую
роль станет играть любовь в жизни наших потомков.
Сможет ли, например, снова родиться такой культ любви,
какой был когда-то в Провансе и у арабов?

Об этом спорили многие утописты, об этом писали
и в прошлом и в нынешнем веке. Фурье, например,
говорил: будущее «откроет для любви столь блестящее
и столь разнообразное поприще, что любовные повести
строя цивилизации будут рассматривать с чувством пре-
зрительного сожаления» '.

Может быть, так оно и случится, вполне возможно,
что любовь будет давать нашим потомкам невиданные
наслаждения, хотя, может быть, тут есть и романтиче-
ские иллюзии. Но если новый культ любви и возникнет
(а предвидеть это попросту невозможно), он, видимо,
не будет простым повторением старого.

Если сбудутся нынешние идеалы, исчезнет пожиз-
ненное распределение разных видов труда между раз-
ными группами людей, пожизненное закрепление чело-
века в рамках узкой профессии. Впервые человек смо-
жет насытить свою естественную потребность в смене
занятий, в разносторонности всей своей жизни.

Если это произойдет, в одном человеке как бы сольют-
ся несколько частичных людей, существовавших до этого
разобщенно. Возникнет новый тип человека — «человек-
оркестр», истинно родовое существо. И возможно, у
любви этого человека появится одна важная — и небы-
валая до этого — особенность. Если он соединит в себе
одном какие-то свойства предшествовавших ему челове-
ческих типов, то и любовь его, может быть, сумеет во-
брать в себя какие-то свойства из старых видов любви
и сделается их сплавом, их слиянием.

Она станет, может быть, пиром всех чувств, как у ин-
дусов и у арабов, наслаждением светлой языческой

¹ Фурье Ш. Избр. соч. М., 1951. Т. 2. С. 301.

красотой, как у эллинов, поклонением духовной преле-
сти, как у провансальцев, наслаждением всеми свойст-
вами души и тела, как во времена Возрождения, ува-
жением к свободе личности, как в новое время. Впро-
чем, вполне может быть, что этого идеального сплава
и не возникнет и любовь просто сделается в чем-то дру-
гой, чем сейчас.

В ней не будет, видимо, убогой узости, не будет хан-
жеского шарахания от тела, ломового открещивания от
духа. Сумма ее чувств может обогатиться и усложниться,
сами они могут утончиться, стать более совершенными.

Но при всем этом может случиться так, что культа
любви, ее обожествления и не возникнет.

Не исключено, что потребности в любви будут у на-
ших потомков не такими огромными, как нам кажется;
может быть, сейчас, когда эти потребности насыщаются
мало, наш голод по любви увеличивает саму эту потреб-
ность в нашем воображении. И если это так, то, может
быть, у наших потомков на смену голодной потребности
в любви придет потребность более естественная, спо-
койная.

Сейчас из многих сторон жизни любовь — чуть ли не
самая манящая, она приносит людям самые большие
радости и наслаждения. Но если другие стороны чело-
веческой жизни очеловечатся и будут давать радости,
которых они никогда не давали раньше, может быть,
ореол несравнимости, который горит вокруг любви, ста-
нет меньше.

Обожествление любви рождается ведь не только
прелестями самой любви, но и тяготами остальной
жизни. Наверно, люди ждут так много от любви и потому,
что хотят — бессознательно, стихийно — восполнить ею
хроническую сейчас нехватку радостей, перекрыть
этой радостью то горе, которое дает им жизнь. И если
этого горя будет меньше, то, может быть, и тяга к любви
будет не такой жадной, как мы думаем.

Впрочем, так это будет или не так, можно только
предполагать, не больше: сама методология разговора
о будущем всегда строится на гипотетичности. Будет
ли в обществе изобилия изобилие в любви? У многих
сейчас в ходу сытое представление об изобилии; оно
для них — такое половодье всех благ, при котором мож-
но без труда насытить любые свои потребности. Вряд
ли такая жизнь наступит: рост потребностей всегда
обгоняет рост возможностей — это железный, хотя и
неприятный закон истории.

При материальном изобилии смогут, видимо, насы-
титься бытовые нужды людей, их основные материаль-
ные потребности — в еде, одежде, жилье, в предметах
обихода, в технике быта. Впрочем, насыщение нужд на
новые вещи, только что входящие в обиход, будет,
видимо, отставать от этих нужд. Спрос тут всегда будет
огромным, а предложение — небольшим, и нужды на
эти вещи смогут насыщать сначала единицы.

Полное изобилие недостижимо, это значило бы, что
ход жизни остановился, людям довольно того, что у них
есть, и не нужно ничего нового. Оно могло бы возник-
нуть, если бы у людей перестали рождаться новые
потребности, если бы наука, техника, искусство застыли,
окостенели, перестали бы идти вперед. И сплав обилия
и нехваток всегда, видимо, будет пружиной, двигателем
развития.

И в высших сферах человеческой жизни обилие не
перестанет, скорее всего, сочетаться с нехватками.
Никогда, наверно, не будет изобилия одной из главных
для человека вещей — изобилия времени; людям всегда
будет не хватать его, хотя, может быть, острота этой
нехватки и станет меньше. Не может быть у людей
и изобилия знаний, умений, изобилия разносторон-
ности — их всегда будут ограничивать здесь и сроки
их жизни, и технические и психологические возмож-
ности.

Наверно, всегда будут нехватки и в насыщении инди-
видуальных нужд, тех, которые возникают в личном
общении людей.

Так будет, наверно, с потребностями в счастье, в
красоте, в любви, в дружбе, с тягой к новым впечатле-
ниям, со стремлением к полноте жизни. Все эти потреб-
ности будут, наверно, удовлетворяться не полностью,
частично, «не по потребности».

Принцип «по потребности» вообще касается только
тех типовых нужд, которые насыщает общество. В инди-
видуальной жизни, в духовной жизни людей он вряд ли
может осуществиться. Это значило бы безграничное
удовлетворение потребностей, а безграничность тут
попросту невозможна.

И главное — какое изобилие любви может быть у
меня, если я люблю женщину, которая любит другого?
Какое изобилие любви будет у меня, если я не люблю
женщину, которая меня любит, если я не могу встретить
женщину, которую полюбил бы?

И если даже люди станут охотнее любить друг друга
и легче дарить друг другу свою любовь, и если время
их любви будет дольше, чем сейчас, и если сама эта
любовь будет счастливее и ярче — все равно рая любви
на земле не будет.

Несколько слов о вечных
дисгармониях любви

Грядущие люди будут, видимо, относиться к любви
как к важнейшей части их жизни. Но, наверно, они будут
жить разносторонне, и в смысл их жизни будут входить
наслаждения и от всех других видов человеческой
жизни.

Будут ли какие-нибудь утраты в любви, станет ли
она в чем-то слабее, чем прошлые виды любви? Конечно,
что-то "она утеряет, но что именно — вопрос этот, види-

мо, так и останется для нас вопросом. Может быть,
сила ее не будет такой, как во времена, когда она была
страстью; а может быть, утраты в любви пойдут по
другим линиям.

Одно противоречие тут, видимо, можно и сейчас
предвидеть, потому что оно действует и в жизни тепе-
решних людей. Если грядущие люди станут по преиму-
ществу творцами, то между их тягой к любви и тягой
к творчеству могут возникнуть сильнейшие разлады
и они будут вызывать в человеке болезненное двоение.

Может усилиться, стать куда более резким, чем сей-
час, и еще одно противоречие любви. Если индивидуаль-
ность грядущих людей будет рельефнее, чем у нас, если
психология их станет сложнее, то могут резко вырасти
моменты неразделенности в разделенной любви, мо-
менты естественных несхождений и разногласий.

Наверно, это очень частая трагедия — любовь, кото-
рая остается неразделенной, даже если ее разделяют.
Когда один человек глубже или тоньше, чем другой,
он и любит глубже или тоньше и с горечью видит, что
какие-то порывы его любви не находят отклика, остают-
ся неразделенными.

Так же, как мы знаем это, бывает просто и с людьми
разных характеров, разных темпераментов, разного
склада чувствований. Так всегда было и так всегда будет,
потому что всегда будет психологическое своеобразие,
непохожесть, неравенство; и эта неразделенность даже
разделенной любви — и даже в самые ее счастливые
моменты — одно из вечных противоречий любви, горь-
кий осадок на дне ее радостей.

Чаще других, наверно, чувствуют этот осадок люди
сложной психологии. Любовь их как бы многострунна,
и, чтобы она была счастливой, нужно, чтобы все ее струны
нашли отзвук в другом человеке, звучали с ним в уни-
сон. Как строка в поэзии требует рифмы, так и тут нуж-
но, чтобы хоть в самом главном рифмовались харак-

теры. Поэтому, наверно, человеку сложной психологии
и нелегко найти себе «рифмующегося» человека.

Может быть, навсегда — или пока не переменится
многое в человеке — останутся в любви и сотрясения,
которые происходят от самой человеческой природы.

«...Человеческая природа,— писал об этом Мечни-
ков,— во многих отношениях совершенная и возвышен-
ная, тем не менее проявляет очень многочисленные и
крупные дисгармонии, служащие источником многих
наших бедствий» '.

Есть большие несовершенства в самих основах чело-
веческой психики. Так, наша память, «способность сохра-
нять следы психических процессов», появляется куда
позднее многих других способностей мозга. И сам ин-
стинкт жизни дисгармоничен: он почти молчит у моло-
дых людей — отсюда и частая в этом возрасте безрас-
судная смелость,— и он тем сильнее, чем ближе ста-
рость и смерть.

Но особенно сильны дисгармонии в любовной жизни.

У всех людей, пишет Мечников, есть разрыв между
половым созреванием и общим созреванием. Половая
тяга появляется задолго до общего созревания человека
и не исчезает долго после того, как человек стареет.
Потребность в любви, тяга к ней рождается в десять —
двенадцать лет — почти вдвое раньше, чем происходит
физиологическое, психологическое и социальное ста-
новление человека.

Между способностью человека любить и способ-
ностью родить тоже есть разрыв во много лет: тело
женщины лучше всего развивается для родов только
к двадцати двум — двадцати четырем годам. И тут, гово-
рит Мечников, существует резкая дисгармония: тяга
к любви появляется тогда, когда тело женщины не при-
способлено для нормальных родов.

Мечников И. Этюды о природе человека. С. 120—121.

В любви людей, как уже говорилось, есть еще одна —
очень сильная — дисгармония: у девушек чувственность
просыпается позднее, чем у юношей,— иногда на не-
сколько лет, часто только после женитьбы и даже после
родов. Поэтому-то любовь молодых девушек куда чаще
бывает платонической. Позднее, чем у мужчин, прихо-
дит к женщинам и апогей чувственности: обычно бы-
вает это после того, как у мужчин эта чувственность уже
прошла свою высшую точку. И наконец, в пожилом воз-
расте, когда половые силы людей уже гаснут, у них
часто сохраняется чувственность и влюбчивость. Все это
рождает и, видимо, всегда будет рождать множество
разладов между людьми, вносить в их любовь смуты,
противоречия, тяготы.

В человеке есть еще одно несовершенство, которое
часто влияет на его любовь. Многие, конечно, замечали,
что в разные моменты жизни у нас бывают совсем раз-
ные ощущения времени.

Особенно резко меняет чувство времени любовь.
В часы любви время исчезает — исчезает почти букваль-
но, его не ощущаешь, оно перестает быть. Об этом
странном чувстве писал Роллан — в сцене свидания Кри-
стофа с Адой. И вместе с тем каждая секунда насыщена
такими безднами переживаний, что время как бы оста-
навливается и от одного удара пульса до другого про-
ходит вечность.

Время любви как бы состоит из бесконечных внутри
себя мгновений — но эти бесконечности мгновенны,
вечности молниеносны. И эта вечность секунды и эта
мимолетность часов сливаются друг с другом, превра-
щаются друг в друга и порождают друг друга.

В горе, тоске секунды тягучи, расстояние между
ними невыносимо велико, и сквозь них продираешься,
как в ночном кошмаре. Вспомним, как тягостно Джуль-
етте, которая разлучена с Ромео и для которой от заката
одной секунды до восхода другой проходит вечность:

...В минуте столько дней,
Что, верно, я на сотни лет состарюсь,
Пока с моим Ромео свижусь вновь.

И тут время делается долгим, но каторжно долгим,
секунда набухает вечностью — но не радостной и свер-
кающей, а тоскливой и тусклой. Мгновение тоже оста-
навливается, но оно умирает, и муки этого умирания
невыносимы.

Законы, управляющие человеческим ощущением
времени,— это законы парадокса: если человеку хочет-
ся, чтобы время шло быстрее, оно идет медленнее.
Если человек хочет, чтобы время шло медленно, оно
начинает бежать. Горестные, «отрицающие» чувства
замедляют время, радостные, «утверждающие»— убы-
стряют его. Дух противоречия — это, наверно, главный
дух, который управляет ощущением времени.

И здесь лежит явное несовершенство нашей пси-
хики. Вместо того чтобы медленно впивать секунды
радости, мы опрокидываем их оглушающим залпом.
А отрава горя сочится в нас медленно, падает с тя-
желой расстановкой. И получается, что страдания
жизни мы часто видим увеличенными, как в бинокле,
а радости — уменьшенными, как в перевернутом би-
нокле.

Эти свойства человека с давних пор были источни-
ком пессимистических теорий. Еще во времена элли-
низма греческие философы говорили, что в жизни людей
страданий больше, чем наслаждений, и поэтому счастья
у людей быть не может. Громко звучали такие ноты в
философии прошлого и начала нынешнего века, особен-
но в немецкой.

Горестные ощущения сильнее действуют на человека,
чем радостные, говорили многие тогдашние мыслители;
в жизни человека их больше и они острее. Сто с лиш-
ним лет назад Эдуард Гартман заявлял, что даже в люб-
ви страдания переживаются сильнее, чем радости, и по-

этому люди должны отказаться от любви — любым пу-
тем, вплоть до кастрации.

Уже в наше время психологи и физиологи устано-
вили, что «перевернутое» ощущение горя и радости
рождено самой нашей природой. В минуты радости, го-
ворят они, в человеке царят процессы возбуждения,
они ускоряют все ритмы нашего организма, и время
от этого бежит быстрее. В минуты горя возбуждение
пригашено, царят тормозные процессы, ритмы организ-
ма замедляют свой ход и время идет медленно '.

Горе и радости ощущаются так только в настоящем
времени, только в тот момент, когда мы их переживаем.
В наших воспоминаниях действует обратный закон —
как бы закон «красного смещения»: горести забываются,
исчезают из памяти, а радости остаются и занимают
почти все ее пространство. Поэтому прошлое и вспоми-
нается всегда так радужно. К сожалению, человек боль-
ше живет чувствами, чем памятью чувств; для наших
ощущений есть только настоящее время, а прошлое вос-
принимается больше мыслью, разумом, хотя и памятью
чувств тоже.

Такое ощущение времени — вещь органическая, и
оно, наверно, всегда будет утяжелять жизнь людей.
Впрочем, может быть, кое в чем сумеет помочь здесь
микропсихология, которая сейчас рождается. Может
быть, она не просто научит нас ценить каждую крупицу
радости, каждую ее секунду, а как бы и раздвинет ее
просторы, увеличит ее вес — и смягчит этим несовершен-
ство человеческой психики. Впрочем, микропсихология

¹ К тому же в минуты горя, как говорят ученые, происходит
настоящее буквальное отравление организма, и душевная боль, кото-
рую человек испытывает, резко растягивает для него время. Многие
слышали, наверно, выражение «адреналиновая тоска»: в моменты
горя в крови человека резко вырастает содержание адреналина —
он и дает гнетущую и совершенно физическую тяжесть, которая
усиливает душевные муки.

может точно так же увеличить и размеры горестей, их
вес, их остроту — и тогда «перевернутое» ощущение
горя и радости может сделаться еще разительнее.

Возможно, в будущем люди сумеют как-то уменьшить
эти противоречия, найдут средства, которые смогут при-
гасить их силу. Но пока дисгармонии человеческой
природы останутся такими, как сейчас, они будут прино-
сить в человеческую любовь горе, беды, тоску.