Юнг К. Г. 8 страница

От жестокого закона энантиодромии ускользает лишь тот, кто умеет отличать себя от бессознательного, не посредством, скажем, того, что он его вытесняет — ибо тогда оно просто овладевает им исподволь,— а посредством того, что он делает его видимым и ставит его перед собой как. нечто отличающееся от него.

Тем самым уже подготовлено разрешение той про­блемы Сциллы и Харибды, которую я описал выше. Пациент должен научиться различать, что есть «Я» и что есть «не-Я», т. е. коллективная психика. Тем са­мым он получает материал, с которым ему начиная с этого момента еще долго предстоит разбираться. Его энергия, которая раньше была заключена в негодных, патологических формах, нашла теперь свою, подобаю­щую ей сферу. Различение «Я» и «не-Я» включает в себя то, что человек в своей Я-функции стоит на твер­дых ногах, т. е. исполняет сваи долг по отношению к, жизни, так что он во всех аспектах есть жизнеспособ­ный член человеческого общества. Все то, чем он в этом отношении пренебрегает, приходится тогда на долю бессознательного и усиливает позицию последнего, так что он подвергается опасности быть поглощенным бес­сознательным. Но за это полагаются тяжелые наказа­ния. Как намекает Синесий, именно «одухотворенная душа» становится богом и претер­певает в этом состоянии божественные наказания, а именно — разорванность Загрея, которую испытал и Ницше в начале своей душевной болезни. Энантиодро­мия есть разорванность на пары противоположностей, которые подобают богу и, таким образом, также обо­жествленному человеку, который богоподобностью обя­зан преодолению своих богов. Коль скоро мы говорим о коллективном бессознательном, мы находимся в та­кой сфере и на такой ступени проблемы, которая вна­чале не принимается во внимание при практическом анализе в применении к молодым людям или тем, кто слишком долго пребывает на инфантильной стадии. Там, где еще предстоит преодолеть образ отца и образ;

матери, где еще предстоит овладеть некоторой частью;

внешней жизни, которой естественным образом обладает обычный средний человек,— там мы предпочитаем не говорить о коллективном бессознательном и о проблеме противоположности. Но в тех случаях, когда пе­ренесения образов родителей и юношеские иллюзии преодолены или по меньшей мере созрели для преодоле­ния, тогда мы должны говорить о проблеме противопо­ложности и о коллективном бессознательном. Здесь мы находимся за пределами значимости редукций Фрейда и.Адлера; ибо здесь нас уже не занимает вопрос, как можем мы устранить все то, что мешает человеку осу­ществлять свою профессиональную деятельность, или вступать в брак, или делать нечто такое, что означает развитие жизни, но перед нами стоит задача найти тот смысл, который делает возможным продолжение жизни вообще, поскольку жизнь должна быть чем-то большим, чем только лишь резиньяция и тоскливая оглядка назад.

Наша жизнь напоминает путь Солнца. Утром Солн­це непрерывно набирает силу, до тех пор пока оно на­конец не достигает, лучистое и горячее, полуденной высоты. Тогда наступает энантиодромия. Его непрерыв­ное движение вперед уже означает не прибавление силы, а убавление. Таким образом, когда мы имеем дело с молодым человеком, наша задача иная, нежели когда перед нами человек стареющий. В первом случае достаточно устранить все препятствия, мешающие раз­витию и подъему; во втором случае мы должны стимулировать все то, что оказывает поддержку при спуске. По-юношески неопытный человек, возможно, думает, что пожилых можно оставить в покое, что с ними уже все равно ничего больше не случается, что жизнь у них позади и они годятся еще лишь на то, чтобы служить окаменелыми опорами прошлого. Но было бы большим заблуждением полагать, что, например, жизнь женщи­ны исчерпана с наступлением менопаузы. Вторая, по­слеполуденная, половина человеческой жизни столь же богата смыслом, как и первая половина; только ее смысл и замысел совсем иные¹⁴. Человек имеет двояко­го рода цели; первая цель — природная, порождение потомства и все дела, связанные с заботой о нем, к которым относятся также добыча денег и социальное положение. Если эта цель исчерпана, то начинается другая фаза: культурная цель. В достижении первой цели помогает природа и, кроме-того, воспитание; не­многое или даже совсем ничто не помогает нам в до­стижении последней цели. Часто господствует даже ложное тщеславие, требующее, чтобы старец был подо­бен юноше или чтобы он по крайней мере действовал подобным образом, хотя внутренне он уже и не может верить в это. Поэтому для столь многих людей переход от природной к культурной фазе оказывается бесконеч­но тяжелым и горьким; они цепляются за юношеские иллюзии или же за своих детей, чтобы таким образом спасти еще хоть кусочек юности. Мы наблюдаем это у матерей, которые видят смысл своей жизни исключи­тельно в детях и думают, что жизнь их превратится в беспочвенное ничто, если им придется расстаться с детьми. Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие тяжелые неврозы возникают в начале послепо­луденного периода жизни. Это — своего рода второй период зрелости или второй период бури и натиска, нередко сопровождающийся всеми бурями страстей («опасный возраст»). Однако проблемы, встающие в этом возрасте, уже нельзя решить с помощью старых рецептов, стрелку этих часов нельзя перевести назад. То, что молодежь находила и должна была находить снаружи, человек послеполуденного периода должен найти внутри. Здесь перед нами встают новые проблемы, ко­торые нередко заставляют врача основательно поломать голову.

Переход от утра к послеполуденному периоду есть переоценка прежних ценностей. Человек оказывается пе­ред необходимостью понять ценность того, что состав­ляло противоположность его прежних идеалов, убедить­ся в ошибочности прежних убеждений, признать не-истину, содержащуюся в прежней истине, и почувство­вать, сколько сопротивления и даже враждебности за­ключало в себе то, чтб прежде мы считали любовью. Многие из тех, кто оказался втянутым в конфликты проблемы противоположности, отбрасывают все то, что они раньше считали благим и достойным стремления, и пытаются продолжать жизнь в противоположности к их прежнему «Я». Смена профессий, разводы, религи­озные обращения, разные виды отступничества являют­ся симптомами этого перемахивания в противополож­ность. Отрицательный момент радикального перехода в противоположность заключается в том, что прежняя жизнь вытесняется и тем самым порождается столь же несбалансированное состояние, каким было и то преж­нее состояние, когда противоположности осознанных добродетелей и ценностей были еще подавленными и бессознательными. Подобно тому как раньше невроти­ческие нарушения происходили, возможно, вследствие бессознательности противоположных фантазий, так и теперь опять-таки возникают нарушения благодаря вы­теснению прежних идолов. В корне неверно, разумеет­ся, полагать, что если мы распознаем в некоторых цен­ностях отрицательную ценность или в некоторой исти­не — не-истину, то в таком случае упраздняется цен­ность или истина. Они лишь стали относительными. Все человеческое относительно, потому что все основы­вается на внутренней противоположности, ибо все есть энергетический феномен. Энергия же необходимым об­разом основывается на некоторой предшествующей противоположности, без которой не может быть ника­кой энергии. Всегда должны быть налицо высокое и низкое, горячее и холодное и т. д., чтобы мог состо­яться процесс выравнивания, который и представляет собой энергия. Поэтому склонность к тому, чтобы под­вергнуть отрицанию все прежние ценности в пользу их противоположности,— это такое же преувеличение, как и прежняя односторонность. Но поскольку речь идет об общепризнанных и несомненных ценностях, кото­рые отныне отвергаются, то происходит фатальная по­теря. Кто так поступает, тот вместе со своими ценно­стями выбрасывает за борт и самого себя, как это уже сказал Ницше.

Но дело не в переходе в противоположность, а в сохранении прежних ценностей вместе с признанием их противоположности. Это означает конфликт и разлад с самим собой. Понятно, что люди боятся это делать, как философски, так и морально; поэтому — еще чаще, чем в переходе в противоположность,— они пы­таются искать выход в судорожном отстаивании преж­ней позиции. Нельзя не признать, что в этом имеющем место у стареющих людей весьма, правда, несимпатич­ном явлении все же заключено нечто, что можно рас­сматривать как немалую заслугу; они по крайней мере не становятся ренегатами, продолжают стоять прямо и не впадают в неопределенность и ничтожество; они не становятся банкротами, а остаются лишь отмирающими деревьями, «свидетелями прошлого», если выражаться более мягко. Однако сопутствующие симптомы — кос­ность, окаменение, ограниченность, нежелание «laudatores temporis acti»* идти в ногу со временем — безра­достны, даже вредоносны; ибо тот способ, каким они отстаивают некоторую истину или какую-либо цен­ность, является настолько косным и насильственным, что подобный дурной образ действия отталкивет силь­нее, чем притягивает защищаемая ценность,— благода­ря чему достигается как раз нечто противоположное доброму намерению. То, чтб заставляет их впасть в косность,— это, в сущности, страх перед проблемой противоположности: они чувствуют близость жуткого брата Медарда и втайне боятся его. Поэтому право на существование имеет только одна истина и только один руководящий принцип действия, который должен быть абсолютным; в противном случае он не обеспечивает защиты против грозящего падения, которое люди пред­чувствуют повсюду, но только не в себе самих. Мы имеем в нас же самих опаснейшего революционера, и именно это должен знать тот, кто хочет здоровым пе­рейти во вторую половину жизни. Тем самым мы, правда, взамен кажущейся уверенности, которой мы наслаждались до сих пор, получаем состояние неуве­ренности, разлада, противоречивых убеждений. В этом состоянии плохо то, что по видимости из него нет вы­хода. «Tertium non datur,— говорит логика,— третьего не дано».

* «Ревнителей старины» (лат.).

Практические нужды лечения больных побудили нас поэтому к поиску средств и путей, которые могли бы вывести человека из этого невыносимого состояния. Когда человек оказывается перед кажущимся непреодо­лимым препятствием, то он отступает назад: он осуще­ствляет, если использовать техническое выражение, ре­грессию. Он обращается к тем временам, когда нахо­дился в подобных ситуациях, с тем чтобы снова попы­таться применить те средства, которые помогли ему тогда. Но то, что помогало в юности, в старости ока­зывается бесполезным. Чем помогло тому американско­му бизнесмену то, что он снова вернулся к прежней работе? У него уже больше ничего не получалось. По­этому регрессия продолжается и доходит до детства (поэтому многие старые невротики впадают в детство) и, наконец, до периода, предшествующего детству. Это звучит необычно; но в действительности речь идет о том, что не только логично, но и возможно.

Выше мы упомянули о том факте, что бессознатель­ное содержит как бы два слоя, а именно — личност­ный и коллективный. Личностный слой оканчивается самыми ранними детскими воспоминаниями; коллек­тивное бессознательное, напротив, охватывает период, предшествующий детству, т. е. то, что осталось от жизни предков. В то время как образы воспоминаний личного бессознательного являются как бы заполненны­ми, ибо пережитыми, образами, архетипы коллективного бессознательного представляют собой формы неза­полненные, ибо они не пережиты индивидуумом лич­но. Если же регрессия психической энергии, выходя за пределы даже периода раннего детства, выходит на на­следие жизни предков, тогда пробуждаются мифологи­ческие образы: архетипы¹⁵. Открывается некоторый ду­ховный мир, о котором мы прежде ничего не подозре­вали, и выявляются содержания, находящиеся, возмож­но, в самом резком контрасте с нашими прежними представлениями. Эти образы обладают такой интен­сивностью, что кажется вполне понятным, почему мил­лионы образованных людей впадают в теософию и ан­тропософию. Это происходит просто потому, что эти современные гностические системы идут навстречу потребности в выражении этих внутренних, безмолвных событий в большей мере, нежели какая-либо из суще­ствующих форм христианской религии, не исключая в полной мере и католицизм. Последний способен, прав­да, в гораздо большей мере, чем протестантизм, выра­жать посредством догматических и культовых символов те факты, о которых у нас идет речь. Однако и он не достигал в прошлом и не достигает ныне полноты прежнего языческого символизма, почему последний долго сохранялся и в столетия христианства, а затем постепенно перешел в известные подводные течения, которые от раннего средневековья до Нового времени никогда полностью не утрачивали своей силы. Они хотя и исчезали с поверхности, уходя далеко вглубь, однако, меняя свою форму, возвращались и возвращаются снова, чтобы компенсировать односторонность современной ориентации сознания". Наше сознание настолько проникнуто христианством, даже почти все­цело сформировано им, что бессознательная противо­положная позиция не может быть принята в нем, и притом просто потому, что она слишком противоречит основным господствующим воззрениям. Чем более од­носторонне, косно и безусловно удерживается одна по­зиция, тем более агрессивной, враждебной и неприми­римой будет другая, так что вначале их примирение имеет мало шансов на успех. Но если сознание допус­кает по крайней мере относительную значимость всех человеческих мнений, тогда и противоположность от­части утрачивает свою непримиримость. Но между тем эта противоположность ищет для себя подходящее вы­ражение, например, в восточных религиях: буддизме, индуизме и даосизме. Синкретизм (смешение и комби­нирование) теософии в значительной мере идет на­встречу этой потребности, и этим объясняется ее ши­рокий успех.

Благодаря деятельности, связанной с аналитическим лечением, возникают переживания архетипической природы, требующие своего выражения и оформления. Разумеется, это не единственная возможность для осу­ществления такого рода опыта; архетипические пере­живания нередко возникают спонтанно, и притом от­нюдь не только у так называемых «психологических» людей. Нередко о самых удивительных снах и видениях мне доводилось слышать от людей, в душевном здо­ровье которых не мог сомневаться даже специалист. Переживание архетипа люди часто оберегают как са­мую интимную тайну, так как чувствуют, что оно заде­вает сокровеннейшие глубины их существа. Это — сво­его рода праопыт душевного «не-Я», некоторого внут­реннего оппонента, вызывающего на спор. Понятно, что в таких случаях прибегают к помощи параллелей, причем легко случается так, что первоначальное собы­тие перетолковывается в духе заимствованных пред­ставлений. Типичный случай такого рода — видение троицы у брата Николая из Флюе¹⁷. Сходный пример — видение многоглазой змеи у Игнатия, которое он истолковал сначала как божественное, а затем — как дьявольское явление. Посредством таких перетол­кований подлинное переживание замещается почерпну­тыми из чужого источника образами и словами, а так­же воззрениями, идеями и формами, которые, как это бывает, выросли не на нашей почве и связаны главным образом не с нашим сердцем, а лишь с нашей головой, которая даже не может их отчетливо помыслить, так как никогда не смогла бы их изобрести. Это, так ска­зать, краденое добро, которое не идет впрок. Суррогат делает людей нереальными и превращает их в тени;

они ставят пустые слова на место живой действитель­ности и тем самым уклоняются от переживания проти­воположностей и устремляются в некий бледный, двух­мерный призрачный мир, где все живое и творческое увядает и отмирает.

Безмолвные события, вызываемые регрессией в ста­дию, предшествующую детству, требуют не замещения, а индивидуального оформления в жизни и деятельности отдельного человека. Эти образы возникли из жизни, страданий и радостей предков и снова стремятся вер­нуться в жизнь и как переживание, и как деяние. Од­нако в силу своей противоположности сознанию они не могут непосредственно переводиться в наш мир, а должен быть найден опосредованный путь, который со­единяет сознательную и бессознательную реальности.

VI

СИНТЕТИЧЕСКИЙ, ИЛИ КОНСТРУКТИВНЫЙ, МЕТОД

Разбирательство с бессознательным есть процесс или — в зависимости от обстоятельств — также претерпевание или работа, что получило название трансцендентной функции¹, так как она представляет собой функцию, опирающуюся на реальные и воображаемые, или рациональные и иррациональные, момен­ты и тем самым служащую мостом через зияющую про­пасть между сознанием и бессознательным. Она есть естественный процесс, манифестация энергии, проис­ходящей из напряженного соотношения противополож­ностей, и состоит в чередовании процессов фантазиро­вания, спонтанно выступающих в снах и видениях². Этот же процесс можно также наблюдать в начальных стадиях некоторых форм шизофрении. Классическое описание такого процесса содержится, например, в ав­тобиографическом изложении Жерара де Нерваля «Ав­релия». Наиболее значительным литературным приме­ром служит, разумеется, II часть «Фауста». Естественный процесс объединения противоположностей стал для меня моделью и основой метода, который по су­ществу состоит в том, что мы то, что по природе происходит бессознательно и спонтанно, намеренно вызы­ваем наружу и интегрируем в сознание и его воспри­ятие. У многих больных беда заключается именно в том, что у них отсутствуют средства и пути к духовно­му овладению происходящими в них процессами. Здесь требуется врачебное вмешательство в виде особого ме­тода лечения.

Как мы видели, рассмотренные ранее теории осно­вываются на имеющем исключительно каузально-редуктивный характер методе, который разлагает сновидение (или фантазию) на составляющие его воспоминания и лежащие в основе инстинктивные процессы. Выше я уже упомянул о том, в чем состоят как достоинство, так и ограниченность такого подхода. Этот подход до­стигает своего предела тогда, когда символы сновиде­ний уже не могут быть сведены к личным воспомина­ниям и стремлениям, т. е. когда всплывают образы коллективного бессознательного. Было бы бессмыслен­но пытаться свести эти коллективные идеи к личному, и не только бессмысленно, но и вредно, как это мне неприятным образом показал опыт. Я лишь с большим трудом и после долгих колебаний, наученный в конце концов неудачами, смог решиться на то, чтобы отка­заться от односторонне персоналистической ориента­ции медицинской психологии в указанном смысле. Прежде всего мне пришлось прийти к основательному пониманию того, что за «анализом», поскольку он есть только разложение, необходимо должен следовать не­который синтез и что существуют душевные материа­лы, которые почти ничего не значат, если они только подвергаются разложению, но развертывают полноту смысла, если их не разлагать, а давать им подтвержде­ние в их смысле и еще расширять всеми сознательны­ми средствами (так называемая амплификация³). Дело в том, что образы или символы коллективного бессозна­тельного лишь тогда выдают свои ценности, когда к ним применяется синтетический метод. Если анализ разлагает символический материал фантазий на его компоненты, то синтетический метод интегрирует его во всеобщее и понятное выражение. Этот способ не так-то прост; поэтому я приведу один пример, на кото­ром можно будет разъяснить и весь процесс в целом.

Одна пациентка, находившаяся как раз на критиче­ской пограничной стадии между анализом личного бессознательного и выходом на поверхность содержа­ний коллективного бессознательного, видела следую­щий сон. Она собирается перейти через широкий ручей. Моста нигде нет. Однако она находит место, где мож­но его перейти. Как раз тогда, когда она хочет это сделать, ее хватает за ногу большой рак, скрывавшийся в воде, и уже не отпускает ее. Она в страхе просыпа­ется.

Идеи

Ручей: Образует границу, которую трудно перей­ти; — я должна преодолеть препятствие; — это отно­сится, возможно, к тому, что я лишь медленно продви­гаюсь вперед; — возможно, мне надо было перейти на другую сторону.

Брод: Возможность надежно перебраться на другую сторону; — возможный путь; — иначе ручей был бы слишком широк. Лечение предоставляет возможность преодолеть препятствие.

Рак: Рак целиком скрывался под водой, вначале я его не видела; — рак, однако, это очень страшная бо­лезнь, неизлечимая (воспоминания о госпоже X, умер­шей от карциномы); я боюсь этой болезни; — рак — это животное, которое пятится назад — и, очевидно, хочет затащить меня вниз, в ручей; — он страшно вце­пился в меня, и я ужасно испугалась; — что же не пускает меня на ту сторону? Ах да, у меня снова была большая ссора с моей подругой.

С этой подругой дело обстоит особым образом. Речь идет о многолетней, мечтательной, граничащей с гомо­сексуальностью дружбе. Подруга во многих отношениях похожа на пациентку и также имеет расстроенные нер­вы. У обеих явно выраженные общие интересы в обла­сти искусства. Но пациентка — личность более силь­ная. Так как их взаимоотношения слишком интимны и поэтому в слишком большой мере исключают другие возможности жизни, то обе нервозны и, несмотря на идеальную дружбу, между ними происходят бурные сцены, основывающиеся на взаимном раздражении. Бессознательное этим самым хочет создать дистанцию между ними, но они не хотят этого замечать. Скандал обычно начинается с того, что одна из них находит, будто они еще недостаточно хорошо понимают друг друга и что нужно еще больше высказаться друг перед другом, после чего обе с энтузиазмом и пытаются вы­сказаться. При этом, разумеется, вскоре возникает не­доразумение, снова приводящее к ссоре, еще более сильной, чем прежде. Faute de mieux* ссора долгое вре­мя была для них суррогатом удовольствия, от которого они никогда не желали отказываться. Особенно моя пациентка долгое время не могла отказаться от сладкой боли быть не понятой своей лучшей подругой, несмо­тря на то что каждая сцена ее «смертельно» утомляла и она уже давно поняла, что эта дружба изжила себя и что она лишь из ложного честолюбия полагала, будто еще может тем не менее делать из нее идеал. Уже к своей матери пациентка относилась экзальтированно, иллюзорно, а затем, после смерти матери, она перене­сла свои чувства на подругу.

Аналитическое (каузально-редуктивное) истолкование⁴

Это истолкование можно сформулировать в одной фразе: «Я, кажется, понимаю, что мне надо перебрать­ся через ручей на другую сторону (а именно — отка­заться от отношений с подругой); однако мне гораздо больше хотелось бы, чтобы подруга не выпускала меня из своих клешней (т. е. объятий), соответственно как инфантильное желание, чтобы мать снова заключила меня в свои так знакомые мне горячие объятия». Не­приемлемое в желании заключается в сильной подспуд­ной гомосексуальной тенденции, что достаточно дока­зано фактами. Рак хватает пациентку за ногу, так как у нее большие, «мужские» ноги; по отношению к подру те она играет мужскую роль, имея также соответствую­щие сексуальные фантазии. Нога, как известно, имеет фаллическое значение⁵. Общее истолкование, таким об­разом, гласит: причина, по которой она не хочет рас­статься с подругой, состоит в том, что она имеет вы­тесненные гомосексуальные желания, направленные на ее подругу. Поскольку эти желания морально и эстети­чески несовместимы с тенденцией сознательной лично­сти, то они вытеснены и потому более или менее бес­сознательны. Страх соответствует вытесненному жела­нию.

* За неимением лучшего (фр.).

Такое истолкование, разумеется, жестоко обесцени­вает высоконапряженный идеал дружбы пациентки. На данном этапе анализа она тем не менее не была бы уже в претензии ко мне за такое истолкование. Неко­торые факты уже задолго до того достаточно убедили ее в наличии гомосексуальной тенденции, так что она имела возможность добровольно признать эту склон­ность, хотя это и было ей не так уж приятно. Поэтому если бы я на данной стадии лечения сообщил ей об этом истолковании, то я уже не встретил бы с ее сто­роны никакого сопротивления. Мучительность этой не­желательной тенденции она уже преодолела посред­ством ее понимания. Но она сказала бы мне: «Но по­чему мы вообще все еще анализируем этот сон? Он ведь снова говорит о том, что я и так давно знаю». Это истолкование и в самом деле не сообщает пациентке ничего нового; поэтому оно для нее неинтересно и не­эффективно. В начале лечения подобного рода истол­кование было бы невозможным просто потому, что не­обыкновенная щепетильность пациентки ни при каких обстоятельствах не допустила бы ничего подобного. «Яд» понимания надо было вливать в высшей степени осторожно и малыми дозами, до тех пор пока больная постепенно не стала разумнее. Но если аналитический, или каузально-редуктивный, метод уже не дает ничего нового, а лишь одно и то же в различных вариациях, значит, наступил момент, когда необходимо принять во внимание выходящие, возможно, на поверхность архетипические мотивы. Если отчетливо проявляется такой мотив, то наступает момент, когда целесообразно обра­титься к другому методу интерпретации. Дело в том, что каузально-редуктивный метод в таком случае имеет известные недостатки. Во-первых и прежде всего, здесь неточно принимаются во внимание идеи пациентки, например ассоциация «рака» с болезнью. Во-вторых, неясен сам выбор именно такого символа. Почему, на­пример, подруга-мать должна явиться именно в образе рака? Она могла бы предстать, например, в более сим­патичном и пластичном образе русалки. («Она влекла его отчасти, отчасти к ней тянулся он» и т. д.) Ту же роль могли бы играть полип или дракон, змея или рыба. В третьих, каузально-редуктивный метод забыва­ет, что сновидение — это субъективный феномен и что, следовательно, исчерпывающее истолкование ни в коем случае не может относить образ рака только к подруге или матери, а надо применить его также и к субъекту, т. е. к самой видевшей сон. Видевшая сон есть все сновидение в целом; она — ручей, переход и рак; эти подробности соответственно выражают усло­вия и тенденции в бессознательном субъекта.

Я поэтому ввел следующую терминологию: всякое истолкование, в котором выражения сновидения можно идентифицировать с реальными объектами, я называю истолкованием на уровне объекта. Этому истолкованию противостоит такое, которое каждую часть сновидения, например всех действующих лиц, относит к самому ви­девшему сон. Этот метод я обозначаю как истолкование на уровне субъекта. Истолкование на уровне объекта аполитично; ибо оно разлагает содержание сновидения на комплексы воспоминаний, которые соотносятся с внешними ситуациями. Истолкование на уровне субъекта, напротив, синтетично, так как оно отделяет ле­жащие в основе комплексы воспоминаний от внешних причин, понимая их как тенденции или моменты субъ­екта, и снова включает их в состав субъекта. (В пере­живании я переживаю не просто объект, но прежде всего самого себя, однако лишь тогда, когда я отдаю себе отчет в своем переживании.) В этом случае, таким образом, все содержания сновидения понимаются как символы субъективных содержаний.

Синтетический, или конструктивный, метод⁶ интер­претации состоит, таким образом, в истолковании на уровне субъекта.

Синтетическое (конструктивное) истолкование

Пациентка не осознает, что препятствие, которое ей надо преодолеть, заключено в ней самой, а именно — некоторая граница, которую трудно переступить и ко­торая препятствует дальнейшему продвижению вперед. Однако есть возможность перейти через эту границу. Правда, именую в этот момент возникает особенная и неожиданная опасность, а именно — нечто «животное» (не- или сверхчеловеческое), уходящее назад и в глуби­ну и грозящее увлечь за собой всю личность. Эта опас­ность подобна болезни, которая втайне возникает где-то и убивает, являясь неизлечимой (превосходящей по силе). Пациентка воображает, будто это ее подруга ме­шает ей и тянет ее вниз. Пока она так думает, ей, ра­зумеется, приходится на нее воздействовать, «тянуть» ее «наверх», поучать, воспитывать; ей приходится де­лать бесполезные и бессмысленные идеалистические усилия, чтобы не быть увлеченной вниз. Такие же са­мые усилия делает, разумеется, и ее подруга; ибо она ведь в данном случае подобна пациентке. Так они на­скакивают друг на друга, подобно дерущимся петухам, и каждая норовит одержать верх над другой. И чем выше поднимается одна, тем выше приходится, стра­дая, подниматься и второй. Почему? Потому что обе думают, что все дело в другом, в объекте. Рассмотре­ние на уровне субъекта освобождает от этой бессмыслицы. Дело в том, что сновидение показывает пациент­ке, что в ней самой заключено нечто такое, что меша­ет ей переступить границу, т. е. перейти от одной по­зиции или установки к другой. Истолкование перемены места как перемены установки подтверждается выраже­ниями в некоторых первобытных языках, где, напри­мер, фраза «Я собираюсь уходить» звучит: «Я нахожусь на месте ухода». Для понимания языка сновидений мы, естественно, нуждаемся в многочисленных параллелях из психологии первобытной и исторической символи­ки, потому что ведь сновидения по существу вытекают из бессознательного, которое содержит остаточные воз­можности функционирования, исходящие из всех пред­шествующих эпох исторического развития. Классиче­ский пример тому — «переход через великие воды» в пророчествах «И Цзин»⁷.

Теперь, разумеется, все зависит от того, как мы по­нимаем значение образа рака. Прежде всего мы знаем, что это есть нечто такое, что проявляется в подруге (потому что она относит образ рака к подруге), и, да­лее, нечто, что проявлялось также и в матери. Облада­ют ли мать и подруга этими качествами в действитель­ности — это в отношении пациентки не играет роли. Ситуация меняется лишь благодаря тому, что меняется сама пациентка. В матери уже ничего нельзя изменить, ибо она умерла. Подругу также нельзя заставить изме­ниться. Если она хочет измениться, то это ее личное дело. То, что некоторое качество проявлялось уже в матери, указывает на инфантильное отношение. Итак, в чем же состоит тайна отношения пациентки к матери и подруге? Общее здесь — это бурное, экзальтированное требование любви, и она чувствует себя во власти этой страсти. Это требование обладает, таким образом, признаком непреодолимого инфантильного желания, которое, как известно, слепо. Речь здесь, следователь­но, идет о некоторой не затронутой воспитанием, не­дифференцированной и неочеловеченной части либидо, которая носит насильственный характер инстинкта и, следовательно, не обуздана приручением. Для этой час­ти образ животного является абсолютно точным симво­лом. Но все же почему это животное именно рак? Па­циентка ассоциирует это с раковым заболеванием, от которого умерла госпожа X., и притом примерно в том возрасте, в котором находится сама наша пациентка. Речь, таким образом, могла бы идти об имеющей ха­рактер намека идентификации с госпожой X. Мы дол­жны поэтому исследовать этот момент. Пациентка рас­сказывает о ней следующее. Госпожа X. рано овдовела, она была очень веселой и жизнерадостной. У нее был ряд приключений с мужчинами, в особенности с одним своеобразным человеком, одаренным художником, с которым пациентка была лично знакома и который произвел на нее завораживающее и тревожащее впечат­ление.