Юнг К. Г. 10 страница

Я должен теперь подчеркнуть то немаловажное об­стоятельство, на которое, вероятно, обратил внимание читатель: в этом сновидении коллективное бессозна­тельное является в негативном аспекте, как нечто опасное и вредное. Это происходит оттого, что мир фантазий, которым живет пациентка, у нее не только богато развит, но и прямо-таки бурно разросся, что, возможно, связано с ее литературной одаренностью. Ее фантазирование представляет собой, правда, симптом болезни, поскольку она слишком уж страстно отдается фантазиям, тогда как действительная жизнь проходит мимо нее стороной. Добавление мифологии было бы для нее прямо-таки опасным, поскольку ей предстоит еще большая часть внешней, еще не прожитой жизни. Она еще слишком мало включена в реальную жизнь, чтобы уже быть в состоянии пойти на риск обращения своей позиции. Коллективное бессознательное овладе­ло ею и угрожало увести ее от еще не достаточно реа­лизованной действительности. В соответствии со смыс­лом сновидения коллективное бессознательное должно было поэтому представляться ей как нечто опасное, ибо иначе она слишком охотно превратила бы его в убежище, где можно было бы укрыться от требований жизни.

При оценке сновидения необходимо обратить самое пристальное внимание на то, как вводятся его фигуры. Так, например, рак, олицетворяющий бессознатель­ное,— фигура негативная, поскольку он, как говорится, «пятится» и, кроме того, в решающий момент хватает и удерживает пациентку. Многие, соблазнившись идеей Фрейда, выдумавшего так называемые «механизмы сновидения», такие, как смещения, обращения и т. п., полагали, что могут обеспечить себе независимость от так называемого «фасада» сновидения, поскольку, мол, подлинные мысли сновидения скрываются на заднем плане. Я же, напротив, уже давно отстаиваю точку зре­ния, что у нас нет никакого права обвинять сновиде­ние в неких намеренных обманных маневрах. Природа хотя и бывает часто темной и непрозрачной, однако она никогда не бывает хитрой, подобно человеку. По­этому мы должны принять, что сновидение есть имен­но то, чем оно должно быть, не больше и не меньше¹⁰. Если сновидение представляет нечто в негативном ас­пекте, то нет никаких оснований предполагать, что тем самым имеется в виду нечто позитивное, и т. п. Архе-типическая опасность на переходе вброд настолько ясна, что сновидение можно было бы воспринимать почти как предостережение. Но я не советую делать такого рода антропоморфные выводы: само сновидение ничего не хочет; оно есть только некоторое само себя изображающее содержание, голый природный факт, по­добно, скажем, сахару в крови диабетика или жару больного тифом. Только мы, если достаточно умны извлекаем из этого некоторое предостережение.

Чего же, однако, следует остерегаться? Опасность, очевидно, состоит в том, что в момент перехода бессо­знательное может восторжествовать над пациенткой. Что же означает это торжество бессознательного? Втор­жение бессознательного легко осуществляется в момен­ты значительных перемен и решений. Берег, по кото­рому она приближается к ручью,— это ее прежняя си­туация, такая, какой мы ее узнали. Эта ситуация при­вела ее к невротическому застою, подобно тому как если бы она натолкнулась на некоторое непреодолимое препятствие. В сновидении препятствие представлено в виде ручья, через который можно перейти. Оно, таким образом, кажется не очень серьезным. В ручье, однако, непредвиденным образом таится рак, представляющий собой подлинную опасность, из-за которой ручей ока­зывается — или соответственно кажется — непреодоли­мым. Если бы нам было заранее известно, что в этом месте притаился опасный рак, то, возможно, мы бы рискнули перейти ручей в каком-нибудь другом месте или приняли бы иные меры предосторожности. В дан­ной ситуации было бы в высшей степени желательно, чтобы переход состоялся. Вначале переход означает пе­ренесение прежней ситуации на врача. Это — нечто новое. Это не было бы таким уж рискованным делом, если бы не бессознательное, поведение которого не­предсказуемо. Мы видели, однако, что перенесение грозит развязать активность архетипических фигур, ко­торую мы раньше не предвидели. «Забыв о богах», мы в известном смысле просчитались.

Наша пациентка отнюдь не религиозна, она — «со­временна». Религию, которую ей когда-то преподавали, она забыла и ничего не знает о том, что бывают мо­менты, когда вмешиваются боги, или, скорее,— ситуа­ции, которые испокон веков устроены так, что они проникают в самую сокровенную глубину. К таким ситуациям относится, например, любовь, ее страсть и ее опасность. Любовь может вызвать к проявлению не­предвиденные силы души, и к этому следовало бы быть более подготовленными. «Religio» как «добросовестное принятие во внимание» неизвестных опасностей и сил становится здесь актуальной проблемой. Любовь, со всей ее роковой силой, может возникнуть из одной лишь проекции: нечто такое, что могло бы силой ослепляющей иллюзии вырвать нашу пациентку из ее естественной жизни. Что же овладеет видевшей сон — добро или зло, бог или дьявол? Не зная этого, она уже чувствует себя брошенной на произвол судьбы. И кто знает, будет ли она способна перерасти это осложне­ние? До сих пор она по мере сил избегала этой воз­можности, и вот теперь эта возможность грозит захва­тить ее. Это риск, от которого следовало бы удирать, а если уж приходится на него идти, то для этого требует­ся, как говорят, большое «доверие к богу», или «вера» в благополучный исход. Так, нежданно-негаданно, примешивается здесь проблема религиозной позиции по отношению к судьбе.

Судя по сновидению, пациентке вначале ничего другого не остается, кроме как осторожно вытащить ногу из воды; ибо идти дальше было бы опасно. Она еще не может выйти за пределы невротической ситуа­ции, так как сновидение пока не дает ей никакого по­зитивного намека на помощь со стороны бессознатель­ного. Бессознательные силы пока еще не благосклонны и явно ожидают дальнейшей работы и более глубокой проницательности со стороны видевшей сон, прежде чем она действительно сможет рискнуть совершить пе­реход.

Этим отрицательным примером я отнюдь не хотел создать впечатление, что бессознательное во всех слу­чаях играет негативную роль. Поэтому я приведу еще два сновидения одного молодого человека", которые освещают другую, более благоприятную сторону бессо­знательного. Я делаю это тем более охотно, что реше­ние проблемы противоположности возможно лишь на иррациональном пути, намеченном сновидениями, эти­ми проявлениями бессознательного.

Сначала я должен немного познакомить читателя с личностью видевшего сны, ибо без такого знакомства едва ли возможно вникнуть в своеобразное содержание и настроение этих снов. Есть сновидения, которые представляют собой самые настоящие произведения по­эзии и которые поэтому могут быть поняты только ис­ходя из общего настроения. Наш сновидец — молодой человек чуть старше двадцати лет, еще совсем мальчи­шеского вида. Его облик и все его манеры носят даже оттенок чего-то девического. В них чувствуется очень хорошая образованность и воспитание. Он интеллиген­тен и имеет выраженные интеллектуальные и эстети­ческие интересы. Эстетическая сторона при этом явно преобладает. Непосредственно ощущается его хороший вкус и тонкое понимание всех форм искусства. Жизнь его чувств нежна и мягка, слегка мечтательна, носит характер переходного возраста, женственной, однако, природы. Нет ни следа свойственной переходному воз­расту грубости. Без сомнения, он слишком юн для сво­его возраста; налицо, таким образом, случай замедлен­ного развития. С этим согласуется и то, что он пришел ко мне в связи с проблемой гомосексуальности. Од­нажды ночью, еще до того, как впервые явиться ко мне, он видел такой сон: «Я нахожусь в просторном, наполненном таинственным полумраком соборе. Это — Лурдский собор. В середине расположен глубокий, темный колодец, в который я должен спуститься*.

Как мы видим, это сновидение представляет собой связное выражение некоторого определенного настроения. Замечания видевшего сон таковы: «Лурд — это мистический целительный источник. Я, естественно, вчера думал о том, что нуждаюсь в исцелении и что я буду лечиться у Вас. В Лурде есть такой источник. Это, очевидно, неприятно — погружаться в эту воду. Коло­дец, расположенный в церкви, был, однако, очень глу­боким».

О чем же говорит это сновидение? Оно кажется вполне ясным, и можно было бы удовлетвориться, по­няв его как своего рода поэтическое выражение быв­шего накануне настроения. Но этим, однако, никогда не следует удовлетворяться, ибо, как показывает опыт, сновидения на самом деле гораздо глубже и значитель­нее. Почти напрашивается мысль о том, что видевший сон пришел к врачу, находясь в некотором поэтиче­ском настроении, чтобы предаться лечению, подобно торжественному действу богослужения в мистической полутьме некоего таинственного благодатного места. Однако это абсолютно не соответствует фактической действительности. Пациент пришел к врачу лишь за­тем, чтобы лечиться от одной неприятной вещи, а именно — от гомосексуальности. Ничего нет менее по­этичного. Во всяком случае, из фактического настрое­ния предшествовавшего дня нельзя усмотреть, почему ему должен был присниться столь поэтический сон, если уж угодно принять столь прямую каузальную обусловленность возникновения сновидения. Однако, может быть, и можно допустить, что все же именно впечатление от этого в высшей степени непоэтического обстоятельства, побудившего пациента прийти ко мне на лечение, было тем, что дало толчок для этого сновидения. Можно было бы, например, предположить, что как раз в силу непоэтичности своего вчерашнего настроения он видел преувеличенно поэтический сон, подобно тому как человек, постившийся днем, ночью видит во сне роскошные яства. Нельзя отрицать, что в сновидении воспроизводится мысль о лечении, об ис­целении и о неприятной процедуре, однако — в преоб­раженном виде, т. е. в форме, которая наиболее дей­ственным образом удовлетворяет живой эстетической и эмоциональной потребности нашего сновидца. Его, ве­роятно, непреодолимо притягивал к себе этот заманчи­вый образ, несмотря на то что колодец был темным, глубоким и холодным. Кое-что из настроения этого сновидения могло даже оказаться более длительным, чем сам сон, и сохраниться до утра того дня, когда ему пришлось взять на себя неприятную и непоэтическую обязанность. Серая действительность приобрела, воз­можно, легкий золотистый оттенок, ставший отблеском тех чувств, которые владели им в сновидении.

Может быть, это и есть цель этого сновидения? Это не было бы невозможно, ибо мой опыт показывает, что большинство сновидений имеют компенсаторную природу¹². Они акцентируют в каждом случае противо­положную сторону с целью сохранения душевного равно­весия. Компенсация настроения не является, однако, единственной целью образа сновидения. В сновидении наличествует также некоторая корректировка представ­ления. У пациента не было сколько-нибудь отчетливых представлений о том лечении, которому он собирался подвергнуться. Сновидение же дает ему некоторый об­раз, который в виде поэтической метафоры обозначает сущность предстоящего лечения. Это сразу станет яс­но, если мы дальше проследим за его идеями и заме­чаниями по поводу образа собора. «При мысли о "со­боре",— говорит он,— мне представляется Кёльнский собор. Он много занимал меня уже в ранней юности. Я вспоминаю, что впервые мне о нем рассказала моя мать. Вспоминаю также, что при виде какой-нибудь сельской церкви я спрашивал, не это ли, наконец, Кёльнский собор. Я хотел стать священником в таком соборе».

Здесь пациент описывает одно весьма существенное раннее переживание. Как бывает почти во всех случаях такого рода, он особенно тесно привязан к матери. Под этим, разумеется, не следует понимать какое-то особенно чуткое или интенсивное, сознательное отно­шение к матери, а скорее нечто вроде тайной, подзем­ной связи, которая в сознании, возможно, выражается лишь в замедлении развития характера, т. е. в некото­ром относительном инфантилизме. Развитие личности, естественно, стремится уйти от такой бессознательной, инфантильной привязанности, ибо ничто так не пре­пятствует развитию, как закоснение в некотором бессо­знательном — или психически эмбриональном — состоянии. Инстинкт поэтому хватается за ближайшую возможность замещения матери некоторым другим объ­ектом. Этот объект должен в известном смысле пред­ставлять собой некоторую аналогию матери, с тем что­бы он действительно мог ее заместить. И вот это в полной мере действительно имеет место в случае наше­го пациента. Интенсивность, с которой детская фанта­зия ухватывается за символ Кёльнского собора, соответствует сильной бессознательной потребности найти некий эрзац матери. Эта бессознательная потребность еще больше усиливается в том случае, когда инфан­тильная привязанность грозит вредными последствия­ми. Отсюда — тот энтузиазм, с которым его детская фантазия ухватилась за представление о церкви; ибо церковь в полнейшем смысле слова и во всех значени­ях есть некоторая Мать. Говорят не только о «Матери-церкви», но также о ее лоне; в католической церемо­нии «benedictio fontis»* купель называют «immaculatus divini fontis uterus» (непорочное лоно божественного источника). Мы, пожалуй, сказали бы так: чтобы это значение играло действенную роль в фантазии челове­ка, он должен осознавать его; кроме того, невозможно, чтобы несмышленый ребенок мог быть захвачен этими значениями. Разумеется, такие аналогии действуют не через сознание, а совсем иным путем.

А именно: церковь представляет собой более высо­кую духовную замену для чисто природной, так ска­зать, «телесной» привязанности к родителям. Она тем самым освобождает индивидуумов от бессознательного, естественного отношения, которое, строго говоря, вообще не есть отношение, а состояние первоначального, бессознательного тождества; это состояние в силу своей бессознательности обладает необычайной кос­ностью, которая оказывает величайшее сопротивление всякому более высокому духовному развитию. Едва ли также можно было бы указать, чем такое состояние су­щественно отличалось бы от животной души. Однако стремление к высвобождению индивидуума из первона­чального, животноподобного состояния и обеспечение такого освобождения отнюдь не составляет прерогативу христианской церкви, а есть современная, в особенно­сти западноевропейская форма некоторого инстинктив­ного стремления, которое, возможно, столь же старо, как и человечество вообще. Это стремление в самых различных формах можно обнаружить, так сказать, у всех хоть сколько-нибудь развитых и еще не дегенери­ровавших снова первобытных народов: это — институт инициации, или посвящение в мужчины. По достиже­нии половой зрелости юношу уводят на место сбора взрослых мужчин или в какое-нибудь другое место по­священия, где его систематическим образом отчуждают от семьи. Вместе с тем его посвящают в религиозные таинства и таким образом включают не только в совер­шенно новые отношения, но и — как обновленную и измененную личность, как «quasi modo genitus» (как бы заново рожденного) — включают в некий новый мир. Инициация нередко связана со всяческими мучитель­ными испытаниями, нередко также с обрезанием и т. п. Эти обычаи, без сомнения, очень древние. Они стали почти инстинктивным механизмом, так что по­стоянно воспроизводят себя и без внешнего принужде­ния, подобно тому как это происходит при «посвяще­нии в первокурсники» в студенческих корпорациях или в заходящих еще дальше посвящениях, практикуемых в американских студенческих обществах. Они запечатле­ны в бессознательном в качестве изначального образа.

Этот праобраз был затронут и пробужден к жизни, когда мать рассказывала маленькому мальчику о Кёльнском соборе. Но у него не нашлось духовного наставника, который развил бы это начало. Оно оста­лось в руках матери. Возможно, однако, что тоска по мужчине, который вел бы его за собой, получила у мальчика дальнейшее развитие, принявшее, правда, ущербную форму некоторой гомосексуальной наклон­ности, чего, возможно, не произошло бы, если бы в свое время его детскую фантазию направлял мужчина. Отклонение в сторону гомосексуальности имеет, во всяком случае, немало исторических образцов. В Древ­ней Греции, равно как и в некоторых других древних сообществах, гомосексуальность и воспитание, так ска­зать, совпадали. В этом отношении юношеская гомо­сексуальность — это некоторая хотя и превратно поня­тая, но тем не менее целесообразная потребность в мужчине. Вероятно, можно было бы также сказать, что коренящийся в материнском комплексе страх инцеста вообще распространяется на женщин; мне тем не ме­нее кажется, что незрелый мужчина имеет полное пра­во испытывать страх перед женщинами, ибо его отно­шения с ними, как правило, оказываются неудачными.

В соответствии со смыслом сновидения начало лече­ния означает для пациента реализацию смысла его го­мосексуальности, а именно — введение в мир взросло­го мужчины. То, чтб нам здесь приходится разби­рать — чтобы полностью понять это — с помощью трудоемких и пространных рассуждений, сновидение сжало в несколько выразительных метафор и тем са­мым создало образ, оказывающий несравненно большее воздействие на фантазию, чувства и разум, чем какое-либо ученое исследование. Тем самым пациент оказал­ся гораздо лучше и остроумнее подготовленным к лече­нию, чем это можно было бы сделать с помощью само­го большого собрания медицинских и педагогических научных положений. (Поэтому я ценю сновидение не только как важный источник информации, но и чрез­вычайно действенный инструмент воспитания или ле­чения.)

Теперь следует второе сновидение. Сразу оговорим­ся, что сновидение, которое мы только что разбирали, не обсуждалось во время первой консультации. Оно даже не было упомянуто. Не было произнесено также и в остальном ни одного слова, которое стояло хотя бы в самой отдаленной связи с вышеуказанным. Второе сновидение таково: «Я нахожусь в большом готическом соборе. У алтаря стоит священник. Я вместе со своим другом стою перед ним и держу в руке маленькую япон­скую фигурку из слоновой кости, с таким чувством, как будто бы над ней надо было совершить обряд крещения. Вдруг появляется некая немолодая дама, снимает у моего друга с руки цветное кольцо и надевает его себе. Мой друг опасается, что это каким-то образом может свя­зать его. Но в этот момент раздается чудесная орган­ная музыка*.

Я здесь хочу лишь кратко выделить те пункты, ко­торые продолжают и дополняют прежнее сновидение. Второе сновидение явно примыкает к первому и связа­но с ним. Опять наш сновидец оказывается в церкви и, таким образом, в состоянии посвящения в мужчины. Прибавилась, однако, новая фигура: священник, об от­сутствии которого в прежней ситуации мы уже говори­ли. Сновидение, таким образом, подтверждает, что бес­сознательный смысл его гомосексуальности реализован и тем самым открыта возможность для дальнейшего развития. Теперь может начаться подлинное действие посвящения, а именно — крещение. В символике сновидения подтверждается то, чтб я сказал раньше:

осуществление таких переводов и душевных преобразо­ваний не является прерогативой христианской церкви, но за этим стоит исконный, живой образ, который при известных обстоятельствах также может с необходи­мостью вызывать такие превращения.

То, над чем в сновидении должен был быть совер­шен обряд крещения,— это маленькая японская фигур­ка из слоновой кости. По этому поводу пациент выска­зывает следующее замечание: «Это был маленький, ка­рикатурного вида человечек, который мне напоминает мужской половой член. Во всяком случае, удивительно, что этот член следовало окрестить. Однако ведь у иуде­ев обрезание представляет собой также своего рода об­ряд крещения. Это, возможно, относится к моей гомо­сексуальности; ибо друг, стоявший со мной перед алта­рем,— это тот, к кому я гомосексуальным образом привязан. Он находится в такой же связи со мной. Цветное кольцо, очевидно, выражает нашу связь».

Известно, что обычно кольцо имеет значение неко­торой связи или отношения, как, например, обручаль­ное кольцо. Мы можем поэтому в данном случае уве­ренно считать кольцо метафорой для выражения гомо­сексуального отношения, равно как и тот факт, что ви­девший сон выступает здесь вместе со своим другом, обозначает то же самое.

Недуг, который должен быть исцелен,— это гомо­сексуальность. Наш сновидец из этого относительно детского состояния посредством церемонии квазиобре­зания с помощью священника должен быть переведен во взрослое состояние. Эти мысли точно соответствуют моим рассуждениям по поводу предшествующего сновидения. Итак, таким образом развитие логично и осмысленно нашло бы свое продолжение с помощью архетипических представлений. Но тут, как кажется, появилась некоторая помеха. Некая дама в летах неожиданно присваивает себе цветное кольцо; иными словами, то, что прежде было гомосексуальным отно­шением, она теперь перетягивает на себя, почему видевший сон опасается, что он вступил в некоторое но­вое обязывающее отношение. Так как кольцо находит­ся теперь на руке женщины, то тем самым был как бы заключен своего рода брак, т. е. гомосексуальное отно­шение перешло бы в отношение гетеросексуальное, од­нако последнее было бы не совсем обычным, ибо речь идет о немолодой даме. «Это,— говорит пациент,— по­друга моей матери. Я ее очень люблю; она мне, соб­ственно, как бы и мать, и подруга».

Из этого высказывания мы можем понять, что же произошло в сновидении. Благодаря посвящению рас­торгается гомосексуальная связь и вместо нее устанав­ливается гетеросексуальное отношение, вначале это — платоническая дружба с женщиной, похожей на мать. Несмотря на сходство с матерью, эта женщина, однако, уже не мать. Отношение к этой женщине означает, та­ким образом, шаг, выводящий за пределы сферы влия­ния матери, и тем самым частичное преодоление гомо­сексуальности переходного возраста.

Страх перед новой связью легко понять, во-первых, как страх, внушаемый сходством этой женщины с ма­терью,— это могло бы означать, что посредством раз­рушения гомосексуального отношения видевший сон теперь снова полностью возвращается к матери,— а во-вторых, как страх перед тем новым и неизвестным, что заключает в себе взрослое гетеросексуальное состояние с его возможными обязанностями, такими, например, как брак, и т. д. То, что это, пожалуй, не шаг назад, а шаг вперед, подтверждается, по-видимому, раздающей­ся теперь музыкой. Дело в том, что пациент очень му­зыкален и его чувства особенно легко поддаются воз­действию торжественной органной музыки. Музыка означает поэтому для него весьма позитивное чувство, в данном случае это примирительный исход сновиде­ния, что опять-таки, в свою очередь, способно на сле­дующее утро оставить после себя некое прекрасное, торжественное чувство.

Если теперь обратить внимание на тот факт, что па­циент до этого момента виделся со мной лишь на од­ной консультации, причем дело ограничилось лишь об­щим врачебным анамнезом, то нельзя не согласиться с моим мнением, что оба сновидения представляют собой удивительные антиципации. С одной стороны, они проливают на ситуацию пациента весьма своеобразный и чужеродный по отношению к сознанию свет; с дру­гой стороны, этот свет придает банальной медицинской ситуации такой аспект, который как нельзя лучше соответствует духовным особенностям пациента и поэто­му может активизировать его эстетические, интеллекту­альные и религиозные интересы. Тем самым для лече­ния были созданы самые благоприятные предпосылки. Смысл этих сновидений почти производит впечатление, будто пациент направился на лечение с величайшей го­товностью и радостной надеждой, будучи совершенно готовым к тому, чтобы сбросить с себя свою детскость и стать мужчиной. В действительности же это было не так. В своем сознании он был исполнен колебаний и сопротивления; также и в дальнейшем ходе лечения он постоянно оказывал сопротивление, демонстрируя тя­желый характер и постоянную готовность к тому, что­бы снова впасть в свою прежнюю инфантильность. Сновидения находятся поэтому в прямой противопо­ложности по отношению к его сознательному поведе­нию. Они идут по прогрессивной линии и принимают сторону воспитателя. Они отчетливо демонстрируют свою своеобразную функцию. Я назвал эту функцию компенсацией. Бессознательная прогрессивность и созна­тельная реакционность образуют пару противоположно­стей, которая, так сказать, удерживает равновесие. Влияние воспитателя играет решающую роль.

В случае этого молодого человека образы коллектив­ного бессознательного играют в высшей степени пози­тивную роль, что, очевидно, происходит оттого, что у него отсутствует опасная склонность снова возвращать­ся к порожденному фантазией эрзацу действительности и отгораживаться им от жизни. Действие бессознатель­ных образов имеет в себе нечто от судьбы. Возмож­но — кто знает!— эти вечные образы и есть то, что называют судьбой.

Архетип, разумеется, всегда и везде находится в дей­ствии. Однако практическое лечение — особенно у мо­лодых людей — не всегда требует того, чтобы совмест­но с пациентом каким-либо образом подробно в это углубляться. В период жизненного поворота, напротив, необходимо уделять образам коллективного бессозна­тельного особое внимание, ибо здесь они представляют собой источник, из которого можно черпать указания к разрешению проблемы противоположности. Из созна­тельной обработки этих данных получается трансцен­дентная функция как формирование восприятия, опо­средствованного архетипами и объединяющего проти­воположности. Под «восприятием» я имею в виду не просто интеллектуальное понимание, а понимание через переживание. Архетип, как уже было сказано, есть ди­намический образ, часть объективной психики, которую понимают правильно лишь тогда, когда переживают ее в качестве равного партнера.

Общее описание этого процесса, который протекает длительное время, лишено смысла — даже если бы та­кое описание было возможным,— поскольку у отдель­ных индивидуумов он может принимать самые различные формы. Единственное, что является общим,— это проявление определенных архетипов. Упомяну, в част­ности, такие образы, как Тень, зверь, старый мудрец, анима, анимус, мать, ребенок, а также неопределенное множество архетипов, выражающих ситуации. Особое место занимают те архетипы, которые выражают цель или цели процесса развития. Необходимую информа­цию об этом читатель найдет в моих работах «Символы сновидения в процессе индивидуации»¹³, «Психология и религия», а также в сочинении, изданном мною со­вместно с Рихардом Вильхельмом, «Тайна Золотого Цветка»¹⁴.

Трансцендентная функция действует не бесцельно, а ведет к откровению сущностного ядра человека. При первом рассмотрении она есть чисто природный про­цесс, который при определенных обстоятельствах про­текает без ведома и содействия индивидуума и может даже насильственно реализовывать себя вопреки его противодействию. Смысл и цель данного процесса — осуществление (первоначально заложенной в эмбрионе) личности во всех ее аспектах. Это — восстановление и развертывание изначальной, потенциальной целостноemu. Символы, которые для этого применяет бессознательное,— не что иное, как образы, которые издавна употребляло человечество для выражения целостности, полноты и совершенства; как правило, это — символы четверичности и круга. Этот процесс я называю процессом индивидуации.

Природный процесс индивидуации стал для меня моделью и путеводной нитью метода лечения. Бессознательная компенсация невротического состояния со­знания содержит все те элементы, которые могли бы действенным и исцеляющим образом корректировать односторонность сознания, если бы они были осозна­ны, т. е. поняты, и в качестве реальностей интегриро­ваны в сознание. Лишь в очень редких случаях сновидение достигает такой интенсивности, что благо­даря шоку сознание оказывается как бы выброшенным из седла. Как правило, сновидения слишком слабы и слишком непонятны, чтобы оказывать на сознание основательное воздействие. Вследствие этого компенса­ция в бессознательном не имеет непосредственного эф­фекта. Тем не менее она оказывает свое действие, но действие это носит косвенный характер, причем при постоянном игнорировании бессознательная оппозиция выстраивает симптомы и ситуации, которые в конеч­ном счете неумолимо перечеркивают интенции созна­ния. Лечение поэтому стремится к тому, чтобы как можно вернее понять и оценить сновидения и прочие манифестации бессознательного: с одной стороны, что­бы воспрепятствовать формированию становящейся со временем опасной бессознательной оппозиции, а с другой — чтобы по возможности использовать лечебный фактор компенсации.

Этот образ действий основывается, естественно, на предпосылке, что человек в состоянии прийти к своей целостности, иными словами, что он вообще способен выздороветь. Я упоминаю об этой предпосылке потому, что, без сомнения, существуют индивиды, которые, в сущности, не в полной мере жизнеспособны и быстро погибают, когда им по какой-либо причине приходится сталкиваться со своей целостностью. Если же этого столкновения не происходит, то они могут влачить свое существование вплоть до самого преклонного возраста, однако лишь в качестве неких фрагментов, или частичных личностей, поддерживаемые средствами социального или психического паразитизма. Такие люди, главным образом к несчастью других, часто являются по существу отъявленными очковтирателями, которые некоей прекрасной видимостью прикрывают свою смертельную пустоту. Было бы безнадежным начинани­ем пытаться лечить их с помощью обсуждаемого здесь метода. Здесь «помогает» лишь поддерживание види­мости, так как истина была бы невыносима или же бесполезна.

Когда лечение происходит указанным образом, то ведущая роль принадлежит бессознательному, на долю же сознания приходятся критика, выбор и решение. Если решение оказалось правильным, то это подтвер­ждается посредством сновидений, которые указывают направление дальнейшего движения вперед; в другом случае следует корректировка со стороны бессознатель­ного. Ход лечения представляет собой, таким образом, нечто вроде продолжающегося разговора с бессозна­тельным. То, что правильному истолкованию сновиде­ний при этом отводится главная роль, должно быть до­статочно ясно из сказанного. Но в каком случае, по праву спросит читатель, мы можем быть уверены в правильности истолкования? Существует ли хоть сколь­ко-нибудь надежный, критерий правильности интерпре­тации? На этот вопрос, к счастью, можно ответить утвердительно. Если наше истолкование оказалось ошибочным или неполным, то мы при случае можем определить это уже по следующему сновидению. Так, например, либо прежний мотив снова повторяется в более отчетливом варианте, либо наше истолкование обесценивается какой-нибудь иронизирующей парафра­зой, либо проявляется прямая, ожесточенная оппози­ция по отношению к нему. Если теперь предположить, что и новые наши истолкования оказались неудачны­ми, то общая безрезультатность и тщетность нашей процедуры скоро дадут себя почувствовать в бессодер­жательности, бесплодности и бессмысленности пред­приятия, так что и врач, и пациент скоро ощутят удушливую атмосферу скуки или сомнения. Подобно тому как правильное истолкование вознаграждается