Разделения в коринфской церкви (1. 10-4. 21)

Дробления на группы (1.10-17). После вступительного обращения апостол просит коринфян прекратить все споры и разногласия: «Призываю вас, братья, именем Господа нашего Иисуса Христа, чтобы вы все говорили одно и то же, и не было между вами разделений, но чтобы вы прочно были в одном и том же умонастроении и в тех же мыслях» (1.10). О разделениях внутри коринфской общины ему «стало известно» от посетивших его в Ефесе «домашних Хлои». Поскольку вслед за Павлом в Коринф пришли и другие проповедники, коринфские христиане стали разделяться на партии в соответствии с тем, кто из миссионеров обратил их к вере. Именно на это указывает апостол в 12 ст.: «каждый из вас говорит: я Павлов, а я Аполлосов, а я Кифин, а я Христов»[2]. Такое противопоставление затмевало ту непреложную истину, что вся церковь всецело принадлежит Иисусу Христу и не может быть никоим образом поделена. Более того, считать своё обращение прерогативой отдельного проповедника нелепо, поскольку христианское спасение, которое все они возвещают, является исключительно заслугой Иисуса Христа: «Неужели разделился Христос? Разве Павел был распят за вас? Или во имя Павла вы были крещены?» (1.13)

Оказавшись в Коринфе, Павел не занимался вербовкой сторонников и поэтому лично никого не крестил: «…чтобы кто не сказал, что во имя мое вы были крещены» (1.15). Назначение своего служения он видел в проповеди, а не в том, чтобы собрать общину своих последователей[3].

Мудрость человеческая и безумие Божие (1.18-2.5). Так как в центре апостольского провозвестия «был крест Христов», он называет его «словом о кресте» (1.18). Это слово откликается по-разному: тем, кто его отвергает, уготована гибель; а к тем, кто принимает, приходит спасение (1.18[4]). Павел не заботится о какой-либо привлекательности своей проповеди, поскольку использование красноречия означало бы для него устранение самого главного – вести о кресте:^: «Ибо… послал меня Христос… благовествовать, не в премудрости слова, чтобы не упразднён был крест Христов» (1.17). Распятие, как средство ужасной казни, может вызывать лишь отвращение у слушателей. Поэтому апостольская проповедь («слово о кресте») превращается в безумие (1.21[5]). И поскольку Бог спасает не мудростью, а безумием, то «мудрая», построенная по законам красноречия, означала бы упразднение Креста.

Кроме того, следование приемам риторики могло бы приравнять откровение о кресте к иным человеческим мудростям, поставить его в один ряд с другими философскими и религиозными учениями. Но Бог не связал Себя ни с греческой, ни с иудейской мудростью. Его премудростью нашла выражение через крест и распятие, не познаваемые никаким человеческим разумом. В этом, по мнению Павла, уникальность и необычность того, как Бог открыл Себя через Иисуса Христа.

Все достижения прежней мудрости для Павла ничего не значат, «поскольку мир своей мудростью не познал Бога в премудрости Божией» (1.21). Это обнаружило всю ограниченность и односторонность человеческому понимания, замысел Божий о спасении оказался недоступен ему. Поэтому весь запас человеческих знаний не может стать, ключом к богопознанию. Кроме того, любая мудрость носит преходящий характер, так как Бог погубит «мудрость мудрецов, и разум разумных» отвергнет (1.19), Он уничтожит «сущее» (1.28) и устранит «мудрости века сего и князей века сего, обречённых на упразднение» (2.6).

Провозвестие о спасении через крест встречает резкое неприятие как со стороны иудеев, так и со стороны эллинов. Оно вступает в противоречие как с общепринятым представлением о Боге в эллинизме, так и с мессианскими ожиданиями иудейства: «Ибо и Иудеи требуют знамений, и Еллины ищут мудрости, мы же проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для язычников безумие» (1.22-23). Однако несоответствие христианской проповеди устоявшимся мировоззренческим парадигмам «века сего» не мешает Богу, призывать через неё «как Иудеев, так и Еллинов». И те, кто поверил во Христа, видят в Нём «Божию силу и Божию премудрость» (1.24).

Хотя весть о спасении через Крест расценивается людьми как безумие, она превосходит те пути спасения, которые понятны миру (через постижение мудрости или через явление божественной силы и всемогущества): «…потому что безумное Божие мудрее людей, и немощное Божие сильнее людей» (1.25). Она не несёт в себе никакой ущербности, в первую очередь на неё отзываются те, кто не имеет в мире никакого положения и веса: «Ибо смотрите, братья, на призвание ваше: не много мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных» (1.26).

Поскольку большую часть первохристианских общин составляли выходцы из низов тогдашнего общества, Евангелие могло рассматриваться как учение для простолюдинов. Но в отказе «интеллектуалов» принять «слова о Кресте», Павел видит суд над ними. Те, кто считает, что они мудры, и возвышает себя, будут впоследствии унижены и отвержены Богом: «Но безумное мира избрал Бог, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное, и безродное мира и уничиженное избрал Бог, и не-сущее, чтобы упразднить сущее, дабы не похвалилась пред Богом никакая плоть» (1.27-29).

Благодаря тому, что верующие пребывают «во Христе Иисусе», то есть соединились с Ним в едином существовании, на них распространяются все последствия Его спасительных деяний: Он «…стал для нас премудростью от Бога, и праведностью и освящением и искуплением» (1.30). Все достоинства верующих заключаются «во Христе», а любые преимущества между людьми не имеют для Бога никакого значения (1.31).

Премудрость и откровение Духа Божия (2.1-3.4). Поэтому Павел считает, что само содержание его проповеди накладывает на него определённые ограничения. Как мы видели, он сознательно отказался от любых форм красноречия, поскольку задача, которая стояла перед ним, заключалась в возвещении «свидетельства Божия» и преимущество в «слове или мудрости» здесь не имеет никакого значения, «ибо я рассудил ничего не знать у вас, кроме Иисуса Христа, и Иисуса Христа распятого…» (2.1-2). Даже его облик не мог к нему никого привлечь, «И я в немощи, и в страхе и в трепете великом был у вас» (2.3). Апостол целиком и полностью положился на ту силу, которая была дана ему извне: «… и слово мое и проповедь моя – не в убедительных словах мудрости, но в явлении Духа и силы, чтобы вера ваша была не в мудрости человеческой, но в силе Божией» (2.4-5).

Однако это не означает, что мудрость недоступна Павлу или что он способен излагать лишь несложные истины: «… о мудрости мы говорим между совершенными, не о мудрости века сего и князей века сего, обречённых на упразднение, но говорим о премудрости Божией в тайне, премудрости сокровенной, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей…» (2.6-7). Эти слова говорят не о каком-то эзотерическом или тайном знании, доступного лишь узкому кругу посвящённых. Апостол имеет в виду соответствие между содержанием проповеди и готовностью слушателей к её восприятию (под которой понимается не интеллектуальная подготовленность, а нравственное соответствие).

Мудростью «века сего» Павел называет мудрость «князей века сего, обречённых на упразднение» (2.6). Кто это такие и о ком идёт речь? Павел указывает, что премудрость Божия этим князьям не известна, «ибо, если бы познали, то не распяли бы Господа славы» (2.8). Поэтому «князьями века сего» не могут быть ни Понтий Пилат – правитель небольшой римской провинции, ни тем более иудейский синедрион, которые отправили Иисуса на смерть. За теми, кто осудил Иисуса Христа, стояла куда более могущественная духовная сила. Для понимания этого мы должны просмотреть ряд указаний этого послания, чтобы увидеть особенности ангелологии ап. Павла:

– «Ибо думаю, Бог сделал нас, апостолов, последними, как бы приговорёнными к смерти, потому что мы стали зрелищем для мира и ангелов и людей» (4.9);

– «Не знаете ли вы, что мы будем судить ангелов? Не тем ли более дела житейские?» (6.3).

– «Потом конец, когда Он предает Царство Богу и Отцу, когда Он упразднит всякое начало и всякую власть и силу» (15.24).

В Послании к колоссянам говорится, что эти силы были низложены на кресте: «Обезоружив начала и власти, Он выставил их напоказ, восторжествовав над ними на кресте» (Кол 2.15), а в Послании к ефесянам они прямо названы бесовскими: «Потому что борьба у нас не против крови и плоти, но против начал, против властей, против повелителей этого мира тьмы, против злых духов на небесах» (Еф 6.12). Итак, «князья века сего» – это могущественные ангельские силы, которые, хотя и управляли миром, не могли знать замысла о спасении через крест, поскольку если бы они его знали, то никогда не допустили бы распятия Сына Божия.

Разумеется, что этот замысел также не мог быть известен никому из людей: «Чего глаз не видел, и ухо не слышало, и на сердце человеку не приходило, что приготовил Бог любящим Его» (2.9). Людям он открывается через Св. Духа, Которой знает о Боге всё. Павел проводит аналогию: как мысли человека могут быть известны лишь ему одному, так и замысел Божий открыт только Духу Божию (2.10[6]). Причастность верующих Духу даёт им знание замысла Божия: «Мы же приняли не духа мира, но Духа, Который от Бога, чтобы знать дарованное нам Богом», «ибо кто познал мысль Господню» (2.12, 16). Последние слова – конец парафраза из книги пророка Исаии: «Кто уразумел дух Господа, и был советником у Него и учил Его?» (Ис 40.13). В еврейском тексте сказано «дух Господа», но в Септуагинте читаем – «ум Господа». Этот расширительный перевод дал Павлу возможность подвести итог своим доводам ярким высказыванием: «… мы имеем мысль Христову».

Всё, что проповедовал Павел в Коринфе, он говорил не от себя: «… мы и говорим не словами, которым нас научила человеческая мудрость, но теми, которым нас научил Дух, говорим, толкуя духовное духовным. Душевный же человек не принимает того, что от Духа Божия, ибо оно для него безумие, и познать его он не может, потому что оно требует духовного суждения» (2.13-14). Людей, которые не имеют Св. Духа апостол называет «душевными». Греческое «психикос антропос» означает «обычный, естественный человек». Так Павел характеризует тех, кто всё ещё принадлежит этому веку, в противоположность тем, кто принял Духа Божия. Знание, дарованное Духом, не подлежит оценке «душевного человека», более того, он даже не способен его понять, поскольку для него оно является безумием. «Но духовный судит обо всём, сам же не судится никем» (2.15). Если для человека существуют тайны, то для Духа Божия их нет. Следовательно, духовному человеку может быть открыто то, что «душевному» неизвестно. И поскольку всеведенье Божие несоизмеримо с тем, что ведомо человеку, откровение Духа не подлежит человеческому суду (2.16). В 14-15 ст. Павел три раза подряд употребляет глагол судить: «духовного суждения», «духовный судит обо всём», «сам же не судится никем». Здесь апостол, возможно, отвечает тем, кто выступал против него и судил о нём превратно.

Итак, Павел не отрицает, что его проповедь была лишена красноречия и внешней мудрости. Но причина этого не в ограниченности или простоте самого апостола, а в неподготовленности его аудитории к подлинному духовному знанию. Восприятие того, что было ему открыто, требует духовного суждения, которое пока ещё отсутствует у коринфян, поэтому он был вынужден приспосабливаться к ним: «И я, братья, не мог говорить с вами, как с духовными, но как с плотяными, как с младенцами во Христе. Я вскормил вас молоком, не твердой пищей; ибо вы еще не могли, да и теперь еще не можете; ибо вы еще плотские» (3.1-2). Духовный уровень коринфян апостол называет младенческим и плотским. «Плоть», «плотское» - слова, которыми Павел чаще всего характеризует природу падшего человека. И хотя коринфяне получили Духа, их поведение настолько несообразно званию духовных людей, что Павлу пришлось общаться с ними как с людьми недуховными. «Ибо, поскольку между вами ревность и ссоры, – не плотские ли вы и не по человечеству ли поступаете? Ибо когда кто говорит: я Павлов, а другой: я Аполлосов, – то не люди ли вы?» (3.3-4). Наличие вражды среди коринфских христиан показало, что в своём поведении они ничем не отличаются от всех прочих людей.

Апостолы – соработники у Бога (3.5-21). Можно ли вообще противопоставлять различных проповедников друг другу – задаётся вопросом апостол: «…что такое Аполлос и что такое Павел? Служители, чрез которых вы уверовали, и каждый, как ему дал Господь» (3.5). Павел именует себя и Аполлоса служителями, через которых действует Бог. Обращение коринфян не может быть заслугой отдельных миссионеров, поскольку вера – это всегда дар Божий: «Я насадил, Аполлос полил, но Бог давал рост. Поэтому ни насаждающий не значит ничего, ни поливающий, но Бог, дающий рост» (3.6-7). Только Богу следует приписывать успех христианской проповеди. «Мы, – отмечает Павел, – Божии сотрудники»; а Коринфская церковь, которую они взрастили – «Божия нива» (3.9).

«Насаждающий же и поливающий – одно» – настаивает Павел, поскольку оба растили один и тот же плод, но при этом вклад каждого из них был различен, потому «каждый получит свою награду по своему труду» (3.8). Апостол повторно иллюстрирует это, рассматривая коринфскую общину как «Божие строение» (3.9). Себя он называет мудрым зодчим[7], который заложил основание Коринфской церкви. Те учителя, которые после него пришли в Коринф, нашли там уже созданную им общину, поэтому их деятельность Павел уподобляет строительству на готовом основании: «По благодати Божией, данной мне, я, как мудрый зодчий, положил основание, а другой строит на нем… Ибо другого основания никто не может положить, кроме положенного, которое есть Иисус Христос» (3.10 -11). Чтобы обозначить различный вклад последующих миссионеров, апостол говорит, что строили они «на этом основании» из разных материалов: «…из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы» (3.12).

Как можно оценить вклад каждого? Его испытает Бог огнём последнего Суда: «… каждого дело станет явным; ибо День покажет, потому что он в огне открывается, и каждого дело, каково оно есть, огонь его испытает. Если чье дело пребудет, – то, которое он на нем построил, – он получит награду; если чье дело будет сожжено, он потерпит ущерб, сам же будет спасён, но так, как бы сквозь огонь» (3.13-15). Павел допускает, что деятельность некоторых проповедников может не выдержать такой проверки. Однако это не означает окончательного осуждения таких наставников. Хотя их дело «сгорит», сами они сумеют спастись, словно человек, выбегающий из горящего дома. Гарантией является то, что они «строили» на основании, которое раньше заложил Павел. При этом само основание не подлежит испытанию (так как это Иисус Христос), испытывается лишь прочность последующей постройки.

Если же окажется, что деятельность отдельных учителей разрушала построенное другими, то их не минует осуждение, поскольку Церковь – достояние Бога. Как «Божие строение», она образует храм, а разрушитель храма подвергается наказанию: «Разве вы не знаете, что вы – храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто храм Божий разоряет, разорит того Бог; ибо храм Божий свят, и это – вы» (3.16-17). Поэтому апостол предостерегает коринфян от самообольщения: «…если кто считает среди вас себя мудрым в веке сем, пусть сделается безумным, чтобы стать мудрым» (3.18). Для христианина должна произойти переоценка ценностей: «Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом» (3.19). Выделять кого-либо из проповедовавших в Коринфе в зависимости от «мудрости» или считать себя учениками только одного из них лишено смысла, поскольку любой из них в равной мере принадлежит всем: «…никто да не хвалится людьми; ибо всё – ваше: Павел ли, или Аполлос, или Кифа…» (3.21-22). Доступ к спасению открыт для всех в одинаковой мере, независимо от того, кто конкретно привёл человека ко Христу: «… жизнь, или смерть, или настоящее или будущее – всё ваше…». Верующие вообще не принадлежат никому из людей: «…вы же – Христовы, а Христос Божий» (3.23). И поскольку, в конечном итоге, всё принадлежит Иисусу Христу, никто из учителей не вправе себя возвышать.

Служение апостолов (4.1-21). Первенство Иисуса Христа означает, что все апостолы, как уже было сказано, являются лишь Его «служителями», которым Бог поручил распоряжаться данным им откровением. Они доверенные лица, которым дано знание замысла о спасении: «Пусть считают нас служителями Христовыми и домоправителями тайн Божиих. А от домоправителя требуется, чтобы нашли его верным» (4.1-2). Как преданность слуги может оцениваться лишь его господином, так и верность «домоправителя» и его успех определяются не человеческой оценкой или людским судом, а исключительно Богом: «Для меня очень мало значит быть судимым вами или человеческим судом. Но я и сам себя не сужу. Ибо я ничего за собой не знаю, но не этим я оправдан, Судящий же меня есть Господь» (4.3-4).

Следовательно, сами коринфяне не должны сравнивать различных учителей, возвышать одних перед другими или противопоставлять их. Тем более отдельвыделяя достоинства тех проповедников, которые привели их к вере: «Это применил я, братья, к себе и Аполлосу ради вас… чтобы никто из вас не надмевался в пользу одного против другого» (4.6). Тем же из коринфян, которые возносят себя и полагают, что могут быть учителями, нужно помнить, что всё знание, которым они обладают, они получили от других. Поэтому странно хвалиться чужим, тем, что изначально тебе не принадлежало: «… что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил?» (4.7).

В то время как они были ещё духовно слабыми, как младенцы, Павел мог кормить их лишь молоком, а не твердой пищей, они возомнили себя наставниками, не нуждающимися ни в чьём руководстве: «Вы уже сыты, вы уже разбогатели, без нас вы воцарились» (4.8). Гордыня и самодовольство некоторых коринфян породило в них, как духовных учителях, иллюзию самодостаточности. Они считали, что духовно уже всего достигли и всё имеют и поэтому сочли себя даже выше апостола Павла. Для него среди них уже нет места! Их ложному самовозвышению Павел противопоставляет добровольное самоуничижение апостолов. Он сравнивает истинных проповедников Христа с подсудимыми, обреченными на смерть, которых использовали во время гладиаторских боёв, как добычу для хищных зверей: «…думаю, Бог сделал нас, апостолов, последними, как бы приговорёнными к смерти, потому что мы стали зрелищем для мира и ангелов и людей» (4.9). Спесь и самоуверенность коринфских учителей он сопоставляет с жизнью апостолов, переполненной гонениями и скорбями[8]. «Мы безумны ради Христа, а вы разумны во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы славны, а мы в бесчестии. До нынешнего часа мы и голод терпим, и жажду, и наготу, и заушения, и скитаемся и трудимся, работая своими руками; ругаются над нами – мы благословляем; гонят нас - мы терпим; поносят нас – мы молимся» (4.10-13). Благодаря своим трудам они не только не упрочили своё положение в обществе, но, напротив, «по видимости» ничего не достигли в этой жизни: «Мы сделались сором для мира, отбросами для всех до нынешнего времени».

Свою жизнь как апостола Павел описывает не для того, чтобы унизить коринфян, а чтобы она стала для них примером: «Итак, прошу вас: подражайте мне» (4.16). Какие бы учителя ни появлялись после него в Коринфе, он уверен, что его значение для тамошней церкви навсегда останется неизменным. Павел считает себя отцом коринфских христиан и вразумляет их как своих детей: «Ведь если даже вы имеете тьму наставников во Христе, вы имеете, однако, не многих отцов, ибо родил вас я во Христе Иисусе чрез Евангелие» (4.15). В отсутствии Павла некоторые из коринфян возомнили, что уже не нуждаются в нём (4.18). Апостол намерен в ближайшее время прийти в Коринф, но не хочет, чтобы его возвращение сопровождалось наказанием возгордившихся: «Что вы хотите? Придти мне к вам с жезлом[9] или с любовью и духом кротости?» (4.21).