Реалистическая модель

Речь идет о «реализме» в средневековом смысле слова, в проти­воположность «номинализму»⁸. Вполне можно было бы назвать эту

модель социальной реальности и «идеалистической», поскольку она предполагает, что «истинное бытие принадлежит не материи, а духов­ному началу»¹⁰.

Реалистическая модель постулирует дихотомию двух миров, горне­го и дольнего. С этой точки зрения, то реальное общество, которое мы видим в нашем мире и которое можно изучать позитивно-социологиче­скими методами, есть не что иное, как теофания¹¹, т. е. обнаружение высшего, трансцендентного, горнего, божественного начала в дольнвхМ мире. Общество, находясь в мире дольнем, тем не менее — символ выс­шего, «отзвук торжествующих созвучий».

Существенным понятием оказывается также понятие кеносиса¹². Буквально этот термин означает нисхождение божества. Кеносис — это свободный акт любви и смирения со стороны божества, дающий безусловную этическую норму для человеческого самоопределения в мире¹³. Кеносис существенен потому, что противополагается двум дру­гим вариантам решения вопроса о связи мира дольнего с миром гор­ним: во-первых, воплощению «снизу», волевым усилием добродетель­ного человека, достигающего божественной высоты (Павел Самосат-ский); во-вторых, натуралистически-непроизвольной «эманации» бо­жественного начала¹⁴.

Религия и Церковь как социальный институт в любом обществе выступают в качестве важного системообразующего принципа. Поэто­му в социуме наличествует мистическое измерение. Реалистическая модель строится на вертикальном порыве к Абсолюту: деятельность самого человека здесь предстает прежде всего как молитвенное сло­во. Язык для реалистической модели играет важнейшую роль в самом конституировании социума.

4.1.1. ЯЗЫК

Полон музыки, музы и муки... О. Э. Мандельштам¹⁵

Всякое человеческое действие в реалистической модели имеет под­черкнуто символическую природу. Даже чисто «физический» акт, как, например, труд или еда, кроме той непосредственной цели, которую он преследует, обнаруживает еще и символический смысл, отсылающий к фундаментальной вертикали. Речь в этом плане оказывается важнее действия. Платон говорит, что lexis более тесно связана с истиной, чем praxis. Откровение гораздо ближе к речи, чем к действию¹⁶.

Язык —это не только коммуникация, обеспечивающая связность общества, но и система артефактов, играющая терапевтическую роль. Ханна Арендт берет одним из эпиграфов в книге «Ситуация человека»

следующие слова: «Можно пережить все печали, если ты переложишь их в историю или расскажешь о них историю» (Айзек Диксен)¹⁷.

Невербальные средства выражения следует иметь в виду прежде всего потому, что они имеют более древнее происхождение. Особую роль играет жест¹⁸, культивированный в цивилизованном обществе как танец. Свои средства выражения и символы дают сферы вкуса обоняния, осязания. Они также несут связь с древними, подчас доче-

ловеческими отношениями, а потому весьма существенны.

Если же речь идет о звуковом пространстве, то, прежде чем го­ворить о языке, укажем на ту доязыковую, праязыковую стихию, из которой этот язык обнаруживается. Речь идет о «шуме космоса», о «музыке сфер», наконец, о музыкальной стихии. Язык дает нам срез этой стихии. Если использовать образы М. Хайдеггера, язык как «цве­тение уст» задает «пространство коммуникативной соотнесенности»²⁰, самую плоть социальной реальности. Язык имеет ключевое значение по существу, в любом видении социальной реальности²¹. Во всех ха­рактеристиках общества присутствует прямое или косвенное указание на язык, на речь (согласие, гласность и т.п.). «Для системы полиса прежде всего характерно необычное превосходство слова над другими орудиями власти. Слово становится главным образом политическим инструментом, ключом к влиянию в государстве, средством управ­ления и господства над другими... политическое господство состоит, по сути дела, в умении владеть речью; и логос с самого начала осо­знает себя, свои правила, свою эффективность через политическую функцию»²².

Социальная реальность создается простым проговариванием неко­торых тезисов, формул, клише даже безотносительно к тому, в какой мере проговаривающие их люди действительно в них верят. Роль речи подчеркнута уже в библейских рассказах («Свят! Свят!»). Если пора­жение рассказано, проговорено во всех подробностях, оно в известном смысле превращается в победу. Аналогичным образом вещная, «дей­ствительно прочная» социальная реальность может быть разрушена настойчивым пассивным сопротивлением («непроговариванием»)²³.

«Речь и действие есть способы, какими люди предстают друг пе­ред другом не как физические объекты, но действительно как люди... Люди прекрасно могут жить и не трудясь, заставляя других работать на себя... они могут... просто использовать мир вещей... не внося сами ни единого полезного предмета; возможно, жизнь эксплуататора или рабовладельца и жизнь паразита несправедливы, но они остаются человеческими... Жизнь без речи и без действия... является мертвой для мира, она перестала быть человеческой, поскольку она не прожита среди людей»²⁴. Соответственно это не только речь, но и противопо-ложное ей— молчание.

Недеяние в его главном значении — это уже упомянутый выше раз­рыв стимула и автоматической (скажем, «животной», или «рефлектор­ной») реакции в поведении. Пространство этого разрыва, пауза этого разрыва, «дыра в бытии», как мы уже говорили в предыдущей гла­ве раскрывает нам происхождение свободы и ответственности²⁶. В то же время проявление недеяния, как и молчания,—это парадоксаль­ным образом интеллектуальная инициатива, способность принимать решения, творчество, риск и, наконец, свобода.

Существенную роль играет в реалистической модели социальной реальности и текст как опредмеченная речь. Предметное инобытие речи, фиксированное слово, текст рождается в цивилизованном об­ществе. Письменный текст есть первичная данность всего гуманитар­но-филологического мышления, в том числе даже богословского и фи­лософского мышления в его истоках. Текст — та непосредственная дей­ствительность (действительность мысли и переживаний), из которой только и могут исходить эти дисциплины и это мышление. Где нет текста, там нет и объекта для исследования и мышления²⁷.

Текст выражает некоторую реальность, которая сама в известном смысле может быть рассмотрена как текст²⁸. И соответственно каж­дый текст сам может быть рассмотрен как некоторая реальность, ко-торая отражается в своем тексте.

4.1.2. МОДИФИКАЦИИ РЕАЛИСТИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ

Реалистическая модель обнаруживает прежде всего аксиологиче­ский аспект социальной философии. Здесь осуществляется конкрет­ное познание общества «в свете наивысших метафизических идей»³⁰. Именно здесь ценности гипостазируются либо как Абсолют, Бог, ли­бо как фундаментальные, вечные и неизменные принципы, подобные неподвижным звездам в астрономии. «Мировая жизнь есть область ве­ликой борьбы, в которой... решаются судьбы человечества, не только то, чем люди хотят быть и чего они желают для себя, но то, что Выс­шими силами вселенского бытия поставлено целью мировой истории, той целью, для которой люди получили именно данную, а не какую иную природу и способности»³¹.

Человечество, с реалистической точки зрения, разделяется на «два разряда». Один разряд —это те люди, «которые живут по человеку». Другой разряд—те люди, «которые живут по Богу». Августин назы­вает эти два разряда двумя градами, т. е. двумя обществами людей, из которых одному предназначено вечно царствовать с Богом, а другому подвергнуться вечному наказанию с дьяволом. Действовать, в наибо­лее общем смысле, означает взять инициативу, начать (как указывает греческое слово archein, «начать», «вести», в конце концов, «править»),

привести нечто в движение (что составляет первоначальное значение латинского agere). Поскольку они initimum — новички и начинатели — в силу рождения, люди берут инициативу и побуждены к действию... «[Initimum] ergo ut esset, creatus est homo, ante quem nullus fuit» («что­бы было начало, был создан человек, до которого никого не было»),— сказал Августин³².

Реалистическая модель представляет собой одну из форм универ­сализма. В ней, как правило, предполагается, что общество «первее» индивида; иначе говоря, не индивиды определяют общество, а обще­ство определяет индивидов, потому что за обществом, над обществом, выше общества стоит некоторая абсолютная духовная субстанция. По­этому для реалистической модели органична позиция диалогической философии.

Религиозный мыслитель, конечно, фиксирует и натуралистическое измерение бытия, но оно подчиняется у него высшему закону. Ступени множественностей обозначают путь к Абсолюту³³.

В тех реалистических социально-философских системах, которые идут от И. Канта, подчеркивается принципиальная разноплановость мира необходимости и мира свободы — того, что есть, и того, что долж­но быть. С этой точки зрения, общественное сознание вовсе не отра­жает общественное бытие. Категорический императив, нормы чело­веческого общежития вытекают из общих принципов, но они могут никогда и не воплотиться в реальности, что совершенно не умаляет их абсолютной значимости.

Кант ссылается на Г.В.Лейбница: «Мир, поскольку мы обращаем внимание лишь на разумные существа и их связь между собой согласно моральным законам под правлением высшего блага, Лейбниц назвал царством милосердия (курсив мой. — К. П.) и отличал его от царства природы (курсив мой. — К. П.), в котором эти существа... ожидают от своего поведения последствий, сообразных лишь с естественным ходом вещей в нашем чувственно воспринимаемом мире»³⁴. Реалистическая модель органически соединяет идею о высшем смысле общества с иде­ей о высшем предназначении истории³⁰.

Реалистическая модель обнаруживается в самых различных фор­мах, весьма непохожих друг на друга. Что касается современных ав­торов, то можно указать на Мартина Бубера³⁶ или на Пьера Тейя-ра де Шардена. Реалистическую модель социальной реальности пред­ставляет и философия справедливости Дж. Ролза³⁷, а также традиция русской религиозной философии. Рассмотрим некоторые из этих ва­риантов подробнее.

4.1.2.1. Мартин Бубер

«Есть три сферы, в которых строится мир отношения³⁸. Первая: жизнь с природой. Здесь отношение колеблется во мраке, не достигая уровня речи. Творения движутся перед нами, но не могут подойти, и наше Ты, обращенное к ним, застывает на пороге речи. Вторая: жизнь с людьми. Здесь отношение открыто, и оно оформлено в ре­чи. Мы можем давать и принимать Ты. Третья: жизнь с духовными сущностями. Здесь отношение окутано облаком, но не открывает себя, оно не обладает речью, однако порождает ее. Мы не слышим Ты и все же чувствуем, что нас окликнули, мы отвечаем создавая, думая, действуя; всем своим существом мы говорим основное слово, не умея молвить Ты устами. Как же дерзнули мы включить в мир основного слова то, что лежит за пределами речи? В каждой сфере, сквозь все становящееся, что ныне и здесь предстает перед нами, наш взгляд ло­вит край Вечного Ты, в каждом наш слух ловит его веяние, в каждом Ты мы обращаемся к Вечному Ты, в каждой сфере соответствующим образом»³⁹.

Обратим внимание, что М. Бубер исключительное значение при­дает речи, языку. Мы уже говорили, что это вообще свойственно для реалистического дискурса. Жизнь с людьми предполагает открытость отношения, что выражается в оформлении речи. Мы можем обратить­ся к Ты и можем принять обращение Ты к нам. Характерна здесь игра вокруг эзотеричности отношения. Общество невозможно без тайны, и М. Бубер это отчетливо понимает.

4.1.2.2. Русская религиозная традиция

Каждый человек, поскольку он принадлежит к обществу, соеди­няет два мира. С одной стороны, он подчинен закону причинности, с Другой — свободен и в этом смысле закону причинности не подчиняет­ся. Бытие социального относится не к миру необходимости, а к миру свободы. Социальное бытие (реальность) поэтому не совпадает ни с материальным, ни с психическим бытием⁴⁰. Будучи нематериальной, эта реальность все же надындивидуальна, сверхлична. С. Л. Франк на­зывает ее идеей: «существо общественного отношения как такового состоит в том, что оно есть объективная сущая идея»⁴¹. Природу со­циальной реальности мы должны мыслить по типу идей чистой этики и даже — математических и логических идей. Франк апеллирует к нео­кантианцам (Г. Когену, Р. Штаммлеру, Х.Кельзену), которые выделя-^Ют право как сущность общества⁴².

Реалистическая модель социального в ее русском варианте содер­жит по крайней мере три взаимосвязанных тезиса:

1) высшая опосредствованность отношения Я и Ты;

2) идея соборности;

3) идея Церкви. Рассмотрим их по порядку.

1) То, что для меня Другой, т.е. Ты, не должно быть мне дано
извне. Оно не есть объект, на который наталкивается и который извне
воспринимает мое сознание. Это «другое Я» присуще мне изнутри,
присуще мне исконно и первично.

Не два независимых и самодовлеющих существа здесь извне встре­чаются и становятся друг для друга Я и Ты, их встреча есть, напротив, лишь пробуждение в них обоих некоего исходного первичного един­ства, и лишь в силу пробуждения этого единства они могут стать друг для друга Я и Ты. Речь идет о том, что в нашей литературе называют «субъект-субъектным отношением»: Я отношусь к Другому не только как к средству, но и как к самоцели, как к самому себе. Вот именно такое отношение как исходное первичное единство в реалистической модели обосновано Абсолютом.

2) Это исходное первичное единство и представляет собой по суще­
ству соборность⁴³. Понятие соборности как философской категории
впервые определил А. С. Хомяков. Она предстает как внутренняя ду­
ховная связь между людьми, как внутреннее органическое единство,
которое лежит в основе всякого человеческого социума. Соборность
при своем обобщении дает понятие всеединство (В. С. Соловьев)⁴⁴. Со­
борность в отношениях людей предстает как идея любви, понимаемой
не только и не столько как половая любовь, сколько как априорная
приязненность всех людей вообще, выступающих как «братья и сест­
ры», как «товарищи». И здесь Абсолют, являющийся гарантом так
понятой любви, оказывается интегрирующим социум началом.

Статус важнейшей черты отечественной духовной традиции дала соборности Русская православная церковь⁴⁵. Вопрос о соборности ока­зался весьма актуальным и в постсоветской России. Возникает про­блема: существует ли начало соборности в современном российском обществе⁴⁶? В логике русской идеалистической традиции соборность имплицитно существовала даже в таком обществе, как советское, по­стоянно прокламирующем свой атеизм. Без соборного начала нельзя понять историю советского периода с его цивилизационными и куль­турными достижениями, с победой в Великой Отечественной войне и т.д.

3) Высшая форма соборности — Церковь. «Всегда и везде — созна­
тельно или бессознательно, в согласии ли с умышленной волей лю­
дей или вопреки ей — общество в своей основе носит сакральный...
характер, социальное единство в его живой глубине ощущается как
святыня»⁴⁷. В Церковь в широком смысле входят непосредственно се­
мья, государство и мир Божий в целом, т.е. мироздание⁴⁸.

В связи с дальнейшим изложением обратим внимание еще на од­ну особенность реалистической модели, которая особенно хорошо вид­на у С. Л. Франка. После того как Франк утверждает принципиаль­ное подобие математических и логических идей, с одной стороны, и социального — с другой, он — вдруг! — спохватывается и заявляет, что «при всем сходстве общественного бытия с идеальным бытием мате­матических, логических (а также этических) содержаний между ни­ми есть и существенное различие. (...) Общественное бытие... есть бытие конкретное»⁴⁹. Причем конкретность явно понимается не в ге­гелевском, а в обыденном смысле. Представляется на первый взгляд, что самому принципу реалистической модели противоречит следую­щее утверждение Франка: «какой-нибудь закон, социальное отноше­ние, форма правления... не имеют вневременного бытия; (...) они'

возникают, длятся и исчезают во времени... имеют какую-то конкрет­но ную жизнь».

Так существуют или нет вневременные и внепространственные идеи социального в реалистическом дискурсе? Существуют, но суще­ствует также иерархия этих идей.

Во-первых, есть, к примеру, вневременная идея демократии — та­кого же порядка, как идея многого, из самой идеи многого и вытека­ющая. Бытие этой идеи в принципе не отличается от бытия матема­тических идей (скажем, идеи множества). И существуют, во-вторых, конкретные (в смысле С. Л. Франка) формы демократии. Есть вневре­менная идея монархии и есть «конкретная» монархия, которая может и погибнуть, «если, например, никто в обществе более не повинует­ся воле монарха, не верит в достоинство монарха». Тогда «монархия более не существует, она умерла, перестала быть»⁰¹.

Анализируя социальное бытие в реалистическом ключе, Франк, таким образом, обнаруживает конституированность этого бытия на его определенном «конкретном» уровне человеческими действиями и оценками. Акцент на данной стороне социальной реальности делает, как мы увидим дальше, феноменологическая модель.

4-1.1 ИСТОЧНИКИ ЗЛА В РЕАЛИСТИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ™

В чем специфика реалистической модели, когда она рассматривает проблему зла в социальном мире? Покажем феномен социального зла на одном частном примере — социальной философии Н. А. Бердяева. Для него в соответствии с современной ему ситуацией зло представало как большевизм.

Большевизм — необходимый, спонтанный, но естественный этап или результат всего предшествующего развития России. Больше­визм—феномен не только и не столько социальный, сколько духов-

ный, провиденциальный, эсхатологический, религиозный. «Нельзя по-нять коммунизм, если видеть в нем только социальную систему». Христианство изменило себе, уклонилось от своего подлинного пред­назначения, а потому большевизм стремится заменить христианство. Большевизм — это форма воздаяния за грехи человечества. Форма воздаяния со стороны Провидения и искупления со стороны христиан­ских обществ, уклонившихся от истинного христианства. Революция — «бич Божий», говорит Н.А.Бердяев вслед за Жозефом де Местром. «Христианская правда не осуществила себя в полноте жизни, и в силу таинственных путей Божьего Промысла злые силы берут на себя осу­ществление правды. В этом духовный смысл всех революций, в этом их таинственная диалектика»⁵⁴. Коммунизм рассматривается Бердяе­вым как «напоминание о неисполненном христианском долге. Именно христиане должны были осуществить правду коммунизма, и тогда не восторжествовала бы ложь коммунизма»⁵⁵.

* * *

Такова в самых общих чертах реалистическая модель социальной реальности. Правда ее в том, что она открывает роль религии, кон­фессии, веры, религиозности для понимания социума.

Нет сомнения, что религия — идеологе/образующее начало. Миры современных цивилизаций в основе своей имеют религиозные систе­мы. Мы говорим о католически-протестантском, православном, му­сульманском, конфуцианском, индуистском мирах.

Только с принятием православия, например, русская история об­ретает какие-то более или менее определенные формы. Без правосла­вия социальная и историческая идентификация и самоидентификация русского народа, русской культуры была бы невозможна. Для новоев­ропейской цивилизации, как известно, огромную роль сыграло про­тестантство. Такого рода примеры показывают, что в той или иной форме, но реалистическое объяснение социума всегда присутствует в социальной философии. Более того, это объяснение обладает и консти­туирующей силой, позволяющей не только понимать, но и создавать и поддерживать социальный порядок. Оно не отрицает напрочь другие модели, скажем натуралистическую, а комплементарно им, дает им место, но не в «царстве свободы», а в «царстве необходимости».