Особенности развития журналистики в Россиии николаевской эпохи (1825-1855)

Эпоха Николая I (1825—1855) — время крайнего самоутверждения российского абсолютизма. Заслуживает внимания то, что во время династического кризиса и следствия по делу декабристов выдающийся идеолог русского консерватизма Н. М. Карамзин (1766—1826) регулярно дает политические уроки Николаю Павловичу, которые производят на него огромное впечатление. В речах историографа звучат мысли, изложенные им в «Записках о древней и новой России» (1811): «В России государь есть живой закон: добрых милует, злых казнит, и любовь первых приобретается страхом последних. <…> Самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для ее счастья» [5, 102, 105 ]. Взгляды Карамзина — консервативные, но не реакционные — придают абсолютизму известную идейность и красоту, дают возможность самовластию, к которому Николай I склонен по натуре, опираться на возвышенную идеологию.

Политический курс в начале, в середине и в конце этого царствования есть далеко не одно и то же. Историк А. А. Корнилов предлагает выделять здесь три периода: первый — 1826—1830, второй — 1831—1848 и третий — 1848—1855 гг. 1826—1830 гг., по мнению ученого, могут быть охарактеризованы как период «якобы преобразовательный и, по крайней мере по внешности, не противный прогрессу» [6, 153 ]. Его событийные рамки — от воцарения Николая I и подавления декабристского движения до французской июльской революции и польского ноябрьского восстания 1830 г.

Наставления Карамзина, усвоенные Николаем I, не исключают необходимости искоренения злоупотреблений и исправления недостатков в жизни страны, которые в полном объеме открываются перед императором в ходе следствия по делу дворянских революционеров. О непоказном наличии реформаторских элементов в целях царя свидетельствует создание так называемого Комитета 6 декабря 1826 г., призванного составить программу преобразований. Высшие сановники, включая и видного реформатора М. М. Сперанского, регулярно заседают до апреля 1830 г., подготавливают ряд масштабных проектов о правах и обязанностях основных сословий, о перестройке центрального и местного управления на основе принципа разделения властей и т. д. Все предложения получают предварительное одобрение Николая I. Но окончательная судьба реформ решается в неблагоприятной для них обстановке: в условиях революционной опасности на Западе и польского кризиса. Эти обстоятельства усиливают недоверчивое отношение императора к переменам. В итоге он признает проекты Комитета несвоевременными [см.: 15, 114—115 ].

Итак, в целях верховной власти в 1826—1830 гг. известное место занимают намерения, не чуждые либеральным переменам. «Следует признать, — пишет А. А. Корнилов, — что император Николай, ясно сознавая в то время необходимость преобразований, боролся с собой, видимо, старался обуздать свой собственный характер и пойти навстречу тем нуждам, которые слишком ярко были перед ним выставляемы, но удавалось это ему по большей части довольно слабо, и поэтому главнейшей чертой этого периода являются удивительные противоречия и колебания…» [6, 153 ].

Отмеченные историком колебания императора отражаются на всех проявлениях правительственной политики. Тому подтверждение — участь проектов Комитета 6 декабря 1826 г. Не является здесь исключением и цензурный режим. Для его формирования и особенно для упрочения управляющего звена системы печати в это время важное значение имеют создание III Отделения собственной его императорского величества канцелярии и принятие одного за другим двух цензурных уставов.

Устрашающий для журналистики облик III Отделения складывается далеко не сразу, как не сразу конструируется механизм тайного надзора за состоянием дел в империи. Среди множества предложений на эту тему наиболее известны записки генерал-адъютанта А. Х. Бенкендорфа (1781—1844) и директора Особенной канцелярии при Министерстве внутренних дел М. Я. фон Фока (1774—1831). Нелишне вспомнить, что еще в 1808 г. Александр I оставляет без внимания план молодого флигель-адъютанта Бенкендорфа об организации негласной полиции. Автор проекта предлагал создать «когорту добромыслящих» — благородных и честных добровольцев секретного сыска, полезных царю и обществу [см.: 11, 69 ]. Неординарна и личность фон Фока — крупного чиновника МВД и одновременно, с 1816 г., почетного члена Вольного общества любителей русской словесности. Опираясь на свидетельства современников и записки самого фон Фока, А. И. Рейтблат характеризует его как социального мыслителя-утописта, теоретика просвещенного абсолютизма, мастера по сбору агентурной информации [см.: 12, 13 ].

В критические дни 14—15 декабря 1825 г. происходит тесное сближение Николая I и Бенкендорфа. Осознавая неблагополучие в стране, они подолгу обсуждают необходимость создания особого скрытого органа, способного собирать, анализировать и немедленно доводить до императора сведения о внутренних опасностях, злоупотреблениях, нуждах и проблемах общества. Император горячо поддерживает идею верного генерала о возможности поправить положение путем создания добросовестной надзорной организации, разветвленной и всепроникающей. Летом 1826 г. А. Х. Бенкендорф назначается шефом Корпуса жандармов и главноуправляющим, а М. Я. фон Фок — управляющим новосозданного III Отделения.

Для нас особенно интересен информационный аспект деятельности III Отделения, имеющий непосредственное отношение к формированию цензурного режима. С точки зрения шефа корпуса жандармов, всецело одобряемой царем, «гласность» и ее польза заключаются в передаче необходимой информации тем, кто непосредственно принимает властные решения. Монарх и его администрация должны обладать всеми нужными сведениями; остальные могут жить в неведении, для их же собственного блага и спокойствия.

В сфере внимания высшей полиции, естественно, находятся литераторы и журналисты как выразители и руководители мнения образованной части общества по тем вопросам, которые разрешены для обсуждения в печати. Здесь, как и в целом в стране, для власти желательны «повсюду царствующие тишина и спокойствие», не нарушаемые «чьей-либо властью или преобладанием сильных лиц или пагубным направлением людей злоумышленных» [11, 81 ]. Сведения, относящиеся в 1826—1830 гг., не дают основания говорить о каких-то систематических карательных мерах, исходящих из знаменитого дома «у Цепного моста» на набережной Фонтанки, 16. Представляют особый интерес ежегодные «картины расположения умов», подаваемые руководителями высшей полиции лично императору. В соответствии с его категорическим требованием они объективны и откровенны. Первые четыре отчета составляет М. Я. фон Фок. В них преобладают заключения о лояльности журналистики, необходимости более либеральной цензурной политики. «Литераторы настроены превосходно, — пишет фон Фок в начале 1828 г. — Несколько главных вдохновителей общественного мнения в литературных кругах, будучи преданы монарху, воздействуют на остальных… Известие о новом цензурном уставе [речь идет о работе комитета для пересмотра «чугунного» устава 1826 г. — Л. М. ] произвело на ученых и литераторов в высшей степени благоприятное впечатление. Этот класс общества вообще имеет заметное влияние на общественное мнение» [13, 22 ]. Начальники III Отделения деликатно советуют Николаю I брать пример с Екатерины II и Александра I, которые «к писателям относились с уважением, ухаживали за ними и награждали их… Государю Императору следовало бы время от времени проявлять свое благоволение к тому или другому из наиболее выдающихся писателей» [13, 57 ].

Для стиля фон Фока показательно, что в отправляемой им «наверх» информации о придворных группировках и центральных ведомствах поименно называются представители титулованной знати и сановники. О литературе же и о журналистике речь идет в русле общих оценок настроения, без упоминания конкретных лиц и изданий. Нотки озабоченности положением дел в области печати начинают звучать в отчете за 1830 г., составленном уже после революции во Франции. Во-первых, фон Фок отмечает, что «весь средний класс, молодежь, военные, даже купцы, все принимают близко к сердцу ее [литературы] преуспеяния, все писатели имеют своих многочисленных сторонников, которые взирают на них, как на оракулов общественного мнения, повторяют их рассуждения и усваивают их мировоззрение». Затем, говоря о влиянии «“нескольких литераторов”, стремящихся во что бы то ни стало овладеть общественным мнением», III Отделение «считает долгом упомянуть о крайне важном предмете, а именно распространении у нас либерализма и особенно о все возрастающей склонности к переменам и новшествам» [13, 66, 71 ]. Эти суждения и оценки не случайно совпадают с началом второго периода царствования Николая I.

М. К. Лемке прослеживает отношения III Отделения к печати буквально по годам. В описании событий 1827—1830 гг. он также не приводит значимых фактов о целенаправленном жандармском преследовании журналистики. Зато привлекает внимание эпизод из истории «Московского телеграфа» 1828 г. Издатель Н. А. Полевой получает высочайший выговор за заметку о проделках чиновников. Тогда он обращается к А. Х. Бенкендорфу с просьбой исхлопотать для него перед государем дозволение передавать статьи «Московского телеграфа» на предварительное рассмотрение начальнику Московского округа корпуса жандармов генералу А. А. Волкову. Такое разрешение было получено. Для Полевого, считает М. К. Лемке, «это был не хомут… Московская цензура иногда не давала ему возможности просто пикнуть, заставляя представлять чуть ли не втрое больше материала, чем нужно было в очередной номер, и часто весь его уничтожая… Полевой… понимал, что, передав ему [генералу Волкову] верховный надзор за журналом, он этим самым освободит себя от назойливости и свирепства цензоров» [7, 49 ].

Известны связи с высшей полицией издателя «Северной пчелы» Ф. В. Булгарина, издателя «Новой детской библиотеки» Б. М. Федорова. Пример Н. А. Полевого также свидетельствует о специфической функции III Отделения — функции государственного покровительства. Оно становится необходимым условием благополучного существования любого издания, затрагивающего общественную тематику. Клиентские отношения такого рода основываются на архаическом механизме дарения. Власть, в данном случае III Отделение, жалует печатному органу защиту, а тот в благодарность за это публикует статьи, поддерживающие или по крайней мере не противоречащие видам правительства. Так и А. С. Пушкин, готовясь издавать газету, апеллирует к А. Х. Бенкендорфу: «…Я пропаду без Вашего непосредственного покровительства» [3, 86 ].

В начале царствования Николая I дважды перерабатывается цензурное законодательство, упорядочивается структура аппарата надзора за печатью. Либеральный и во многом декларативный цензурный закон 1804 г. не устраивает императора. 10 июля 1826 г. он утверждает устав, подготовленный министром народного просвещения адмиралом А. С. Шишковым (1754—1841), сторонником жесткого и до мелочей регламентированного контроля в сфере литературы [см.: 2, 53—78 ]. Громоздкий устав, включающий в себя 230 параграфов и прозванный современниками «чугунным», провозглашает главной целью цензуры дать произведениям словесности, наук и искусства «полезное или, по крайней мере, безвредное для блага Отечества направление» (§ 1). Решительно не допускается к публикации «всякое произведение словесности, не только возмутительное против правительства и поставленных от него властей, но и ослабляющее должное к ним почтение… запрещаются к напечатанию всякие частных людей предположения о преобразовании каких-либо частей государственного управления или изменения прав и преимуществ… если предположения сии не одобрены еще правительством» (§ 166, 169). Запрет распространяется и на места в сочинениях, «имеющие двоякий смысл, ежели один из них противен цензурным правилам» (§ 151). Устав закрепляет положение о том, что «статьи, касающиеся до государственного управления, не могут быть напечатаны без согласия того министерства, о предметах коего в них рассуждается» (§ 141).

Устав 1826 г. действует недолго. Он содержит множество частных правил и очень неудобен для практики. Цензоры в силу их невысокого служебного статуса и неосведомленности о меняющихся планах правительства вовсе неспособны дать «направление» журналистике. Вызывают всеобщее неудовольствие сложный порядок движения спорных рукописей по многочисленным инстанциям и цензорские придирки к языку и стилю сочинений. Николай I поручает авторитетной комиссии подготовить новый проект закона. 22 апреля 1828 г. вступает в силу третий цензурный устав [см.: 2, 79—96 ].

Устав 1828 г. отнюдь не либеральный, но более приближен к жизни. И более компактный: в нем 117 параграфов, а 40 из них — об иностранной цензуре, о чем отдельно в предыдущем уставе не говорится. Сохраняя в основном сформулированные А. С. Шишковым принципиальные запретительные положения, составители нового закона освобождают цензуру от несвойственных ей воспитательных обязанностей. Ее дело — предотвращать появление в свет сочинений, вредных в отношении к православной вере, престолу, добрым нравам и личной чести граждан (§ 3).

В противоположность старому, новый устав предписывает цензорам «принимать всегда за основание явный смысл речи, не дозволяя себе произвольного толкования оной в дурную сторону». Но тут же подчеркивается необходимость «обращать особое внимание на дух рассматриваемой книги, на видимую цель и намерение автора» (§ 6).

В 1828 г. структура централизованной цензуры принимает тот вид, который, с небольшими изменениями, сохранится на долгие десятилетия. В Министерстве народного просвещения объединяются внутренняя светская и иностранная цензуры. Общее руководство ими возлагается на Главное управление под председательством товарища министра народного просвещения. В состав Главного управления входят президенты академий наук и художеств, представители министерств внутренних и иностранных дел, управляющий III Отделением, попечитель Петербургского учебного округа, полномочный чиновник от администрации Царства Польского. Основой организации местной цензуры остается разделение территорий Российской империи на учебные округа, поскольку попечитель округа по должности является и председателем соответствующего цензурного комитета. Они действуют в Петербурге, Москве, Киеве, Одессе, Риге, Вильно и Тифлисе. Отдельные цензоры назначаются в Казани, Дерпте, Ревеле.

Если управляющая подсистема прессы значительно перестраивается и обновляется, то что же представляет собой и как развивается управляемая подсистема, иначе говоря, собственно периодика 1826—1830 гг.?

От предыдущего царствования николаевским временам достаются в наследство 37 периодических изданий [см.: 8]. В группу столичных газет входят академические «Санкт-Петербургские ведомости», университетские «Московские ведомости», «Русский инвалид» и «Северная пчела» Ф. В. Булгарина. «Сенатские ведомости» и «Коммерческая газета» департамента внешней торговли в принципе завершают список газет, хотя к этому типу изданий относятся также два еженедельных «Прейс-Куранта», выходящие в Петербурге и Одессе, и три выпуска «Сенатских объявлений». Класс журнальных изданий, насчитывающий 26 наименований, следует разделить на несколько разрядов. Здесь на первом месте частные литературные и библиографические журналы: «Библиографические листы» П. И. Кеппена, «Благонамеренный» А. Е. Измайлова, «Вестник Европы» М. Т. Каченовского, «Дамский журнал» П. И. Шаликова, «Московский телеграф» Н. А. Полевого, «Новости литературы» (прибавление к «Русскому инвалиду») А. Ф. Воейкова и В. И. Козлова, «Сын отечества» Н. И. Греча. К этой группе близко стоят два частных научных журнала: «Азиатский вестник» историка Г. И. Спасского и «Северный архив» Ф. В. Булгарина и Н. И. Греча. Православную периодику одиноко представляет «Христианское чтение» Петербургской духовной академии. «Военно-медицинский журнал», «Горный журнал», «Журнал мануфактур и торговли», «Записки» Государственного адмиралтейства и «Записки» департамента народного просвещения — это пять изданий, относящихся к категории ведомственных. Наконец, еще 11 «Трудов» и «Записок» академии, университетов и научных сообществ. Вот такая складывается дислокация на карте отечественной периодики в 1826 г.

Четвертая часть из названных выше изданий прекращает существование в 1826—1827 гг. Восполнение потерь идет медленно. Сказываются и последекабристское потрясение общества, и колебания в выборе правительственного курса. В 1826 г. появляются только три новых журнала. В 1827 г. выходят в свет 5 печатных органов, ранее не известных публике, в 1828 г. — 9, в 1829 г. — 6 и в 1830 г. — 5. По сравнению с предыдущей четвертью века темп прироста корпуса прессы несколько уменьшается. Последние пять лет при Александре I отмечены созданием 34 новых журналов и газет. За рассматриваемые первые николаевские годы начинают свою жизнь 28 печатных органов, в том числе 12 частных общественно-литературных, 6 частных специальных и 8 официальных.

Вследствие запрещения затрагивать в печати политические проблемы особое значение в кругу обсуждаемых тем приобретают вопросы литературной критики, эстетической теории, философии. Только в данной форме оказывается возможной идейное самоопределение редакций. Этим и объясняется преобладание литературных изданий. Вынужденный литературоцентризм ощутимо влияет на характер органов периодики. Они преимущественно не собственно литературные, а философско-литературные («Московский вестник» М. П. Погодина), литературно-педагогические («Детский собеседник» Н. И. Греча и Ф. В. Булгарина и «Новая детская библиотека» Б. М. Федорова), военно-литературные («Славянин» А. Ф. Воейкова), литературно-научные («Атеней» М. Г. Павлова), историко-литературные («Санкт-Петербургский зритель» Б. М. Федорова и «Русский зритель» Д. П. Ознобишина и К. Ф. Калайдовича), информационно-литературные («Бабочка» В. С. Филимонова) и т. д. Облик изданий формируют не только статьи в защиту или против классицизма или романтизма, интересные сравнительно неширокому кругу читателей, но в неменьшей мере и другие публикации гуманитарного содержания.

Литературные издания того времени способствуют дальнейшему формированию типологических признаков «толстого» отечественного журнала. Первым достижением на этом пути является «Московский телеграф» (1825—1834), созданный талантливым выходцем из купеческого сословия Н. А. Полевым. Альманахи и чисто литературные журналы в короткий срок вытесняются журналами энциклопедическими, в которых равное внимание уделяется и литературе, и философии, и социологии, и сельскому хозяйству, и новостям моды. Они выходят за пределы поля словесности и литературной критики и начинают удовлетворять более широкие информационные запросы аудитории.

К переменам в содержательном наполнении частных изданий власть относится пока скорее индифферентно, чем заинтересованно. Для нее главное, чтобы печатные органы соблюдали определенный цензурным уставом порядок. Настороженность сановных читателей вызывают также слишком независимый тон журналистики, смелые суждения о правдивости, народности и т. п. Показательна здесь цензурная судьба «Литературной газеты» (1830—1831) А. А. Дельвига, пытающейся противостоять булгаринской «Северной пчеле».

В полемике «Литературной газеты» с изданиями Булгарина и Полевого острую форму приобретает вопрос о так называемой литературной аристократии. В борьбе за читателя «Северная пчела» и «Московский телеграф» позволяют себе критические высказывания о дворянах-литераторах, творящих для избранных. «Литературная газета» не разделяет позиции тех журналов, которые ориентируются на узкий круг «любителей изящности». Но 9 августа 1830 г. в редакционной статье «Новые выходки против так называемой литературной нашей аристократии» газета Дельвига решительно заступается за русское дворянство как наиболее просвещенное и передовое сословие, сыгравшее и играющее важную роль в распространении идей прогресса. Власть усматривает в этом выступлении защиту оппозиционных настроений, обоснование независимости передового дворянства от монархической системы. А. Х. Бенкендорф объявляет А. А. Дельвигу строгий выговор.

Приведенный пример, впрочем, вовсе не означает, что власть принимает сторону оппонентов «Литературной газеты». Можно вспомнить, что в том же 1830 г. А. С. Пушкин публикует VII главу «Евгения Онегина», на которую «Северная пчела» откликается резким фельетоном. «…В сегодняшнем нумере “Пчелы”, — немедленно пишет Николай I Бенкендорфу, — находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина; к этой статье, наверное, будет продолжение: поэтому предлагаю Вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения; и, если возможно, запретите его журнал». Шеф корпуса жандармов, пытаясь защитить Булгарина, в ответе императору называет еще одну статью другого автора, критикующего ту же главу «Онегина». Николай I категоричен: «…Если критика эта будет продолжаться, то я, ради взаимности, буду запрещать ее везде» [4, 130 ].

Не касаясь особенностей отношений царя и поэта, отметим в связи с изложенными фактами несколько моментов. Во-первых, в 1830 г. верховная власть повышает внимание к литературно-критическим произведениям печати, их действительной или мнимой политической подоплеке, их соответствию вкусам и видам монарха. Показательна, во-вторых, та «мера пресечения», которая кажется императору наиболее приемлемой: запретить издание, запретить критику.

Переломным событием в судьбе газеты Дельвига становится публикация 28 октября 1830 г. четверостишия Казимира Делавиня (без перевода на русский язык) на предполагавшийся памятник жертвам Июльской революции во Франции. Изгнание из Парижа Карла X, последовавшее затем крушение монархии в Нидерландах, где королевой была Анна Павловна, сестра Николая I, — эти события глубоко потрясают российского императора и бесповоротно настраивают его на консервативный курс. Бенкендорфа совершенно не удовлетворяют «самонадеянные» и «дерзкие» оправдания Дельвига по поводу появления в печати стихотворения Делавиня. По высочайшему повелению издание газеты запрещается. На деле происходит только ее приостановка и замена редактора [см.: 7, 54—55 ]. Но относительно безоблачная для частной журналистики пора заканчивается.

Литературные органы не исчерпывают всего состава частной прессы. В Москве М. Г. Павлов в качестве приложения к «Атенею» печатает «Записки для сельских хозяев, заводчиков и фабрикантов» (1829—1830). В Петербурге выходит торгово-промышленная газета «Северный муравей» (1830—1833) Н. П. Щапова. Находят своего читателя «Врачебные записки» (1827—1829) доктора М. А. Маркуса и «Вестник естественных наук и медицины» (1828—1832) профессора А. А. Иовского [1].

Цензурный режим включает в себя меры по поддержке правительственной и ведомственной периодики. Ее пополнение непосредственно зависит от намерений и инициативы власти. Николай I сознает важность военных и научно-технических знаний для укрепления оборонной и экономической мощи державы. На общем фоне заметен рост группы специальных ведомственных изданий. Она прирастает за счет «Журнала путей сообщений» (1826—1843), «Инженерных записок» (1826—1856), «Военного журнала» (1827—1859), «Записок Ученого комитета Морского штаба» (1828—1830).

Следствием неопределенности стратегических целей власти является, на наш взгляд, слабое развитие правительственной прессы. Единственное, что хоть как-то компенсирует недостаток в официальной информации, — создание «Журнала Министерства внутренних дел» (1829—1861). Однако на первых порах он выходит нерегулярно и по качеству значительно уступает частным печатным органам.

Важным событием в области газетной периодики является основание в 1827—1828 гг. «Одесского вестника» (по инициативе новороссийского генерал-губернатора М. С. Воронцова) и «Тифлисских ведомостей», отражающих особые интересы центральной власти на юге страны. К 1830 г. относится первый в России случай, когда периодическое издание учреждается на время, в связи с чрезвычайными обстоятельствами. Когда в Москве свирепствует эпидемия холеры, по приказу генерал-губернатора ежедневно печатается «Ведомость о состоянии города Москвы».

Опыт «Одесского вестника», «Тифлисских ведомостей», «Ведомостей о состоянии города Москвы» подсказывает власти идею расширения сети официальных газет в провинции. Примечательно, что в 1830 г. принимается решение об организации в виде опыта «Ведомостей» в шести губерниях. Однако этот замысел не удается реализовать из-за отсутствия соответствующих журналистских кадров и по причине неудовлетворительного состояния местных типографий [см.: 14, 24—25 ]. Лишь в 1838 г. после создания необходимой полиграфической базы «Ведомости» выходят сразу в 42 губерниях.

Таким образом, цензурный режим в начальный период царствования Николая I, до осени 1830 г., можно охарактеризовать как умеренный. В отношении управляющей подсистемы прессы верховная власть быстро отказывается от тяжеловесного, «чугунного» устава 1826 г. и утверждает новый устав, вполне приемлемый по меркам того времени и еще не отягощенный запретительными циркулярами. К надзору за печатью подключается III Отделение. Оно на первых порах ограничивается наблюдением за журналистикой и не применяет мер преследования. Рост всех отрядов периодики в последекабристской обстановке несколько замедляется, но и в частной и в официальной прессе назревают качественные перемены. Им суждено проявиться в 1830-х гг. в условиях уже иного цензурного режима.