Постмодернизм и моральный релятивизм

Когда мы говорим, что существует множество возможных историй о себе (или о других аспектах реальности), мы отнюдь не имеем в виду, что “в дело все пойдет”. Наоборот, мы считаем необходимым исследовать свои конструкции и истории — откуда они взялись, и каковы их последствия для нас самих и других.

Как писал Джером Брунер (1990, стр. 27):

Постановка прагматического вопроса — как это видение влияет на мое видение мира или мои обязательства перед ним? — несомненно, не приводит к позиции “в дело все пойдет”. Она может привести к раскрытию предубеждений, и лучшему пониманию своих обязательств.

Ричард Рорти (1991b, стр. 132) формулирует это так:

Отказ от традиционного логоцентрического образа человеческого существа как Знающего приводит, как нам кажется, к тому, что мы оказываемся не перед пучиной, а просто перед диапазоном выбора.

Эти авторы, похоже, говорят, что постмодернистское мировоззрение повышает необходимость исследовать наши конструкции и осторожно решать, как влиять на них, не менее того. Вопросы принятия решений, выбора и исследования последствий нашего выбора — центральные в той форме терапии, которую мы практикуем. Мы не только внимательно исследуем убеждения и ценности, которые мы выбираем, но и побуждаем к этому людей, которые к нам приходят.

С этой целью, мы поставляем зерно убеждений и ценностей на терапевтическую мельницу. Мы пытаемся понять убеждения, которые поддерживают проблемы людей. Мы пытаемся узнать, откуда исходят эти убеждения, и какие процессы социальной конструкции укрепили людей в этих убеждениях. Мы пытаемся быть “прозрачными” (White, 1991) в отношении своих собственных убеждений, достаточно полно разъясняя нашу ситуацию и наш жизненный опыт, чтобы люди могли понять нас как людей, а не как “экспертов” или хранителей профессионального знания.

Если бы даже мы хотели выпестовать нейтральную к ценностям реальность, где “в дело все пойдет”, у нас бы это не получилось. Невозможно создать и заселить совершенно новую социальную реальность за одну ночь. Если вы вернетесь к мысленному эксперименту, описанному нами как “Реальности социально конструируются” (стр. ** - **), вы вспомните, что убеждениям, практикам и институтам нашего едва оперившегося общества понадобилось несколько поколений, чтобы набрать вес реальности.

Хотя, как пишут Бергер и Лакманн (1966, стр. 86), “в любом развитом обществе существует множество смысловых подвселенных”, эти подвселенные не бесконечны в своем количестве. Конкретизирующие и легитимирующие влияния наших культурных институтов весьма эффективно сдерживают нас, побуждая нас видеть определенные возможности как желательные, и полностью закрывая от нас другие возможности. Как говорит об этом Джоан Лэйрд (1989, стр. 430),

... социокультурные нарративы... конструируют контекстуальные миры возможностей, из которых индивиды и семьи могут выбрать составляющие и формы для своих собственных нарративов.

Однако некоторые люди в большей степени готовы приблизиться к более широкому спектру социокультурных нарративов, чем другие. Кроме того, некоторые нарративы доминируют, тогда как другие вытеснены на обочину. Лэйрд (стр. 431) напоминает нам об этом, когда пишет о

... политике создания историй или мифов. Очевидно, что существуют как явные, так и тонкие различия в той силе, которой обладают индивиды и определенные группы интереса, и которая способна гарантировать, что определенные нарративы будут преобладать в семье, группе и национальной жизни. Не все истории равны.

Социальные реальности могут не быть “существенно истинными”, но это не препятствует им в оказании реального влияния. История о том, что “благоденствующие матери” заняты на мини-производстве, где они становятся все богаче и богаче, изготовляя все больше и больше детей, имела реальное влияние на подчиненных ей женщин и детей. Она обеспечила рациональное основание, которое позволило власть предержащим еще больше урезать финансирование. История о том, что женщина не может быть слишком худой (очевидно, здесь опечатка thin — thick, не худой, а полной. От переводчика — редактору.) перессказывается каждый раз, когда вы включаете телевизор или стоите в очереди в кассу супермаркета в окружении журналов. Она породила настоящую эпидемию добровольного голодания. История о том, что мужчины из гетто заинтересованы лишь в наркотиках, сексе и в том, чтобы убивать друг друга, привела к порочному акценту на определенных форм женоненавистничества и насилия в средствах массовой информации. В то же время, она послужила рациональным оправданием для отказа от проведения социальной политики, которая могла бы предложить мужчинам из гетто реальный шанс для другого самоопределения в этом мире.