О.Е. Фролова

(Москва, olga_frolova@list.ru)

СУБЪЕКТ РЕЧИ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ

Традиционно различают два типа субъекта речи от 1 л. ед.ч. и от 3 л. ед.ч. Первый принадлежит, а второй не принадлежит миру текста [Успенский 1970, Падучева 1996]. Сказовые формы (или свободный косвенный дискурс в терминологии Е.Е.Падучевой) можно [Падучева 1996] можно рассматривать как промежуточную форму.

При повествовании от 1 л. внутри некоторого фрагмента текста, который мыслится и воспринимается как целостный, смена субъектов речи возможна при введении прямой речи персонажа. Ввод нового равноправного субъекта речи требует композиционных последствий: текст должен быть расчленен на части, ориентированные на другие субъекты речи в 1 л.: вставная новелла — текст в тексте (рассказ Казбича о Карагезе), роман в письмах («Опасные связи»), деление романа на повести: («Герой нашего времени», «Шум и ярость»).

Субъект речи в 1 л. предполагает ограничения на объем информации, а также телесность, связанную с позицией наблюдателя (субъекта модуса) во времени и пространстве. Последние ограничения модусного плана имеют вынужденный характер. В отличие от повествования в 1 л., субъект речи в 3 л. не может иметь информационных, модусных и телесных ограничений, т.к. наделен всеведением и свободен в перемещении в пространстве и времени. При третьеличном повествовании ограничения на объем информации, которым наделен субъект речи, необязательны и оговариваются специально. «Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе» («Шинель»); «Итак, вот каким образом произошло все это. Мы привели потому это, чтобы читатель мог сам видеть, что это случилось совершенно по необходимости и другого имени дать было никак невозможно. Когда и в какое время он поступил в департамент и кто определил его, этого никто не мог припомнить» («Шинель»). Неоднозначность последнего фрагмента в том, что именная группа никто может быть интерпретирована неоднозначно: 1) эксклюзивно по отношению к субъекту речи и референции в 3л.: никто из персонажей, сослуживцев Башмачкина, 2) инклюзивно, т.е. никто: ни персонажи, ни автор. Гоголь не снимает неоднозначность интерпретации. Подобный прием «сдвигает» повествование, формально организованное от 3 л., в сторону сказа или повествования от 1 л. ед.ч.

Повествование от 1 л. предполагает единство субъекта речи, модуса и референции и диктует членение референциального пространства текста. Различия между повествованием в 1 л. и 3 л. в том, что первый тип предполагает «композиционные последствия» в организации текста.

В отличие от повествования в 1 л., если субъект речи выступает в 3 л., появление 1 л. ед.ч. допускается в формах прямой речи персонажей. Однако при повествовании в 3 л. возможна экспликация автора в 3 л. или в 1 л. мн.ч. в метатекстовой функции. Так в «Мертвых душах» повествование организует автор: «Может быть, некоторые читатели назовут все это невероятным; автор тоже в угоду им готов бы назвать все это невероятным; но, как на беду, все именно произошло так, как рассказывается, и тем еще изумительнее, что город был не в глуши, а, напротив, недалеко от обеих столиц». Появление форм 1 л. ед.ч. не может интерпретироваться только как метатекстовая функция, местоимение я выступает как субъект модуса, требующего личностного воплощения. Субъектом эмотивного модуса выступает местоимение 1 л. ед.ч.: «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишка, село ли, слободка, - любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд». Гоголь разводит две возможности организации текста: метатекстовую от 3 л. (употребляя термин автор или мы) и личностную (употребляя местоимение 1 л. ед.ч.).

Т.о., при повествовании от 3 л. ед.ч. и при единстве референциального пространства возможны два типа субъектов в 1 л.: персонажа и лирического автора. Во втором случае появление подобного субъекта речи работает как средство дополнительного членения текста, даже если эти разрывы не выражены композиционно, как в «Мертвых душах», они воспринимаются как лирические отступления.

Разрушение целостности единого референциального пространства возможно в модернистской литературе. Так в начале романа «Дар» возникает субъект речи в 1л. ед.ч., соотносимый с автором текста и главным героем, Годуновым-Чердынцевым: «Облачным, но светлым днем, в исходе четвертого часа, первого апреля 192... года (иностранный критик заметил как-то, что хотя многие романы, все немецкие например, начинаются с даты, только русские авторы - в силу оригинальной честности нашей литературы -- не договаривают единиц), у дома номер семь по Танненбергской улице, в западной части Берлина, остановился мебельный фургон,… <…> Тут же перед домом (в котором я сам буду жить), явно выйдя навстречу своей мебели (а у меня в чемодане больше черновиков чем белья) стояли две особы». Роман построен на чередовании фрагментов от 3 и 1 л. ед.ч., соотносимых с главным героем. Переходы от 3 к 1 л. ед.ч. не маркированы композиционно и не опосредованы эксплицитным ментальным или перцептивным модусом.

В романе Д.Рубиной «На солнечной стороне улицы» применен другой прием: перволичное повествование чередуется с третьеличным, однако во фрагментах от 1 л. ед.ч. лирические отступления фабульно организованы. Расчленение референциального пространства происходит по линии фикциональности/нефикциональности, т.к. фрагменты от 1 л. ед.ч. представляют собой воспоминания о детстве и юности писательницы Д.Рубиной. Автор задействует фоновые знания адресата. Вторая, фикциональная, линия связана с историей художницы Веры. В романе кореферентные цепочки «сшивают» обе линии от 1 и 3 л.

Т.о., понимание текста связано с системой субъектов речи, которые определяют характер субъекта/субъектов модуса и модусную структуру текста. Маркированным субъектом речи является субъект речи, соотносимый с 1 л. ед.ч. Такой субъект речи определяет композицию текста и членение референциального пространства текста.

Литература

Падучева Е.В. Семантические исследования. М., 1996.

Успенский Б.А. Поэтика композиции. М., 1970.