Максима такта есть максима границ личной сферы.
Понятие «границы личной сферы» предполагает различение двух областей в составе каждого коммуникативного акта: области общих речевых действий и области частных интересов.
В принципе довольно трудно представить себе коммуникативный акт, участники которого не имели бы личной заинтересованности во взаимодействии: такой коммуникативный акт, видимо, просто не мог бы состояться. Более того, справедливо утверждение, согласно которому контакт вообще есть лишь производная от
личной заинтересованности коммуникантов. Область общих речевых действий сама по себе не способна обеспечить устойчивого контакта, ибо она, как правило, нейтральна по отношению к коммуникантам.
Находясь в области общих речевых действий, коммуниканты как бы имеют некий постоянно защищаемый ими тыл: это и есть область личных интересов. Личный интерес может быть презентирован коммуникантами или скрыт ими друг от друга — в зависимости от особенности избранной ими коммуникативной стратегии.
Так, я могу, например, объявить о том, что намерен попросить собеседника о некоем одолжении, с одной стороны; или скрыть свое намерение и строить взаимодействие с расчетом на то, чтобы он, узнав о моем бедственном положении, сам предложил мне помощь, с другой стороны. Я даже могу избрать еще более «коварную» стратегию: замаскировать мою просьбу о помощи предупреждением, что как раз от собеседника-то я никакой помощи и не приму, так как ожидаю ее от кого-нибудь другого.
Право на решение вопроса о том, насколько явно будет обозначено мое намерение, принадлежит исключительно мне — стало быть, я и задаю степень «открытости» («закрытости») высказываний. Задача моего партнера — идентифицировать мою коммуникативную стратегию и строить свои речевые действия подобным же образом, т. е. в той же степени открыто или закрыто.
Понятно, что при «закрытости» моих высказываний собеседник не должен огорошивать меня открытиями типа: я понял, тебе просто нужна моя помощь, так бы сразу и сказал и проч., даже если я, в случае выбора «закрытой» коммуникативной стратегии, сам помогу собеседнику разгадать ее, например, случайно «проболтавшись» и т. п.
Иными словами, партнер обязан проявить некоторую осторожность по отношению к моей коммуникативной стратегии (максима такта вообще есть в некотором смысле максима осторожности в обращении с
коммуникативной стратегией собеседника!). Нарушение же предлагаемой мною «дистанции взаимодействия» будет естественным образом рассматриваться с моей стороны как попрание своей коммуникативной стратегии. И правы те исследователи, которые утверждают, что фактор дистанции (к сожалению, очень мало освещенный в соответствующей литературе) применительно к речевой коммуникации часто может становиться даже определяющим.
Дистанция между партнерами определяется не только социальными конвенциями (начальник — подчиненный и др., подр. см. гл. 1) и релевантна не только для случаев субординированных отношений между коммуникантами. В идеале любой коммуникативный акт предусматривает определенную дистанцию между участниками: дистанция эта оказывается то более, то менее значительной, но ее не может не быть вовсе. «Совершенно откровенный» разговор, то есть при полностью открытых коммуникативных стратегиях, есть некая фикция; и отнюдь не потому, что собеседникам «всегда есть что скрывать», а прежде всего и именно в силу соблюдаемой на подсознательном уровне максимы такта, фактически запрещающей прогулки по чужой территории.
Охрана территории есть одна из задач любой коммуникативной стратегии.
Другое дело, что задача эта, мягко говоря, не часто оказывается главной (хотя в ряде случаев значение ее может сильно возрастать: например, я строю коммуникативный акт, ориентированный на то, чтобы успокоить адресата, полностью подавляя собственное беспокойство по тому же самому поводу (модель: не волнуйся, посмотри, как я спокоен). Или другой пример: моей коммуникативной целью является не подать виду, что я осведомлен о предосудительной коммуникативной стратегии моего партнера — здесь задача по охране территории просто-напросто расширяется до коммуникативной цели.
Становясь или не становясь главной, эта задача учитывается практически всегда. Поэтому, когда мой собеседник пытается разведать, «как обстоят дела на моей территории», проявляет излишнюю осведомленность в этом вопросе или, что хуже всего, пробует навести на моей территории порядок, я (иногда даже без предупреждения) автоматически прерываю речевой контакт, чем бы собеседник в своей стратегии ни руководствовался, хоть, скажем, и благородным желанием оказать мне помощь.
Осторожность (такт) как механизм речевого поведения, разумеется, предусматривает не только «разумный эгоизм» в собственный адрес. Едва ли не в первую очередь она ориентирована на адресанта, который, подобно адресату, тоже охраняет свою территорию, причем не менее бдительно.
Интересно, что в науке то и дело встречается точка зрения, согласно которой сам по себе речевой акт по отношению к кому бы то ни было есть в известной степени «акт насилия»,— и, может быть, армейское «разрешите обратиться» отнюдь не в такой высокой степени достойно осмеяния как показатель жесткой субординации.
Полагать, что собеседник всегда расположен вступить в речевой контакт, есть одно из самых прагматически несостоятельных заблуждений. Предлагая контакт, мы уже тем самым нарушаем границы личной сферы, а потому согласие адресата на участие в инициируемом нами коммуникативном акте есть само по себе одолжение — и относиться к согласию как-нибудь по-другому значит совершать непростительную ошибку. Коммуникативная стратегия, предусматривающая предложение контакта как некоего дара, в нормальных случаях почти не имеет шансов реализоваться успешно. Вот почему забота о соблюдении интересов собеседника уже изначально не менее важна, чем забота об удовлетворении собственных интересов.
Таким образом, уже на примере максимы такта хорошо видно, что применительно к принципу вежливости вопрос об «ощущении собеседника» стоит, не менее остро, чем применительно к принципу кооперации. Этаблируя контакт или будучи приглашенным, к этаблированию контакта, собеседники почти всегда способны если не «просчитать» границы области частного интереса партнера, то, во всяком случае, ощутить их. Увидеть же область частного интереса означает фактически «разгадать» коммуникативный акт, уяснив для себя коммуникативную цель собеседника.
В этой связи довольно остро встает вопрос о том, стоит или не стоит демонстрировать собеседнику, что его коммуникативная цель понятна. Разумеется, речь идет отнюдь не о предосудительных коммуникативных стратегиях, применительно к которым разгадка коммуникативной цели чаще всего означает прерывание контакта,— речь идет о вполне обычных (так сказать, этически более или менее состоятельных) речевых ситуациях.
Хорошее общее правило, знание которого гарантирует ненарушение границ личной сферы собеседника, можно в этой связи сформулировать следующим образом: делать коммуникативную цель собеседника предметом обсуждения допустимо лишь в том случае, если цель эта им эксплицитно обозначена. Например, я — разумеется, при отрицательном ответе на соответствующий вопрос — имею право сказать: «К сожалению, тут ты не можешь рассчитывать на мою помощь» только тогда, когда мой партнер действительно недвусмысленно дал мне понять, что его коммуникативная цель — попросить меня о помощи.
Если я только догадываюсь об этой коммуникативной цели, формулировать отказ весьма нестратегично: собеседник, которого застали врасплох, может возразить, что в его намерения вовсе не входило просить меня о какой-либо помощи, даже если на самом деле для этого он и затевал разговор.
Понятно, что в состав личной сферы входит также незатрагивание тем, потенциально опасных. А потенциально опасными являются, как известно, темы, касающиеся области частной жизни собеседника, а в ряде случаев — его индивидуальные предпочтения, каких бы вопросов они ни касались. Вообще хорошим тоном не считается проявлять чрезмерную осведомленность в данной области, даже тогда, когда собеседник, казалось бы, не делает из этого тайны. Контакт — «дело тонкое» и может в подобном случае сорваться спонтанно.