Мыслительные и смысловые элементы, лежащие в основе любой логически интегрированной системы культуры, можно рассматривать с двух сторон: внутренней и внешней. Первая относится к сфере внутреннего опыта, существующего либо в виде хаотических и бессвязных образов, идей, стремлений, ощущений и эмоций, либо в виде упорядоченных систем мышления, сотканных из этих элементов внутреннего опыта. Это — сфера разума, ценности, смысла. Для краткости будем называть ее «мен-тальностью культуры» (или «культурной ментальностью»). Вторая состоит из неорганических и органических объектов чувствен ного восприятия: предметов, событий, процессов, в которых воплощается, организуется, реализуется или облекается внутренний опыт. Эти внешние феномены относятся к системе культуры лишь постольку, поскольку они суть проявления ее внутренней стороны. Вне ее они перестают быть частью интегрированной культуры. Отсюда вытекает, что на первом месте для исследователя интегрированной культуры — ее внутренняя сторона. От нее зависит, какие внешние явления, в каком смысле и до какой степени становятся частью системы. Другими словами, внутренняя сторона культуры управляет внешней.
Лишенная своего внутреннего смысла Венера Милосская превращается в обыкновенный кусок мрамора, ничем не отличающийся по своим физико-химическим свойствам от такого же необработанного куска мрамора. Симфония Бетховена превращается в простую комбинацию звуков или даже в колебания воздушных волн определенной длины. «Метафизика» Аристотеля становится материальным предметом из бумаги —
2. Системы культуры 5 7
такой же книгой, как и миллионы других книг. Лишенные своего внутреннего содержания, многие явления, принципиально отличные по своей культурной сути, делаются похожими. Действия хирурга, делающего надрез скальпелем на теле пациента, и те же самые действия убийцы, режущего ножом свою жертву, становятся неразличимы по причине сходства их внешних
форм.
Теперь возникает ряд вопросов: можем ли мы адекватно постичь внутреннюю сторону данной культуры? Поскольку это нечто неуловимое, а зачастую и дедуктивное — в том смысле, что для того, чтобы ее понять, ее нужно «вычитать» в формах ее внешнего воплощения, которые отличаются от внутреннего смысла, — можем ли мы быть уверены, что наше «считывание» правильно, что мы не придаем данному сочетанию внешних явлений смысла, которого в нем нет?
Ответ на поставленные выше вопросы зависит от того, что подразумевается под истинной или подлинной ментальностью, которая воплощена в данной совокупности произведений. Среди прочих возможных пониманий подлинного смысла назовем
следующие.
Термин «подлинный смысл» может отсылать нас к умонастроению лица или лиц, создающих или использующих эти произведения, — например, смысл, который имел в виду Бетховен, когда писал свою музыку, или держал в уме Данте, сочиняя «Божественную комедию», или же подразумевал любой другой творец или преобразователь сложной и содержательной культурной ценности. Такова психологическая интерпретация подлинного смысла данного феномена. Согласно этой точке зрения, правильное понимание внутренней стороны культуры в точное ли совпадает с тем пониманием, которое было у ее творцов или реформаторов,
Но можно ли достичь этого с некоторой долей уверенности? Можно ли в точности восстановить и заново воспроизвести ход мыслей творцов, реформаторов, отдельного лица или группы лиц? Во многих случаях — да. И по одной простой причине: смысл или цель зачастую ясно и недвусмысленно провозглашается самим творцом. Мы можем постичь главный смысл «Политики» Аристотеля, «Божественной комедии» Данте, «Principia» Ньютона, «Геттисбергской речи» Линкольна потому, что он ясно выражен в этих произведениях1.
Сам по себе характер объектов культуры — надписей, писем, хроник, книг, воспоминаний и других «свидетельств» — часто
Часть 1. Введение
дает достаточно оснований для воссоздания изначального смысла, подразумеваемого автором. Если бы это было не так, то следовало бы отбросить всю историческую науку, потому что подобного рода психологическая интерпретация культуры является одной из главных ее задач.
Итак, это один из способов понимания подлинной духовной сути явлений культуры. В какой-то мере он будет использоваться и в настоящей работе.
Но это, однако, не единственно возможный способ понимания. Может быть еще и социально-феноменологическое2 понимание внутреннего аспекта культурных явлений. И этот способ интерпретации, возможно, более важен для моих целей, и вообще для социологов, чем чисто психологический.
В чем сущность социально-феноменологического понимания? Во-первых, это причинно-функциональное истолкование культуры, имеющее своей целью обнаружение причинно-функциональных связей между составными частями культурной ценности или комплекса ценностей. Многие люди могут не знать о подлинных причинах своих поступков и о том, что между их поступками и поступками их современников есть связь; они могут не знать о причинной связи между многими переменными своей культуры, — и тем не менее, эти причинные связи существуют. Дело ученого открыть и показать их существование. Коль скоро это сделано, детали культурной конфигурации независимо от любого психологического смысла, который можно им придать, сразу становятся понятными как элементы причинно-связанного единства. Другими словами, первый способ социально-феноменологической интерпретации духовной основы явлений культуры — причинно-функциональный. Теоретически, по крайней мере, он может быть совершенно независим от психологического. Многозначные связи между плотностью населения и преступностью, коммерческими циклами и уровнем смертности, способом производства и формами собственности, религией и числом разводов — вот примеры того класса явлений, к которым может быть применимо причинное понимание (каузальное прочтение).
Вторая форма социально-феноменологической интерпретации внутреннего аспекта культуры — логическое понимание. Мы можем ничего не знать ни о психологическом смысле культурных ценностей, ни об их причинных связях; и все же относительно многих культурных комплексов мы вправе задать следующие воп-
2. Системы культуры
росы в надежде получить на них удовлетворительные ответы: являются ли элементы данной культуры логически связанными или они логически противоречат друг другу? Образуют ли они рационально постижимую и согласованную систему или нет? Если да, то каков характер этой системы? Есть ли в ней единые принципы, которые пронизывают все ее компоненты, или таких принципов нет? Эти и подобные вопросы и даваемые на них ответы могут быть независимы от какой бы то ни было психологической интерпретации рассматриваемой культурной конгломерации. Б ряде случаев психологическая интерпретация помогает обнаружить логический смысл; часто они сопутствуют друг другу, иногда мы не можем ничего сказать о психологическом смысле; иногда психологическая интерпретация вступает в противоречие с логическим пониманием. Как бы то ни было, логическое понимание стоит на своих собственных ногах и теоретически независимо от психологического смысла.
Необходимость в логической интерпретации возникает также по причине ограниченных возможностей психологического понимания. Дело в том, что большинство явлений культуры представляет собой результат деятельности многих индивидов и групп, чьи интересы и намерения могут не совпадать друг с другому зачастую и вступать в противоречие. Когда все они переплетаются, то усиливают, ослабляют или видоизменяют друг друга до такой степени, что становится почти невозможным отличить их друг от друга. Возьмем ли мы Парфенон, или один из величайших христианских соборов, или совокупность нравов, законов, верований, или любые другие творения культуры — все они суть воплощения поступков, усилий, целей, желаний, идей, чувств огромных масс людей или социальных труп л. И почти невозможно разобраться или выделить, ьакие целл и намерения были у каждого, кто участвовал в создании этих сложных культурных ценностей, то есть дать каждому из них «психологическую интерпретацию».
Исходная предпосылка настоящей работы заключается в том, что любой культурный комплекс может быть логически интерпретирован. И хотя это — предпосылка любого научного исследования, все же один специальный ее аспект заслуживает того, чтобы сказать о нем особо. Дело вот в чем: и геометрия Евклида, и геометрия Лобачевского — обе логически безупречны; и та и Другая полностью соответствуют канонам одной и той же математической логики; и тем не менее, их теоремы и выводы — раз-