V. Период господства чувственной литературы и критики

После XIV в. спад идеационального течения и нарастающий прилив чувственности продолжали увеличиваться и привели к господству чувственной формы литературы приблизительно с XV в. до настоящего времени.

12. Флуктуация литературы и критики 257

А. ВНУТРЕННИЕ ЧЕРТЫ. Прежде всего литература по сво­ему содержанию становится все более и более светской и все ме­нее и менее религиозной. По нашему приблизительному подсче­ту (на примере литературных шедевров Франции), количество литературных произведений, посвященных религиозным вопро­сам, вплоть до XII в. составлявшее почти 100 %, в период с XII по XIV в. уменьшается примерно до 55-30%, в XV в. — до 25-20%, затем в XVI, XVII, XVIII вв. возрастает до 25-35%, после чего снова падает до 10% в XIX и XX вв. Цифры весьма приблизитель­ные, но фиксирующие тенденцию. Они похожи на те, которые мы уже наблюдали на примере живописи, скульптуры, музыки и

архитектуры.

Но, что гораздо важнее, так это не количественный процент этой литературы, а качественные аспекты, затрагивающие спе­цифику ее интереса к религии. Если в процентном отношении она несколько увеличилась в XVI-XVIII вв. по сравнению с XV в., то такое увеличение достигнуто было преимущественно благодаря тому, что произведения эти носили полемический, а в XVIII в. уже и явно антирелигиозный характер. Литература занята рели­гиозными проблемами, но занята ими либо в форме полемики (тяжба протестантизма с католицизмом и различных сект друг с другом, в ходе которой авторы занимаются главным образом разоблачением и поношением своих противников), либо чисто эстетическим или негативным образом, как у Рабле, в «Евгении» Жоделя (1552), в творчестве Ренье (XVII в.), в «Религии» Дидро, в большинстве сочинений энциклопедистов, просветителей, ма­териалистов, коммунистов Мабли, Морелли и им подобных. Даже в произведениях гораздо более позитивных в религиозном плане, например в сочинениях деистов, религиозный * "трос по­чти всецело сводится к эмпирической проблеме: как найти ли­нию поведения и мышления, которая наилучшим образом при­ведет к счастливой земной жизни,

Почти такая же ситуация в немецкой, английской, итальян­ской, голландской и других европейских литературах, за исклю­чением России и вообще славянских стран, которые и здесь тоже запоздали и где та же самая тенденция возникла позже, но, од­нажды возникнув, развивалась гораздо более быстрыми темпа­ми. Факт количественного и качественного спада литературы религиозного содержания настолько очевиден и настолько бес­спорен, находится в таком соответствии с аналогичной тенден­цией в других сферах искусства, что не нуждается в особых до­казательствах.

258 Часть 2. Флуктуация идеациональной и чувственной форм искусства

Другие внутренние характеристики литературы этого пери­ода ясно показывают те же симптомы роста чувственности и все большего истощения идеациональности. Возьмем аскетически-идеационалъную отрешенность от мира в противовес (versus) сенсуализму (эротическому и плотоядному, то есть обжорству, пьянству, неумеренности в разного рода утонченных и грубых чувственных удовольствиях), Наше исследование в основном немецкой и французской литературы прежде всего показывает, что по мере продвижения от XIV в. к XX столетию религиозные и аскетические идеалы звучат все реже и все слабее.

С XIV по XX в. сатирическое, ироничное, разоблачительное и вообще враждебное отношение к аскетизму, религиозному благочестию, к монастырям, монахам, духовенству, Церкви, Писанию, целомудрию, безбрачию — короче говоря, ко всем религиозно-идеациональным ценностям христианства — неук­лонно растет. Религиозные темы становятся излюбленными бла­годаря всевозможным разоблачениям и сатирическому осмеянию. Изображаются все мыслимые грехи, особенно сексуально-эроти­ческая развращенность и безнравственность. Различные виды этой враждебной критики религии представлены в «Декамеро­не» Боккаччо с его сексуально-озабоченными монашками, мо­нахами и попами, в комедии Жоделя «Евгений» (1552), в кото­рой аббат нанимает капеллана в качестве сводника с тем, чтобы тот нашел мужа для его любовницы, в «Ста новых новеллах» Антуана де Ла Саля, в творчестве Сирано де Бержерака, в «Гар-гантюа и Пантагрюэле» Рабле, комедиях Мольера, «Религии» Дидро, в сатирах Ренье (особенно в восьмой), «Сказке бочки» Свифта, «Жиль Блазе» Лесажа, в некоторых произведениях эпо­хи Просвещения, например «Pucella» Вольтера, и в сотнях дру­гих, авторами которых являются Анатоль Франс, Флобер, Золя, Синклер Льюис («Элмер Гентри»^4|), не говоря уже о прочих ико­ноборческих и сенсационно разоблачительных произведениях, появившихся в последние годы во всех западных странах, в том числе и в Америке.

Упадок религиозно-аскетического идеализма в период с XIV по XX в. сопровождался ростом откровенной чувственности.

Возьмем хотя бы существенные изменения в описании люб­ви. В Италии на место идеалистической любви Данте к Беатриче, любви, в которой нет почти ничего чувственного, приходит лю­бовь Петрарки к Лауре, все еще стыдливая и не лишенная идеа­лизации, но все-таки более насыщенная чувственными мотива-

12. Флуктуация литературы и критики 259

ми, чем дантовская. Затем появляется «Декамерон» Боккаччо с уже совершенно чувственной любовью, хотя и преподноси­мой по-прежнему сдержанно и галантно. Но это уже почти всегда любовь в спальной. Эта особенность усиливается и на­конец превращается в неприкрытую сексуальную психологию и даже изощренную сексуальную физиологию. Достаточно упомянуть о непристойностях в «Рассуждениях» Аретино и в других его произведениях, в «Гермафродите» Беккаделли, в «Сагре diem»⁴² и «Фацетиях» Лоренцо Великолепного, в бур­лескной лирике Берни, буффонадах Полициано и в других вы­дающихся литературных произведениях, чтобы увидеть это радикальное изменение в способах изображения любви. От небесной любви раннего Средневековья, от возвышенной и по-рыцарски сдержанной любви более позднего периода мы опускаемся до любви как простого занятия сексом и постель­ного развлечения.

Даже менее чувственные произведения, вполне пристойные и добропорядочные (такие как популярные и широко распрост­раненные «Придворный» Кастильоне, «De re uxoria» Франческо Барбаро, трактаты на ту же тему Поджо, К. Урчео, Дардано, Чезены и др.), по своим нормам и критериям пронизаны — со­ответственно времени — тем же самым духом, хотя в них он смягчен разными утилитарными соображениями и тщательно завуалирован под покровом этикета. Но даже и в этих произве­дениях мало внутреннего утонченного идеационализма или хотя бы идеализма. Обо всем судят исключительно по внешним про­явлениям. Если видимость соблюдается, то все в порядке. Коро­че говоря, за эти почти две сотни лет любоьь как она понимается в высокой литературе, «прогрессировала» от чисто ги.«тоничес­кой, почти идеациональной формы, избегавшей чувственности, До простого альковного занятия и вдобавок сплошь и рядом в извращенном виде. Поэтому более поздний, по сравнению с XVI в., период качественно ничуть не «лучше» (поскольку вся­кая мера физиологической чувственности была уже превзойде­на), но он сумел значительно расшириться количественно, рас­пространяя — путем популяризации — «шалости» гуманистов, тиранов, кондотьеров и интеллигенции (intelligentsia) того вре­мени среди других слоев населения. И так продолжалось, несмот­ря на временные реакции вроде той, что была в конце XVI—пер­вой половины XVII в., фактически в течение всех последующих лет]^4Э.

260 Часть 2. Флуктуация идеациональной и чувственной форм искусства

Во второй части «Романа о Розе» уже видна эта тенденция. В пятнадцатом и последующих столетиях она резко усилилась. Вместо идеалистической любви, изображенной в произведени­ях Марии Французской, в первой части «Романа о Розе» и «Кни­ге ста баллад», вместо галантного и все еще идеалистического (хотя и менее, чем прежде) образа любви в рыцарских романах и эпических произведениях, теперь, в XV-XVI вв., господствует откровенная чувственность «Ста новых новелл» Антуана де Ла Саля, «Пятнадцати радостей брака», «Маленького Жана из Сан-тре», буйство и чувственность Франсуа Вийона, софистика и эротика (с религиозным привкусом) Шарля Орлеанского, чув­ственность и реализм Жоделя, неукротимая и сатирическая чув­ственность Рабле, утонченная чувственность Маргариты Наваррс-кой (подражавшей «Декамерону» Боккаччо), даже и романтизм Плеяды (Дю Белле, Ронсар и другие, в чьих произведениях замет­ны мотивы «carpe diem»), и соленая грубость большинства ко­медий, соти⁴⁴, фарсов. В XVII в. на смену им пришли Сирзно де Бержерак, Ренье, Скаррон, Ш. Сорель, Фюретьер с их сатири­ческими, плутовскими, натуралистическими и циничными ро­манами и стихотворениями.

После короткой реакции во второй половине XVII в., сопро­вождавшейся «оживлением классики», тенденция возобновилась в XVIII в. и продолжается crescendo^4S в печально знаменитых про­изведениях Вольтера, таких как «Pucella» и не столь непристой ное «Жанко и Колен» и других; в романе Лесажа о бесконечных любовных похождениях Жиля Блаза, путешествующего из од­ной спальни в другую; в произведениях Мариво, в почти непри­стойных книгах Дидро «Религия» и «Нескромные сокровища», в «Исповеди» Руссо и в других произведениях. В XIX-XX вв. ос­новная тема французской литературы — чувственная и сексу­альная любовь, нормальная или патологическая: любовь стар­ца и юноши, бедного и богатого, любовь покупная и дарованная, любовь и такая и сякая, — но всегда неподалеку от постели и редко (а чаще и вовсе не) идеализированная и никогда не идеа-циональная. Это в равной мере относится к Шатобриану, ма­дам де Сталь, Жорж Санд, Мюссе, Стендалю, Бальзаку, Гюго, Мериме, Бодлеру, Золя, Мопассану, Верлену, Доде, Франсу, Фло­беру, Гонкурам и другим. Разница между ними только в том, что одни, как Мопассан, сделали сексуальные отношения своей главной и почти единственной темой; другие наслаждались изоб­ражением и поэтизацией садистских форм секса (Мирбо и дру-

12. Флуктуация литературы и критики 261

гие) или других патологий (например, секс с трупом — Бодлер, Верлен), в то время как большинство других описывало глав­ным образом сексуально-чувственную жизнь женатых и неже­натых героев, совершенно нормальных и не склонных к садизму. Правда, идеалистическое представление о любви не сразу после XIV в. исчезло из литературы. Некоторые писатели, как, напри­мер, Кристина Пизанская и другие, продолжали прежнюю тра­дицию. Но их голоса тонули в громком чувственном хоре боль­шинства писателей и литераторов. Да и эти идеалистические голоса, по мере движения к XX в., встречаются в высокой лите­ратуре все реже и звучат все тише.

В Германии и в скандинавских странах эта тенденция прояв­ляется слабее. Но по сути она идет здесь в том же направлении. И в других странах, таких как Испания и Англия, наблюдает­ся та же самая тенденция, хотя в каждой из них имелись свои особенности, обусловленные местными условиями.

Об отражении чувственной тенденции в изображении любви сказано достаточно. В целом она такая же, какую мы наблюда­ли в сфере живописи, скульптуры и музыки.

Но есть и другие внутренние черты, где эта тенденция прояв­ляется гораздо более ярко. Возьмите такую тему, как отраже­ние экономических проблем в литературе. Мы уже видели, что в раннем средневековье эти проблемы в литературных произведе­ниях фактически отсутствовали. В идеалистический период они появляются, но занимают еще скромное место и в очень немно­гих произведениях. По мере того как мы продвигаемся из XIV в XX в., они занимают места все больше и становятся все более значительными, пока наконец в XIX и XX вь. не превращаются в одну из самых главных тем литературы> почти столь же ^ ^лжную, как любовь. Экономические аспекты жизни и самой любви те­перь изображаются, анализируются, пережевываются почти всеми литераторами, которые отныне пишут о бедности, эксп­луатации, безнравственности или великодушии богача, о пре­ступлении, совершенном из-за бедности, оправдывая при этом подлецов, «неудачных преступников», проституток, идиотов, Параноиков и всех тех, чья неудача мыслится как результат бедно­сти. Одновременно с этим в литературу входят рабочие и бед­ные классы, что увеличило возможность изображать скупость, Жадность, обман, лицемерие и подобные им качества многих ти­пов личности и социальных групп. Короче говоря, в XIX-XX вв. экономические проблемы, экономические мотивы и поведение, экономическая идеология, экономическая интерпретация по-

262 Часть 2. Флуктуация идеациональной и чувственной форм искусства

чти всех героев литературных произведений стала манией, на­важдением, модой, признаком якобы глубокого понимания автором человеческой природы, его научного чутья, ума и ин­туиции. В этом отношении литература отражает то же самое физиологически-сенсуалистическое понимание человека — столь неизбежное в перезревшей чувственной культуре, — ко­торое в так называемой науке отражается в экономической ин­терпретации истории, всей общественной жизни и почти всего человеческого поведения.

Другой характерный признак культурной ментальности прояв­ляется в типе героя, изображаемого в художественном произведе­нии. В первом — идеациональном — периоде героями в живописи, скульптуре, музыке и литературе были Бог и другие сверхчеловечес­кие существа (Мадонна, Святой Дух, апостолы и святые) и ряд абсо­лютных ценностей. В идеалистический период персонажами были полубожественные герои: великие рыцари и другие воплощения положительных ценностей эмпирической и полуэмпирической ре­альности. После XTV в. их место заняли люди заурядные, купцы, слуги, крестьяне, элегантные придворные, ремесленники и т. п.; за­тем — прохвосты, преступники, проститутки, банкроты, несчаст­ные и покинутые; патологические типы; убийцы, мошенники, вы­могатели, лицемеры, подлецы, развратники, идиоты, дебилы; различные колоритные и плутоватые субъекты.

С XVII по XIX в. эта галерея пополняется crescendo целым букетом еще более заурядных, негативных, отвратительных и еще более низких и неблагородных типов, буквально подонков и отбросов общества; пока наконец мы не оказываемся перед ошеломительной толпой патологических и негативных персо­нажей, монополизировавших современную литературу.

Любой внимательный читатель современной литературы не может не согласиться со следующим утверждением: начиная с XVII в. большинство литературных героев «патологичны или же на пути к патологии. Шекспир тщательно прослеживает их су­масшествие и научно описывает все стадии на пути от здоровья к безумию. Глупость Лира — полная; такая же и у Офелии. Гам­лет вначале скорее здоров, чем болен, но события столь глубоко потрясают его, что разум его не выдерживает. Притворявший­ся сумасшедшим становится на самом деле безумцем, не давая нам возможности заметить момент этого превращения»⁴⁶.

Это сказано о Шекспире и о раннем «натурализме». О нашей современной натурально-реалистической литературе тот же ав­тор пишет: