Избавиться от власти дискурса — одна из задач постмодернизма. Как это понимать?

Главная тенденция постмодернизма — посте­пенно освободиться от любой власти в культуре и, прежде всего, от власти традиций. История ново­европейской культуры состоит из этапов такого освобождения. Известно, что Европа вступила в Новое время, реализовав глобальный онтологичес­кий сдвиг в мировоззрении, который Ницше выра­зил в афоризме «Бог умер». В дальнейшем евро­пейская культура начала борьбу против власти разума, выразила сомнение в ценности самореф­лексии. Постмодернизм уже прямо отказался от процедур культурной и личностной саморефлек­сии, обвинив ее в том, что она парализует свободу человеческой деятельности.

Постмодерн — это грандиозный проект ос­вобождения человечества не только от воли Бога, диктата разума, саморефлексии, но и от влас­ти времени и объективности. Время сведено в точку настоящего «здесь» и «сейчас» присутствия; оно перестало служить какой-либо определенной цели, которая всегда есть, с позиции постмодерна, власть над людьми. Объективность была объяв­лена иллюзией, а действительность отождествле­на с содержанием повседневного опыта. Ничто великое, могущее довлеть над человечеством, боль­ше не впускается в культуру; героика, патриотизм, национальная идея интерпретируются и третиру­ются как формы идеологической власти, от кото­рой необходимо освободиться.

Но в конце 70-х годов постмодерн обнаружил, что в гуманитарном знании осталась не развен­чанной еще одна власть — власть дискурса. (Дис­курс — рассуждение, довод). Лингвисты, филоло­ги, литераторы постмодернистского направления развернули активную деятельность по освобож­дению от власти дискурса, т.е. власти языка и языковой реальности.

В чем же проявляется власть языка? Р. Барт пишет, что языковая деятельность и язык как фор­ма ее выражения уже со времени своего возникно­вения обладали функцией власти, претендовали на законодательство. Любое слово обобщает, любой язык классифицирует и упорядочивает мир. Поэто­му акт называния вещи словом «насилует» ее, а упорядочивание мира в слове равносильно приме­нению власти. Кроме того, естественный язык оп­ределяет границы возможности того, что и как мож­но сказать, он позволяет говорящему сказать нечто и одновременно понуждает его сделать это опреде­ленным образом. Естественный язык властвует: он заставляет говорящего строго следовать грамма­тическим и стилистическим нормам и правилам. Если говорящий строит высказывание от имени «Я», то язык обязывает обозначать это «Я» женским или мужским родом, запрещая говорить о нем в среднем роде. Язык есть форма принуждения и в уст-нон речи: говорящий суггестивно подчиняет себе слушающего. Когда Р. Барт возглавил кафедру ли­тературной семиологии в Коллеж де Франс, он оп­ределил свою задачу как преподавателя так: осво­бодиться от диктата требований научности, стро­гого знания, не судить, не выбирать, а «вслух пере­живать грезу собственного исследования». Но реа­лизовать полностью эту задачу ему, как он заявил, мешает власть дискурса. Как же от нее освобо­диться? Как ослабить власть языка? Как подорвать, изобличить его властные функции?

Во-первых, считает Р. Барт, это можно сделать, если в обществе будет разрешена языковая анар­хия, т.е. функционирование стольких языков, «сколько существует различных желаний к их упот­реблению». Множественность языков расшатает тягу к императивности и нормативности, что ос­лабит власть языка в обществе. Но остается при этом власть языка над самим собой. Для ее ос­лабления следует, во-вторых, «плутовать с язы­ком, дурачить его», вовлекать языковые знаки в работу такого языкового механизма, «у которого отказали все стопоры и предохранительные кла­паны, насаждать — прямо в сердце раболепного языка — самую настоящую гетеронимию вещей» (гетеронимия — разноимепность). Следует осво­бодиться от взаимного подчинения слов друг дру­гу, отказаться от приписывания знаку твердых значений, взирать на знак как на нечто вообра­жаемое, не имеющее номинативной функции. На­ука о знаках, пишет Р. Барт, должна стать наукой об игре со знаками. Все пишущие, говорящие, т.е. занимающиеся вербально-знаковой деятельностью, должны направлять свое внимание не на порож­дение смысла, а на наслаждение, получаемое от игры со словами и игры слов. Наука о знаках име­ет своей задачей не раскопку смыслов и значений, а обращение со знаками, «как с расписным по­лотном, т.е. вымыслом». Постмодернистские поэты и писатели относятся к словам, как к драгоцен­ным камням, которые надо пересыпать из ладони в ладонь, получая при этом причудливые калей­доскопические картинки.

Особое внимание обращают постмодернисты на преодоление власти языка в преподавании. Дело в том, что в процессе обучения учащимся переда­ются знания в словесно-знаковой форме, архитек­тоника которой обусловлена содержанием науч­ной парадигмы, т.е. научных норм и правил, при­нятых в данной науке. Отсюда требования к чет­кости, последовательности, логичности изложения учебного сообщения. Но, с точки зрения постмо­дерна, это и есть выражение власти дискурса. Как избавить от нее процесс преподавания?

Добиться избавления от власти дискурса в пись­менном тексте можно, если прибегать к фрагмен­тарности, разобщающей знаки, а потому лишаю­щей их порядка, связи и т.д., всего того, на чем держится власть дискурса. В устной речи следует вводить всякого рода отступления, примечания, смещающие смыслы и разрывающие логику речевания. Именно так ведет себя Р. Барт в студенчес­кой аудитории, по его собственному признанию.

Что же ожидает человечество, если постмодер­нистский проект избавления от власти дискурса будет повсеместно принят и реализован? Оно ока­жется в стихии речевого потока, лишенного грамматических, логических, семантических и других ограничении и оснований. Языки потеряют ярко выраженный национальный характер; нацио­нальная литература, как одна из существенных скреп и базы национального самосознания, пере­станет существовать. Литература и все виды гу­манитарного знания вообще превратятся в игру «ничьих» знаков, анонимных по отношению к лю­бой национальной культуре.