Для понимания русского культурного архетипа надо рассмотреть интерпретацию в нем таких ключевых ценностей, как совесть, свобода, ответственность, гуманность, власть, коллективизм, труд.
Совесть — это способность индивида осуществлять нравственный самоконтроль, самостоятельно принимать моральные обязательства и требовать от себя их выполнения. Поэтому совесть — это прежде всего моральная парадигма ответственности, то есть внутреннего контроля человека за своей деятельностью и ее результатами.
Совесть русского человека в целом проявляется не в его внутренней нравственности, а в форме эмоционального переживания, «угрызения совести». Поэтому, если совесть иоанновского человека более эмоциональна, чем рациональна, то прометеевского — более рациональна, чем эмоциональна. В русском культурном архетипе совесть больше декорация, чем компонент духовной интенции практической деятельности.
Ответственность — форма контроля человека за своей деятельностью, то есть стремление соблюдать нормы общественной жизни. В русском культурном архетипе сложился такой тип ответственности, при которой человек ориентируется не на результаты, а образцы деятельности. Поэтому ответственность у русского человека — это неосознанное стремление следовать эталону (стандарту) деятельности и неукоснительно выполнять внешние предписания.
В силу этого в русском культурном архетипе ответственность как внутренняя парадигма деятельности и форма ее контроля заменяется строгим следованием внешним предписаниям, сопровождаемым страхом наказания в случае отклонения от стандарта деятельности.
Ориентация русского человека на стандарт деятельности вытесняет у него внутренние формы контроля внешними, поэтому характерной чертой русского культурного архетипа является постоянное стремление перекладывать ответственность за свою судьбу, за свою деятельность на государство, власть, социум, к которому человек принадлежит, что приводит как бы к самозакрепощению, стремлению спрятаться за более глобальные структуры и фундаментальные в данный момент ценности и тем самым уйти от индивидуальной ответственности. Поэтому характерной чертой русского культурного архетипа является внутренняя безответственность, вытесняемая жесткой внешней ответственностью.
Это порождает зачастую непредсказуемость поведения русского человека, ибо оно постоянно коррелируется изменяющимися условиями жизнебытия. Сам русский человек ощущает свою непредсказуемость, и поэтому всегда боится настоящего, и живет больше прошлым, чем настоящим, и уж очень любит помечтать о будущем. Все это порождает в русском культурном архетипе такие устойчивые духовные доминанты, как консервативный синдром и утопические иллюзии.
Рассматривая проблему свободы, надо отметить, что в системе ценностей в русском культурном архетипе понятие свободы не смогло оформиться в собственном смысле этого слова.
Свобода как ключевое понятие европейской ментальности означает не только возможность выбора для себя, но и уважение аналогичного права у других (Г. Федотов). Атрибут свободы — необходимость и способность индивидуального, внутреннего и ответственного выбора. А в русском культурном архетипе понятие «свобода» вытесняется понятием «воля» как свобода лишь для себя и безразличие к чужой свободе в самом широком смысле слова — от равнодушия до подавления.
В России не было Ренессанса с его всплесками гуманизма, точно так же как и не было самого гуманизма в европейском смысле слова, то есть установки, рационально и морально ориентированной на человека как на уникальную сущность, носите ля высшего индивидуального духовного начала. Личность и индивидуализм никогда не представляли в русском культурном архетипе самоценности.
Русский человек прежде всего ощущает единство социума, к которому он принадлежит, чем себя в социуме. Ощущая это единство, он вверяет свою судьбу социуму или государству, избавляясь от ответственности за свою судьбу и саму жизнь.
На этой основе в русском культурном архетипе происходит отчуждение человека и социума, человека и государства, хотя только в социуме и государстве он чувствует себя уверенно и уютно. Это отчуждение приводит к тому, что все, что находится вне человека, одновременно является объектом и тотальной критики, и пиетета.
В русском культурном архетипе присутствуют к такие ключевые понятия, как родина, государство, патриотизм, труд. Значение этих ценностей огромно, они всегда исполняли роль мощного национально- объединяющего фактора, обладали огромной организующей силой. Отождествление в культурном архетипе государства и родины, государства и порядка превращало эти ценности в мощный легитимирующий фактор российской государственности, а на уровне политической культуры рождало квазипатриотизм.
Специфика цивилизованного развития России состоит в том, что доминантной формой интеграции, задающей единое нормативно-ценностное в ней пространство, выступает государство, которое в связи с этим приобретает в русском культурном архетипе особую ценность. Это в значительной мере предопределяет отношение русского человека к государственной власти.
Русский культурный архетип, фетишизируя власть, порождает квазиэтатизм, причем не в западном, а в восточно-имперском смысле. Квазиэтатизм базируется на том, что государственная власть мыслится как главный стержень всей общественной жизни. В России он складывался на основе эксплуатации патриархальной идеи отношения человека и власти как отношения детей и родителей, подразумевающей «хорошее», отеческое, справедливое правление «доброго хозяина-отца». Основу такого квазиэтатизма составляла также психология мещанского рабства, «холопства», порождающая боязнь хаоса и воли как анархии и разбоя.
Государство в России отождествлялось с царем, «народной монархией», причем русский квазиэтатизм всегда ставил государство-царя выше закона. Это сформировало в русском культурном архетипе такую установку, как неверие в закон в качестве воплощения справедливости и эффективного средства борьбы со злом. Примат государства над законом порождал, с одной стороны, правовой нигилизм и произвол, а с другой, азиатскую покорность русского человека.
Характерной чертой русского культурного архетипа является ориентация на авторитет. Однако сам авторитаризм оказывается возможным лишь в том случае, когда существует общее дело, выраженное в определенной национальной идее, которая выше авторитета, и сам авторитет служит ей. Поэтому в русском культурном архетипе сложились две тенденции в восприятии и отношении к авторитету. С одной стороны, это — вера в авторитет, наделяемый чертами харизматического лидера, и соответственно, надежда ожидания от него «чуда», сопровождаемое постоянной готовностью подчиняться авторитету. С другой стороны, это — контроль авторитета через постоянное соотнесение его деятельности с общей идеей, которая сообща переживается людьми. Если эта деятельность шла вразрез с чувствами, то авторитет лидера падал, и его, как правило, свергали, а иногда и жестоко с ним расправлялись.
Таким образом, авторитарный идеал в России всегда сочетался с извращенным коллективным тотальным демократизмом охлократического толка. В связи с этим на уровне политической культуры лидера, тоже авторитарной, ибо он обязательно должен был следовать общей идее, выполнявшей роль авторитета для него, характерно было стремление действовать в соответствии с ожиданиями толпы, сформированными традиционным миросозерцанием. Здесь лежат истоки «популизма» как устойчивой черты политической культуры русского лидера авторитарного типа.
Псевдоколлективизм социальных отношений, самозакрепощение русского человека в социуме, признание приоритета совместных действий в достижении определенных результатов и отсутствие представлений о связи этих результатов с деятельностью отдельного человека — все это сужало мотивационную сферу его труда. Кроме того, специфика исторического развития России с длительным господством внешнеэкономических форм принуждения также сказывалась на отношении русского человека к труду. Нормальная трудовая этика в русском культурном архетипе не могла оформиться в условиях длительного и тотального закрепощения всех сословий в России.
Самозакрепощение и усиление внеэкономических форм присуждения вело неизбежно к морально-психологическому отчуждению от труда, к тому, что работа рассматривалась как повинность. «От трудов праведных не наживешь палат каменных» — мотив, характеризующий трудовую этику русского человека, отчетливо прослеживается уже в XVII в. Такая трудовая этика традиционно ориентировала русского человека на низкий уровень материальных притязаний, и люди с древнейших времен привыкли жить скудно и довольствоваться малым, что вырабатывало психологическую привычку к бедности.
В это время в Европе складывается принципиально иное отношение к труду. Особенно ярко это проявилось в протестантской трудовой этике, которая рассматривала индивидуальный производительный труд как непременное условие служения Богу и как основу жизни вообще.