Кодексы и их противники 2 страница

«Человек, забывающий о смертном приговоре» — этот стереотип возник в ходе кампании против Филбингера, который более десяти лет успешно занимал пост премьер-министра земли Баден-Вюртемберг, но затем в срочном порядке был вынужден подать в отставку. В об­ращение вошла вторая «монета»: суд утвердил решение, и бывшего премьер-министра публично стали называть «ужасным юристом»⁵. Можно представить себе, чего это стоило человеку уважаемому, в течение 12 лет возглав­лявшему правительство, стремившемуся быть образцом для нации и ориентировавшему свою жизнь на публику, общественность. Липман пишет: «Тот, кто овладевает символами, определяющими в настоящий момент об­щественные чувства, в значительной мере завладевает дорогой в политику».

Подобно грозовым облакам, стереотипы заполняют атмосферу мнений в какой-то момент, а чуть погодя мо­гут бесследно исчезнуть, их никто уже не увидит. Пове­дение людей, политиков, поддавшихся давлению грозо­вых облаков, будет необъяснимым для тех, кто их сме­нит. Даже испытавший это давление не всегда сможет впоследствии описать его и будет искать дополнитель­ные объяснения.

В своей книге У. Липман не просто рассказывает о сте­реотипах, посредством которых распространяется обще­ственное мнение, «как воздух, присутствует везде, в ук­ромных уголках и на ступенях трона», по меткому выра­жению Иеринга. Будучи сам свидетелем того, насколько тесно после первой мировой войны образы общественно­го мнения переплетались с конкретными обстоятельства­ми времени и места, Липман сумел показать это читате­лю. Сначала он объясняет это на примере формирования

положительных и отрицательных стереотипов. «Помимо восхваления героев, — пишет Липман, — существует еще и изгнание дьявола. Один и тот же механизм возвеличи­вает героя и создает дьявола. Если все хорошее пришло от Жоффре, Фоха, Вильсона или Рузвельта, то все плохое произошло от кайзера Вильгельма, Ленина и Троцкого». Далее он продолжает: «Вспомним о том... как быстро в 1918 г. после прекращения огня пал столь ценный... сим­вол единения союзников и вследствие этого почти тотчас же переживают упадок символические образы каждой от­дельно взятой нации: Великобритании — как защитницы общественного права, Франции — как судьи на границе свободы, Америки — как крестоносца... А затем утрачива­ют свой глянец и символические портреты руководителей — и именно по мере того, как один за другим (Вильсон, Клемансо, Ллойд Джордж) перестают воплощать надежды людей и превращаются всего лишь в партнеров по перего­ворам и управляющих разочарованным миром»".

Образцы в нашей голове — это псевдомир, в реальности которого мы клянемся

Липман значительно опередил других авторов XX в., так­же писавших об общественном мнении, благодаря своему реализму, своим реалистическим предположениям отно­сительно человеческого разума и человеческих чувств. Ему очень помогла профессия журналиста, позволяющая четко различать оригинальное восприятие человека и то, что он узнает от других людей или через средства массо­вой информации; видеть, как это различие стирается, по­тому что люди его не осознают, усваивая опосредованно узнанное и согласовывая его со своими представлениями таким образом, что все спрессовывается в нечто неразде­лимое, одним словом, когда влияние средств массовой информации становится также неосознаваемым. «Мир, с которым мы имеем дело в политическом отношении, ле­жит за пределами нашего видения, нашего духа. Его нуж­но сначала исследовать, описать и представить себе. Но человек не аристотелевский бог, который может охватить все существование. Он является созданием, способным постичь лишь порцию действительности, достаточную для того, чтобы обеспечить его жизнь и выхватить себе с

весов времени несколько мгновений познания и счастья. Но именно это создание изобрело методы, с помощью ко­торых можно видеть то, что недоступно глазу, и слышать то, что недоступно уху, с помощью которых можно взве­шивать чрезвычайно большие и чрезвычайно малые ме­ры, подсчитывать и разделять количество предметов, не­подвластное одному индивиду. Духом своим человек нау­чается "видеть" огромные части мира, которые он прежде никогда не видел, не мог к ним прикоснуться, понюхать их, услышать или удержать в памяти. Так за пределами доступного он, сообразно своему вкусу, постепенно созда­ет в своей голове картину мира».

Липман заставляет читателя задуматься над тем, сколь ничтожна доля непосредственных наблюдений по сравне­нию с данными средств массовой информации. И это — лишь начало той цепи обстоятельств, которые в какой-то степени искажают картину мира в головах людей. Соста­вить себе действительную картину мира — бесперспектив­ное занятие: «Реальное окружение настолько обширно, сложно и изменчиво, что его невозможно охватить непос­редственно. Человек недостаточно вооружен, чтобы восп­ринимать такую точность, такое разнообразие, такие пре­вращения и комбинации. И поскольку приходится дейст­вовать в этом мире, мы сначала реконструируем его в бо­лее упрощенной модели, прежде чем иметь с ним дело». Спустя 50 лет Липман продолжил работу над этой темой, назвав ее «Редукцией сложности».

Единые правила отбора у журналистов

Как происходит эта реконструкция? Строгий отбор того, что сообщать, что должен знать потребитель, организует­ся в потоке, содержащем много шлюзов. Именно этот по­ток имел в виду социальный психолог Курт Левин, когда в конце 40-х годов ввел название «вахтер» (gatekeeper) для журналистов. «Вахтеры» решают, что пропустить для общественности, что задержать. Липман пишет: «Всякая газета, приходящая к читателю, есть результат целой се­рии фильтров...»¹³ Вынуждает к этому обстоятельству крайняя нехватка времени и внимания. По данным са­мого Липмана об исследованиях читательской аудитории, ежедневно читатель уделяет своей газете 15 минут. Чутье журналиста — более чем за десять лет до основания американского Института Гэллапа — подсказывает Липману, сколь значимы будут репрезентативные опросы. Упреждая одно из главных направлений исследований в коммуникационной науке 50-70-х годов, он объясняет, что журналисты при отборе допускают в качестве «ценных новостей»: ясное содержание, которое можно передать без противоречий, чрезвычайные события, конфликты, неожиданности, то, с чем читатель может отождествить себя (т.е. то, что ему близко с точки зрения психологиче­ской и географической), личная заинтересованность (то, что может иметь для читателя последствия).

Поскольку критерии отбора у журналистов в значи­тельной мере совпадают, то их сообщения согласуются, что производит на читателя впечатление подтверждаю­щихся известий. Формируется, по словам Липмана, «псевдомир» («pseudo-environment»). Автор, не обвиняя ни публику, ни журналистов, лишь объясняет, откуда бе­рется псевдодействительность, или «промежуточный мир», как его позднее назвал Арнольд Гелен.

Люди с разными представлениями видят одно и то же по-разному

Наряду с вынужденной редукцией сложности существует «селективное восприятие», разрабатываемое социальной психологией и наукой о коммуникациях с середины 40-х годов в качестве центрального понятия²¹. Селективное восприятие и стремление человека избежать когнитивно­го диссонанса, т.е. создать непротиворечивое представле­ние о мире, представляют собой второй неизбежный ис­точник искажений в восприятии действительности и ис­кажений в сообщениях. «Я утверждаю, что стереотипная модель в центре нашего кодекса в значительной мере предопределяет, какие группы фактов мы видим и в каком свете мы должны их видеть. Именно по этой причине при наилучших намерениях известия в газете подкрепляют взгляды издателя; капиталист видит одни факты и опре­деленные аспекты человеческой жизни, в то время как его социалистический противник замечает другие факты и другие аспекты, причем каждый считает другого неразум­ным и недалеким, хотя действительное различие между ними состоит в различии восприятий».

Липман описывает все это, опираясь лишь на собст­венные наблюдения за прессой. Насколько достовернее были бы его описания в век телевидения, благодаря кото­рому во много раз возрос — но сравнению с оригинальны­ми самостоятельными наблюдениями — объем опосре­дованно воспринимаемой людьми информации об окру­жающем мире, пропущенной сквозь призму собственных представлений! Эмоциональные компоненты — что нра­вится и что не нравится — неотделимые слагаемые изо­бражения и звука: эмоциональные впечатления, вызыва­ющие протест, задерживаются в памяти, если долго отсут­ствует их рациональное объяснение, как пишет Липман. Запоздалая дискуссия после выборов 1976 г. в бундестаг развернулась по вопросу о том, способно ли телевидение влиять на климат мнений в течение предвыборной кампа­нии. В данном случае речь не шла о манипуляции мнени­ем: журналисты сообщают о том, что они действительно видели; противодействовать же одностороннему воздейст­вию действительности на средства массовой информации можно было, представив публике журналистов различных политических направлений.

Итак, дискуссия 1976 г. оказалась запоздалой, по­скольку она могла бы быть развернута до появления книги Липмана. Спустя же 50 лет после выхода в свет этой книги она воспринималась не иначе, как игнорирование Липма­на и всех других свидетельств его правоты в коммуника­ционных исследованиях. «Мы лишь отражаем то, что есть» — эти слова, которыми журналисты обычно объяс­няют свою деятельность, по сути, невозможны сегодня. Известному лозунгу Нью-Йорк таймс «Новость — это то, что можно опубликовать» есть только историческое оправ­дание. По мнению журналистов, время от времени нужно, чтобы, аналогично известной картинке для выявления психологии восприятия фигуры и фона, сообщаемые факты и мнения выступали как фон, а несообщаемое ста­новилось фигурой. По крайней мере иногда, изредка, та­кая смена перспективы возможна, и следует тренировать подобное восприятие. Тогда журналист не сможет обма­нываться относительно воздействия своей деятельности, говоря: «Но ведь то, что я показал, соответствует действи­тельности», «Публике это показалось интересным». Что же в таком случае осталось за рамками?

Обнаружив, таким образом, важность и значимость отбора материала, Липман заключает далее: многое зави­сит от того, что из многообразия действительности не по­казано на картинке, которую получает общественность. При этом он далек от морализирования. При пересказе его идей часто опускают одну деталь — Липман, пожалуй, даже положительно оценивает стереотип, потому что лишь сильное упрощение позволяет человеку распреде­лить свое внимание на несколько тем, не довольствуясь узким горизонтом.

О чем не сообщают, того не существует

Однако затем Липман настойчиво пытается разъяснить последствия отбора: то, какие упрощенные картины дей­ствительности возникают в результате отбора, и есть дей­ствительность людей, «картинки в нашей голове» и есть наша реальность. Какова действительность на самом деле, не имеет значения, в расчет берутся лишь наши предполо­жения о действительности, лишь они определяют наши ожидания, надежды, устремления, чувства, поступки. В свою очередь наши поступки, будучи реальными, создают новую действительность. Тогда может иметь место так на­зываемое самореализующееся пророчество: предсказание или ожидание осуществляется собственным действием — это одна возможность. Вторая возможность — коллизия: исходящее из ложных предположений действие вызывает совершенно непредсказуемые последствия в необозримой реальности, действительность снова вступает в свои права, и затем — с запозданием и затянувшимся риском — про­исходит вынужденная коррекция «картин в нашей голове». «Стереотипы», «символы», «образы», «фантазии», «стандартные версии», «привычные схемы размышлений» — подобными выражениями Липман осыпает чита­теля, чтобы объяснить, из какого материала строится то, что он называет «псевдомиром», — блоки, образовавшиеся в результате мощных процессов кристаллизации. «Фанта­зиями» я называю не ложь, говорит он. Липман с восхи­щением подхватывает марксистское понятие «созна­ние»²⁸. Журналисты могут сообщать о том, что есть в их сознании, читатели могут воссоздать и объяснить мир с помощью сознания, в значительной мере сформирован­ного при участии средств массовой информации. Тот, кто сегодня при сообщении: «Телевидение повлияло на кли­мат мнений в выборах 1976 года» — слышит только то, что журналисты лгали, журналисты манипулировали мнени­ем, остался, в понимании средств массовой информации, на пороге столетия. Нужно, однако, признать следующее: то, что Липман описал мимоходом, коммуникационная наука постигает и разрабатывает постепенно, шаг за ша­гом, с преодолением препятствий.

«Папа, если в лесу упало дерево, но с телевидения ни­кого не было, чтобы заснять это, упало ли дерево на самом деле?» Эта карикатура в Сатедей ревью — отец читает кни­гу, сидя в кресле, а сын отвлекает его своими вопросами — показывает, что коммуникационные исследования и сознание образованных людей сближаются и постепенно достигают уровня, требуемого У. Липманом.

То, о чем не сообщают, не существует, или выскажемся несколько осторожнее: шансы несообщаемого стать час­тью действительности, воспринимаемой современника­ми, минимальны.

Объективная реальность, существующая вне нашего сознания, и воспринимаемая, представляемая «псевдоре­альность» Липмана отражены в названии книги Ганса Маттиаса Кепшшнгера (1975) в виде понятийной диады: «Real Kultur und medien Kultur» («Реальная культура и куль­тура средств массовой коммуникации»). Культура средств массовой коммуникации — это отбор мира глазами средств массовой информации, и если мир находится вне досягаемости, вне поля зрения человека, то реальность средств массовой информации остается единственным миром человека.

Общественное мнение можно передать лишь с помощью стереотипов

Почему Липман назвал свою книгу «Общественное мне­ние»? Подсознательно он, как и многие журналисты, убежден, что опубликованное мнение и общественное мне­ние по сути одно и то же. По крайней мере в его описаниях границы между ними размыты. Однако где-то в середине своего изложения он обращается к первоначальному зна­чению общественного мнения, дополняя расплывчатое, неясное определение последнего во вводной главе но­вым: «Старая теория утверждает, что общественное мне­ние представляет собой моральное суждение относитель­но ряда фактов. Теория, которую я представляю, напро­тив, говорит, что при современном состоянии воспитания общественное мнение преимущественно является морализированным и кодифицированным вариантом фак­тов». Моральная природа общественного мнения — одобрение и неодобрение — по-прежнему занимает цент­ральное место в его рассуждениях. Но он отходит от тра­диционного способа ее рассмотрения и предлагает новый подход, который его так увлекает: восприятие фактов фильтруется в моральном отношении через селективный взгляд, направляемый стереотипами. Видят то, что ожи­дают увидеть, моральной оценкой руководит эмоциональ­но окрашенный стереотип, символ, фантазия. Усеченное видение, с которым живет каждый человек, — ведущая те­ма для Липмана. Для нас же высшее достижение Липмана состоит в том, что он показал, как опосредуется обще­ственное мнение, как оно навязывается людям через по­ложительный или отрицательный стереотип, настолько экономичный и однозначно воспринимаемый, что каж­дый сразу понимает, когда ему надо говорить, а где следу­ет и промолчать. Стереотипы неизбежны, чтобы дать тол­чок процессам конформизма.

ТЕМАТИЗАЦИЯ КАК ДОСТИЖЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ: НИКЛАС ЛУМАН

Трудно, однако, представить, почему от внимания Липмана ускользнуло то, что Луман впоследствии разрабаты­вал под названием «общественное мнение», ведь, по сути, оба занимались одним и тем же: изучали процессы согла­сования мнений в обществе, рассуждали о редукции слож­ности, возможности коммуникации и действия. По суще­ству, сходства в их разработках так много, что они зача­стую различаются лишь терминологически: вместо стере­отипов Луман говорит о необходимости найти «слова» — «формулы», чтобы дать толчок процессу формирования общественного мнения. Внимание наше быстротечно, лица или темы жестко конкурируют за место в нем; сред­ства массовой информации воспроизводят «псевдокризи­сы» и «псевдоновости»³, чтобы победить конкуренцию других тем.

Важна оперативность, непосредственная связь с мо­ментом, сиюминутная и безотлагательная — таков про­цесс общественного мнения. Близость к моде проявляется в использовании большого количества модных слов, ут­верждение новой темы подобно созданию нового фасона рукава: впоследствии она исчерпывает себя и устаревает, как может устареть фасон. Кто носит старую модель, тот не идет в ногу со временем. Как и в реальности, модные слова вводят в заблуждение относительно серьезности происхо­дящего.

Доступность темы обсуждения

Луман намного опередил своих предшественников, исс­ледовавших процессы общественного мнения, — Макиа­велли, Дж. Локка, Дэвида Юма, Жан-Жака Руссо, а также Липмана. Его не интересует моральный аспект пробле­мы — одобрение или неодобрение общества. Стереотипы, по его мнению, используются не для того, чтобы четко вы­явить добро и зло. Они необходимы, чтобы сделать тему «доступной для обсуждения» предметом дискуссий. Для Лумана функция общественного мнения заключается именно в этом. Система, общество не могут одновременно заниматься обсуждением большого числа тем. С другой стороны, для самого общества жизненно важно обратить­ся к тем темам, которые стали актуальными, к которым приковывает внимание процесс общественного мнения. За этот короткий период, когда на актуальную тему на­правлено все внимание, и должно быть найдено ее реше­ние с учетом быстрой смены предметов коммуникации.

Согласно Луману, именно утверждение темы, «тематизация» является достижением общественного мнения. Оно осуществляется по определенным поддающимся анализу «правилам внимания»: сначала тема оглашается «на повестке дня» и становится доступным — благодаря стереотипам — предметом обсуждения, затем вокруг тех или иных взглядов формируются различные позиции, которые, если процесс протекает гладко, окончательно «отшлифовываются» в дискуссиях. Луман предполагает, что «политическая система, базирующаяся на обществен­ном мнении, едина не относительно правил принятия ре­шений, а относительно правил принятия во внимание», диктующих, что попадает в повестку дня, а что нет.

Такое понимание общественного мнения охватывает лишь кратковременные процессы, жидкие агрегатные со­стояния, как их обозначил Теннис. «Вязкие» процессы — длящиеся десятилетиями или даже столетиями, по Токвилю, типа стремления людей к равенству или их отноше­ния к смертной казни, к наказанию вообще — здесь не за­трагиваются. «Когда все сказано, тема исчерпана», — пи­шет Луман. Журналисты сказали бы: тема умерла. Однако это весьма устойчивое в среде журналистов представле­ние: «Когда все сказано...» — вовсе не соответствует тому участию, которое принимает в процессе общественного мнения инертное население.

Монографические исследования общественного мне­ния показали бы, что описанный Луманом размеренный порядок — сначала актуальная тема предлагается общему вниманию, затем формируются точки зрения — явление редкое. Гораздо чаще тема проталкивается в социальное поле силами партии. Этот процесс Луман неодобрительно именует «манипуляций», считая, что он возможен в ре­зультате односторонней коммуникации, специально тех­нически обусловленной средствами массовой коммуни­кации". Слияние темы и мнения — когда в какой-то пери­од времени можно иметь только одно мнение по опреде­ленной теме — Луман назвал «общественной моралью». Это выражение применимо к тем мнениям, которые, со­гласно нашей концепции, мы должны высказывать пуб­лично, если не хотим оказаться в изоляции. Луман напол­няет общественное мнение иным, выводимым из систем­ной теории содержанием.

Средства массовой информации определяют повестку дня

Нетрудно определить значение стереотипов У. Липмана в качестве основы общественного мнения в нашем понима­нии. Точно так же, исходя из представления Лумана о функциях общественного мнения в системе, мы можем оценить его вклад в понимание этого феномена. Он от­крывает нам глаза на важную фазу структурирования вни­мания — «тематизацию» — в процессе формирования об­щественного мнения и тем самым не оставляет сомнений в значении средств массовой информации, способных обеспечить эту тематизацию лучше.

К аналогичному результату, но совершенно иными пу­тями и независимо от Лумана пришли американские ис­следователи, изучавшие влияние средств массовой ком­муникации на распространение общественного мнения. Сравнивая хронологически тематические акценты в сред­ствах массовой коммуникации, действительные стати­стически зафиксированные изменения и взгляды населе­ния относительно актуальных задач политики, они выявили, что средства массовой информации, как правило, «наталкивались» на темы и выдвигали их на повестку дня, опережая события во времени. Американские исследова­тели назвали это явление «agenda-setting function», что оз­начает: функция средств массовой информации в опреде­лении повестки дня.

Медведева С.М. Проблема политического стереотипа в зарубежной политической психологии. *

Когнитивный подход к политическим стереотипам

Политические науки давно изучают то, как политика, власть и механизмы управления обществом воспринимаются и оцениваются политическими лидерами и рядовыми гражданами. Поэтому не удивительно, что с началом «когнитивной революции» в политической психологии все большую популярность приобретают когнитивистские модели политического мышления и политического поведения людей.

…Когнитивный подход применим для объяснения любых политически значимых феноменов (будь-то политические идеологии, общественное мнение, электоральное поведение и т.п). Вместе с тем, многочисленные исследования свидетельствуют, что политическое поведение в целом и политическое мышление как необходимое его условие часто отличаются высокой степенью рутинности и автоматизации, представляя собой набор привычек, которые, раз сформировавшись, воспроизводятся практически бессознательно[1]. Последнее обстоятельство заставляет политических психологов уделять особо пристальное внимание психическим механизмам, которые обеспечивают автоматизм восприятия, оценки или вынесения суждения по поводу политических событий, то есть механизмам функционирования политических стереотипов.

… В рамках когнитивного подхода стереотип рассматривается как элемент мышления. Во-первых, это - само представление, отражающее определенные аспекты политической реальности, во-вторых, - ментальные механизмы, приводящие к возникновению подобных «картинок в голове». В более узком смысле с когнитивистской точки зрения стереотип – это психический механизм, который управляет процессом переработки информации о внешнем мире и включает механизмы запоминания информации и последующего взаимодействия с новой информацией на основе уже имеющихся «готовых» знаний. Именно связь с механизмами памяти позволяет отличать собственно политические стереотипы от любого сиюминутного впечатления или суждения о политике. Однако прежде чем перейти к анализу подобной взаимосвязи, следует еще раз коснуться теории переработки информации, на этот раз применительно к политико-психологическому анализу стереотипов.

С точки зрения когнитивного подхода к человеческому познанию все внешние события и процессы содержат некое закодированное послание, которое в ходе восприятия расшифровывается органами чувств, кодируется в памяти, а его повторное использование вновь запускает механизм раскодирования. Естественно, что протекание подобного процесса зависит и от возможностей органов чувств перерабатывать определенные объемы информации и от соответствия навыков кодирования и расшифровки тому информационному посланию, которое содержится в реальном событии. /…/

Вместе с тем важно помнить, что информационная модель не предполагает, что человека следует рассматривать в качестве «холодного», бесчувственного процессора, который всегда перерабатывает информацию рационально, обстоятельно и последовательно. Напротив, поскольку мышление о политике, как не парадоксально, протекает в условиях и переизбытка, и недостаточности информации, для их преодоления человек прибегает к выработке познавательных стратегий, включающих реагирование на основе уже имеющегося опыта, который часто неадекватен непосредственной ситуации и может содержать сформировавшиеся ранее предубеждения[2].

Зависимость стереотипов от механизмов памяти

Итак, особенности информационной среды человека подталкивают его к выработке упрощенных, обобщенных представлений о социально-политических объектах, которые затем становятся основой для последующих автоматизированных реакций, упрощая повторный процесс переработки информации. Именно так формируются и функционируют политические стереотипы, что фактически означает зависимость большинства стереотипизированных реакций от действия механизмов памяти. Наиболее распространенная в политической психологии модель формирования подобных реакций называется теорией схем.

В широком смысле, схема – это уже имеющееся представление о том, как устроен мир, на основе чего человек интерпретирует новые информационные сообщения[3]. Впервые это понятие появилось в работе Ф.С. Бартлетта «Память», вышедшей в свет в 1932 году. Бартлетт определял схему как «активную организацию прошлого опыта, которая, судя по всему, участвует в выполнении любого хорошо адаптированного органического ответа» [4]. Несколько десятилетий спустя разработка гипотезы о схематизме человеческого восприятия и мышления была продолжена У. Нейссером и Ж. Пиаже. Нейссер использовал понятие схемы для объяснения особенностей человеческого восприятия, протекающего на основе уже сложившейся готовности воспринимать определенный набор внешних стимулов. В рамках теории когнитивного развития Пиаже схема является внутренним обобщенным представлением, содержащим всю информацию и все ассоциации о некотором классе ситуаций и позволяющим человеку координировать свои действия во всех сходных ситуациях[5].

Работы Бартлетта, Нейссера и Пиаже оказали наибольшее влияние на понимание схематизма мышления, которое впоследствии получило распространение в политической психологии. Можно отметить, что обычно термин «схема» описывает два взаимозависимых процесса переработки политической информации. Хотя оба аспекта действия схем тесно взаимосвязаны и, фактически, невозможны один без другого, их необходимо рассматривать по отдельности.

Во-первых, «схемы» обозначают зависимость непосредственных реакций от уже имеющегося опыта. Сталкиваясь с новой ситуацией, детали которой к тому же могут оставаться ему неизвестными, человек сопоставляет ее с уже пережитыми аналогичными ситуациями. Непосредственное реагирование зависит от наличия в памяти готовых образцов, соответствующих данной ситуации, и от того, какая именно информация легче и быстрее вспоминается. Но если требуемая схема обнаруживается, то в большинстве случаев новая информация будет перерабатываться в соответствии с ней. А, кроме того, в этот момент может произойти обновление самой схемы[6].

Таким образом, схемы рассматриваются в качестве своеобразного способа хранения в памяти информации о политических и социальных объектах (в этих случаях они выступают как сеть ассоциативных связей между набором представлений о реальных объектах). Будучи связаны с механизмами памяти, схемы компенсируют недостаток информации, необходимой для принятия социально или политически значимых решений, позволяя человеку выйти за пределы наличной информации и привлечь больший объем знаний из прошлого личного опыта, а также опыта сообщества, который также представлен в памяти. Более того, схемы включают также и механизмы кодирования и расшифровки информации, что сказывается на том, как происходит переработка новой информации.

Во-вторых, теория схем помогает описать, как психические процессы разного уровня координируются между собой и увязываются с внешними обстоятельствами. Подобное свойство схем можно пояснить на примере. Возьмем человека, пришедшего на избирательный участок. Простые действия (заполнение бюллетеня и опускание его в урну для голосования), которые он должен совершить, состоят из множества психических реакций в виде восприятия, осознания, принятия решения, движения и т.п., без которых самые простые действия не могли бы протекать слаженно и последовательно. Но активизация данных психических механизмов и процесс их протекания задаются самой обстановкой избирательного участка и теми целями, ради которых человек на него пришел. Например, человек может обращать внимание на такие внешние раздражители, которые он проигнорировал бы в других условиях. Он будет говорить о вещах, соответствующих данной обстановке, и вспоминать о том, что следует вспомнить именно в подобных обстоятельствах. С этой точки зрения схемы могут быть описаны как своеобразные когнитивные сценарии, которые предрасполагают человека действовать и вести себя определенным образом и содержат ожидания того, как те или иные события должны происходить. Схемы также обеспечивают готовность воспринимать соответствующую месту информацию и последующую оценку произошедшего в зависимости от степени его соответствия сценарию.

Одновременно координация различных психических процессов и увязывание их с контекстом, что составляет основную функцию схем, важны и для понимания действия механизмов политической памяти. К сожалению, несмотря на живой интерес, современная когнитивная психология еще только приближается к пониманию того, что представляет собой память. Очевидно, что информация может кодироваться в памяти самым разнообразным образом – в виде визуальных картинок (визуальная память), в виде слов и фраз (семантическая память). Могут быть задействованы и иные, более глубинные механизмы памяти. Еще в 1951 году Лазарус и Маклири экспериментально доказали, что память о пережитом стрессе может пробуждать реакцию, тогда как сам вызвавший стресс фактор не осознается. Для этого испытуемым показывали на экране определенные слова, причем одни из них сопровождались ударом электрического тока, а другие нет. Очень скоро у участников эксперимента выработалась устойчивая реакция на слова, за которыми следовал удар током. Когда впоследствии им вновь показывали эти слова, не сопровождая их ударом тока, люди по-прежнему реагировали на них сильным кожно-гальваническим рефлексом[7].