О преступлении и наказании

Проблема преступления и наказания решается Шекспиром в философской трагедии «Макбет» столь оригинально, что вряд ли возможно найти аналогии в других произведениях до Шекспира и в произведениях его современников. Однако некоторые весьма существенные представления о психологии людей, совершающих преступление, и о неизбежном возмездии ассоциируются с пси­хологическими размышлениями Монтеня. Шекспир создал психологическую и философскую трагедию, в которой по природе не жестокие люди совершают преступление под воздействием честолюбия. Выше уже говорилось о том, какой сильнейшей непреодолимой страстью считают и Монтень, и Шекспир честолюбие, искажающее все другие доблестные и добрые качества человека. Ни Монтень, ни Шекспир не определяют истоков этой страсти. У Шекспира в трагедии «Макбет» выведены образы ведьм для того, чтобы представить в аллегорической и метафорической форме таинственные, непо­нятные и непознанные истоки зла в человеческой природе.

Макбет принадлежит к тем героям Шекспира, которые совер­шают преступления как бы вопреки своей природе. Леди Макбет опасается, что в душе ее мужа слишком много «молока челове­ческой доброты», что он одержим честолюбием, но ему не хватает «болезни», которая сопутствует честолюбию, т. е. не хва­тает решимости достичь цели любыми средствами. В трагедии особенно важную роль играет монолог Макбета в седьмой сцене первого акта, в котором передана борьба в душе Макбета и раскрыты побуждения, ведущие к преступлению, и чувства, удерживающие человека от преступления.

Сопоставление с текстом «Опытов» помогает пояснить два спорных места в этом монологе. Макбет понимает, что долг подданного, законы родства и гостеприимства должны удержать его от страшного замысла лишить Дункана жизни. Кроме того, Дункан — добрый, мягкий, всеми любимый правитель, его убий­ство вызовет всеобщую жалость и скорбь. Шекспир вводит в монолог Макбета сложную метафору: жалость, подобная на­гому новорожденному младенцу верхом на вихре или небесному херувиму верхом на невидимых воздушных скакунах, ударит вестью об ужасном злодействе в каждый глаз и вызовет такие потоки слез, что ветер захлебнется слезами. Итак, по за­мыслу Шекспира, самая мощная, непреодолимая сила, проти­востоящая преступлению — «жалость», человеческое сострада­ние. И сам Макбет охвачен в этот момент жалостью к Дункану.

Макбет завершает монолог признанием, что к преступлению его побуждает только честолюбие. Введенный Шекспиром образ вызывает различные толкования. Макбет говорит: «... у меня нет иных шпор, чтобы колоть бока моего намерения, а всего лишь безудержное честолюбие (буквально: «скачущее, несущееся вперед»—«vaulting ambition»), которое перепрыгивает через себя и падает на другого. Смысл метафоры не вполне ясен. «Намерение, побуждение» представлено в виде коня, на котором мчится честолюбие, но почему честолюбие в скачке прыгает через самого себя, наконец, на что или на кого оно «падает»? Может быть, фраза не кончена: всадник-честолюбие, не рассчитав сил, прыгает в седло, но падает по другую сторону коня — такое толкование помогает объяснить отказ Макбета от своего замысла. Но метафора «несущееся честолюбие» предполагает, что всадник уже находится в седле, значит ли это, что во время скачки всадник падает со скакуна?

Известно, что метафоры и аллегории в драмах Шекспира сохраняют реальные отношения вещей и явлений, они реалистичны по природе, и если понять особенности метафоричности мышления Шекспира, то можно лучше постигнуть глубокие замыслы дра­матурга. В данном случае метафора, возможно, подсказана любопытным рассказом Монтеня в главе «О боевых конях» (I, 48). Боевые скакуны римлян были обучены мчаться во время боя по двое, так, чтобы всадник мог в полном вооружении перескакивать с одного коня на другого. Подобный обычай был у нумидийских воинов. Запасная лошадь в полном снаряже­нии мчалась рядом, чтобы всадники подобно наездникам в состязании («vaulters») могли в самом пылу сражения пере­прыгнуть с усталого коня на другого (Е., I, 48, 142—143). Если метафора действительно подсказана упомянутым у Мон­теня военным обычаем, то ее смысл иной, чем в объяснениях большинства комментаторов: Макбет говорит не о том, что всадник-честолюбие выбито из седла или свалилось на другую сторону коня, а сравнивает честолюбие с воином, который в пылу битвы перескакивает с усталого коня на запасного. Сравнение передает напряжение честолюбца, охваченного ярост­ной воинственной страстью, но также и усталость загнанного в скачке коня.

В начале этого же монолога встречается образ отравленной чаши, которую правосудие подносит к губам убийцы. Макбет пытается понять, почему даже мысль о преступлении наполняет его ужасом, он признается, что не боится возмездия после смерти, но страшится земного суда:

Когда конец кончал бы все, — как просто!

Все кончить сразу! Если бы убийство

Могло свершиться и отсечь при этом

Последствия, так, чтоб одним ударом

Все завершалось и кончалось здесь,

Вот здесь, на этой отмели времен,—

Мы не смутились бы грядущей жизнью.

Но суд вершится здесь же. Мы даем

Кровавые уроки,— им внимают

И губят научивших. Правосудье

Подносит нам же чашу с нашим ядом.

(М., I, 7, 1 — 12, Избр., 568, пер. М. Л. Лозинского)

Предполагают, что образ отравленной чаши подсказан эпи­зодом из «Опытов». Цезарь Борджиа герцог Валентино, извест­ный своими злодеяниями, задумал отравить кардинала Адриана во время ужина в Ватикане, для чего он послал туда бутылки с отравленным вином, наказав слуге беречь их до его прихода. Третий участник ужина папа Александр VI, отец герцога Вален­тино, прибыл ранее сына и потребовал вина. Слуга, думая, что вино герцога Валентино было особенно хорошего качества, подал отравленную бутылку. В этот момент появляется сам Цезарь Борджиа. Не подозревая, что слуга нарушил его приказ, он наливает вино и поднимает кубок (чашу) за здоровье отца. Папа Александр VI умер сразу же, а Цезарь Борджиа долго болел.

Кроме обычного толкования образа отравленной чаши как возмездия в виде внешнего правосудия, приводящего преступ­ника к физической гибели, возможно иное восприятие метафоры, идущее от рассуждения Монтеня в главе «О раскаянии» (III, 2). Монтень не связывает раскаяние с религиозными веро­ваниями и страхом перед небесным судом, но дает рационали­стическое, или, как мы бы сказали, физиологическое объяснение природы раскаяния. Человек, чей разум порабощен пороком, чье суждение искажено и поражено болезнью, испытывает осо­бое душевное состояние. «Злоба всасывает большую часть соб­ственного яда и тем сама себя отравляет». Монтень добавляет, что порок, подобно язве на теле, оставляет раскаяние в душе, которая сама себя растравляет. Если горе может быть побеждено с помощью разума, то раскаяние само порождено разумом, усиливающим внутренние мучения.

Макбет, подавленный мыслями о предстоящем злодеянии, отказывается от своего намерения. В этот момент внутренних колебаний роковым для Макбета оказывается вмешательство его жены: ее холодного презрения Макбет не может вынести. Один из ее аргументов почти совпадает с суждением Монтеня об оценке намерений и побуждений, правда, у Монтеня идет речь о женской чести: оскорбление, нанесенное богу и совести, столь же велико, если возникает желание совершить бесчестный поступок, как если бы этот поступок был совершен. Леди Макбет, как будто перефразируя это сомнительное сужде­ние, подстрекает мужа к убийству: «Разве ты боишься таким же быть в деянии и доблести, каков ты в своем желании».

В трагедии Шекспира Макбет испытывает в момент совер­шения убийства столь сильное потрясение, что забывает об опасности, а леди Макбет теряет сознание, когда обсуждается страшное преступление. И Макбет, и леди Макбет сломлены нравственно сразу после убийства. Монолог Макбета «Я словно слышал крик: «Не спите больше! Макбет зарезал сон»» (пер. М. Л. Лозинского) говорит о муках совести. При этом Макбет не понимает причины своих мучений, ему кажется, что его страшит возмездие. Чтобы избавиться от внутренних мучений и постоянного беспокойства, Макбет совершает все новые преступления. Шекспир как бы соглашается с некоторыми суждениями Монтеня в главе «О совес­ти». В ней Монтень рассказывает, как некий Бесс из Пеонии разорил гнездо воробьев и убил птенцов, а когда его спросили, зачем он это сделал, ответил, что птенцы ложно обвиняли его в убийстве отца. О том, что Бесс убил отца, никто не знал, кроме самого отцеубийцы: так совесть преступ­ника наказывает его невидимыми бичами. Тут же Монтень сообщает мнения древних философов: если Платон утверждал, что наказание следует за преступлением, то Гесиод был убежден, что наказание рождается вместе с преступлением (Там же).

В драмах Шекспира все злодеи рано или поздно испытывают угрызения совести, все, кроме Яго. Но именно в трагедии «Макбет» показано, как наказание — страшный суд совести — рождается вместе с преступлением и не вызвано страхом перед возмез­дием, а порождено муками, причины которых герои не могут понять.

Глубокие психологические причины раскаяния и мучений совести в трагедии «Макбет» раскрываются таким образом, что далеко не сразу их можно увидеть. Муки совести прояв­ляются в монологах Макбета, в его болезненном воображении, в метафорах, поясняющих его душевное состояние. Однако в тех объяснениях, которые сам герой дает своему поведению, выражен более понятный зрителям страх героя перед возмездием. Постоян­ный страх тиранов описывают многие историки и авторы поли­тических трактатов. Монтень в главе «Трусость — мать жесто­кости» (II, 27) приводит примеры жестоких поступков, порож­денных этим страхом, и делает интересное наблюдение: «Что побуждает тиранов быть столь кровожадными? Забота о своей безопасности, ибо их малодушное сердце не оставляет им других средств обезопасить себя, кроме средства искоренить всех, кто в какой-либо степени может им угрожать... Первые жестокости... порождают страх перед справедливым возмездием, и из этого страха проистекает поток новых жестокостей, чтобы одна могла задушить другую». Этот вывод Монтеня находит подтверждение в трагедии Шекспира «Макбет».

Монтень в данной глазе не освещает социальных и полити­ческих причин тиранических действий, а большинство приводимых им примеров отвратительно жестоких пыток, о которых сохра­нились сведения в истории, оставляют впечатление, что речь идет о противоестественной, патологической жестокости. Напро­тив, у Шекспира в драмах любая жестокость психологически мотивирована и в конце концов вызывает возмездие. В хронике «Ричард III» показаны не только психологические, но и поли­тические причины возникновения тирании, которая неизбежно вызывает сначала нравственный протест, а затем восстание или заговор. В трагедии «Макбет», посвященной в большей степени психологическим и философским проблемам, возмездие предстает как мучения совести, и лишь в конце трагедии — как всеобщее восстание против тирана.

«МАКБЕТ» ЭЖЕНА ИОНЕСКО: