Глава 5. После взрыва

Послушал, скорее даже посмотрел, разговор Акимова с Топтуновым иповернулся к приборам. Я знал частоту, при которой выключается генератор, иперевел в обороты по цифровому указателю, поскольку за ними было удобнееследить. Больше ничего не успел - раздался удар. Сверху посыпались обломкипрессованных плиток фальшпотолка. Взглянул вверх - в это время второй ударсотряс все здание. Погас свет и вскоре зажегся. Замигали лампы большогоколичества сигналов. Первая мысль - что-то произошло с деаэраторами. Это большие емкости,частично заполненные горячей водой и паром, в помещении над щитом. И хотятам металлический настил, при таком ударе могли появиться трещины, и кипятокхлынет в помещение БЩУ. Скомандовал - всем в резервный пульт управления.Однако все стихло, и в дальнейшем на БЩУ не было протечек воды или пара, небыло возгораний. Команду отменил. Пошел вдоль щитов с приборами к пульту реактора. Уже первый осмотрприборов, да ничего до пульта реактора, можно сказать, и не смотрел, кромедавления в первом контуре и циркуляции теплоносителя. И то, и другое - ноль.Уже по этим приборам понял, что это не авария в ее обычном понимании. Нетрасхода теплоносителя из-за остановки ГЦН -еще не беда при наличии давления,при такой-то начальной мощности естественная циркуляция без вопросов снимаеттепловыделения. А нет давления - твэлы гибнут уже в первую минуту. Новыработанный многими годами стереотип эксплуатационника - обеспечьохлаждение активной зоны - работает. Саше Акимову приказал включить насосыСАОР от запустившихся автоматически аварийных дизель-генераторов, а ВалериюПеревозченко - открывать задвижки на контур. Я и тогда понимал, чтотопливные кассеты этим не спасти, однако, не зная вовсе характераразрушений, полагал так: твэлы начнут расплавляться от перегрева, топливопойдет в водяные коммуникации и, постепенно проплавив трубы, попадет впомещения. Реактор я считал заглушенным. У пульта реактора глаза мои полезли на лоб. Стержни СУЗ где-то впромежуточных положениях, вниз не идут при обесточенных муфтахсервоприводов, реактиметр показывает положительную реактивность. Операторыстоят растерянные, полагаю, и у меня был такой же вид. Немедленно послал А.Кудрявцева и В. Проскурякова в центральный зал вместе с операторами опускатьстержни вручную. Ребята побежали. Я сразу же понял абсурдность своегораспоряжения - раз стержни не идут в зону при обесточенных муфтах, то непойдут и при вращении вручную. И что показания реактиметра - вовсе непоказания. Выскочил в коридор, но ребята уже скрылись. После авариимногократно, практически ежедневно и до сих пор, анализировал своираспоряжения и ПОСТУПКИ 26 апреля 1986 года, и лишь это распоряжение былонеправильным. Хотелось бы посмотреть на того человека, который бы сохранилясный ум в "обстановке. Достаточно и того, что это была моя первая ипоследняя глупость. Наступило спокойствие, не заторможенность, а именноспокойствие, и "явственная мысль - что можно сделать. В коридоре пыль, дым. Я вернулся на БЩУ и приказал включить вентиляторыдымоудаления. А сам через другой выход пошел в машинный зал. Там картина, достойная пера великого Данте! Часть кровли залаобрушилась. Сколько? Не знаю, метров триста - четыреста квадратных. Плитыобсушились и повредили масляные и питательные трубопроводы. Завалы. С двенадцатой отметки взглянул вниз в проем, там на пятой отметкенаходились питательные насосы. Из поврежденных труб в разные стороны бьютструи горячей воды, попадают на электрооборудование. Кругом пар. И раздаютсярезкие, как выстрел, щелчки коротких замыканий в электрических цепях. В районе седьмого ТГ загорелось масло, вытекшее из поврежденных труб,туда бежали операторы с огнетушителями и разматывали пожарные шланги. На кровле через образовавшиеся проемы видны сполохи пожара. Вернулся на БЩУ и приказал Акимову вызвать пожарную команду, как ясказал, со всем усилением. Станционные пожарные к тому времени, оказывается,уже выехали, поскольку один из них был на улице в момент взрыва. Вызвали скорую помощь. Начальнику смены станции Б. Рогожкину Акимов сообщил, и тот, согласноинструкции, оповестил Москву, Киев. Станционные работники оповещаютсяавтоматически по записи на магнитофонной ленте согласно категории аварии - вданном случае была объявлена Общая авария, наиболее тяжелая. Как прошлооповещение начальства - описано, уже к утру начали появляться из Киева иМосквы. Со станционным оповещением где-то произошел сбой магнитофона ителефонистка дополнительно обзвонила по списку. Кроме главного инженера Н.М. Фомина, остальные приехали на станциювскоре после аварии. Я на блоке не видел никакого начальства вплоть доухода. Валерий Перевозченко вернулся на щит управления после неудачнойпопытки пройти в баллонную, где находятся задвижки, подсоединяющие подачуводы в первый контур от насосов. Вход в помещение завален, пройти нельзя. Вернулись Саша Кудрявцев и Витя Проскуряков. Старший по возрасту иДолжности, большинство операторов я называл неполными именами. По имени иотчеству, как исключение по фамилии, называл только при возникновениинатянутых отношений. Такие, впрочем, бывали редко и не надолго. Саше иВиктору тоже не удалось пройти в центральный зал из-за завалов. И вообще 26апреля 1986 года, по крайней мере, до пяти часов утра, в зале никого небыло. Но если хочешь что-то делать, то надо что-то знать. По приборам щитауправления картина представлялась ужасная, но информации к действиям недавала. Ушел с БЩУ с намерением посмотреть обстановку в реакторном зале, кудавыходит верх реактора. Не дошел. Встретил операторов газового контура И.Симоненко и В. Семикопова и операторов центрального зала О. Генриха и А.Кургуза. Толя Кургуз был страшно обожжен, кожа лица и рук свисает клочьями.Что под одеждой - не видно. Сказал им быстро идти в медпункт, куда ужедолжна прийти машина скорой помощи. Игорь Симоненко сказал, что зданиереакторного цеха разрушено. Быстро прошел еще несколько метров по коридоруна десятой отметке, выглянул из окна и увидел... точнее не увидел, ее небыло - стены здания. По всей высоте от семидесятой до двенадцатой отметкистена обрушилась. Что еще - в темноте не видно. Дальше по коридору, вниз полестнице и из здания наружу. Медленно иду вокруг здания реакторовчетвертого, затем третьего блоков. Смотрю вверх. Есть на что посмотреть, но,как говорится, глаза бы мои не глядели... на такое зрелище. Несмотря на ночьи плохое освещение, видно достаточно. Кровли и двух стен цеха как не бывало.В помещениях через проемы отсутствующих стен видны местами потоки воды,вспышки коротких замыканий на электрооборудовании, несколько очагов огня.Помещение газобаллонной разрушено, баллоны стоят наперекосяк. Ни о какомдоступе к задвижкам речи быть не может, прав В. Перевозченко. На кровлетретьего блока и химцеха несколько очагов, пока еще небольших. Видимо,возгорание происходило от крупных фрагментов топлива, выброшенных взрывом изактивной зоны. Может и от графита, хотя при мощности 200 МВт графит имелтемпературу не больше 350 °С и, пролетев по воздуху, должен был охладиться.Но диспергированное топливо могло внедриться в графит и тогда онразогревался после вылета из зоны. Правда, это сомнительно. Я не видел наземле светящихся кусков графита. И несветящихся не видел, хотя еще разпозднее обходил по улице оба блока. Но вниз я не смотрел, крупных кусков подноги не попалось, так что не споткнулся ни разу. Около помещения резервного пульта управления третьего блока стоятпожарные машины. У шофера одной из них спросил, кто старший, и он показал наидущего человека. Это был лейтенант В. Правше, в лицо я его знал. СказалПравику, что надо подъехать к коллектору пожарного трубопровода, идущего накровлю. Рядом находился и гидрант для подключения. Пожарные машины сталиразворачиваться, а я поднялся на щит управления третьего блока. У начальника смены третьего блока Ю. Багдасарова справился, мешает личто работе. Он ответил: "Пока нет, осмотрели доступные места". Лицаоператоров совершенно явно спрашивают - что?! Однако вслух ни одноговопроса. Дали препарат для йодной профилактики. Принял и, ничего не сказавим, ушел. А что я мог сказать? О причинах катастрофы даже и не думал в то время.Впервые начал пытаться сообразить, когда уже отвезли в больницу. Раньше несчитал нужным, и было чем заниматься. При обходе блоков снаружи началапрорисовываться картина, понял - реактор загинул. Представлял себе так:разорвались технологические каналы, в результате чего в реакторномпространстве поднялось давление и оторвало верхнюю двухтысячетоннуюконструкцию, пар устремился в зал и разрушил здание, верхняя конструкцияпосле этого "села" на место. Что ее подбросило, и она стала на ребро - доэтого я не додумался, да дела это не меняло. С этого момента реактор четвертого блока для меня стал существоватьтолько как источник опасности для оставшихся блоков. Придя на щит управления четвертого блока, приказал А. Акимовуостановить запущенные после взрыва насосы, поскольку воду от них в реакторподать не удастся из-за разрушения арматурного узла, и незачем это делать попрошествии получаса после взрыва. Все, что могло произойти в отсутствиеохлаждения, уже произошло. В дальнейшем мы никаких мер к этому не принимали. Петро Паламарчук, здоровенный мужчина, внес и усадил в кресло инженераналадочного предприятия Володю Шашенка. Он наблюдал в помещении на двадцатьчетвертой отметке за нештатными приборами, и его обварило водой и паром.Сейчас Володя сидел в кресле и лишь незначительно перемещал глаза, ни крика,ни стона. Видимо боль превысила все мыслимые границы и отключила сознание.Перед этим я видел в коридоре носилки, подсказал где их взять и нести его вмедпункт. П. Паламарчук и Н. Горбаченко унесли. Владимир Шашенок к утруумер, оказалось, это жертва вторая. П. Паламарчук, разыскивая Шашенка,получил большую Дозу, и когда нес, намокла одежда на спине. Водарадиоактивная, и даже через пять лет ожоговые раны на спине не полностьюзакрылись. Начальник смены В. Перевозченко сказал, что нет оператора ГЦН ВалерияХодемчука и двух операторов центрального зала. Коротко приказал: "Искать!".Подошел работник Харьковского турбинного завода А.Ф. Кабанов с двумя своимитоварищами. Я сказал им, чтобы УХОДИЛИ с блока. А. Кабанов начал мнеговорить, что остается в машинном зале лаборатория по измерению вибрации.Это была хорошая лаборатория производства ФРГ, одновременно измерялавибрацию всех подшипников, и компьютер выдавал хорошие наглядные распечатки.Жалко было Кабанову ее терять. И здесь, единственный раз 26 апреля, яповысил голос, заругался на него: "Пропади она пропадом эта машина, уходитес блока немедленно". Обязан сказать: 26 апреля 1986 года все, кто был на блоке, исполнялипоручения по первому слову, никаких отговорок. Ни разу не пришлось повторятьраспоряжение. Что могли и видели в этом необходимость - делали сами. Незнали что делать - это было. А кто там знал? К такой аварии не готовились.И, по-моему, не надо готовиться. Такой аварии быть не должно, ее нельзядопускать. Но готовность делать была у всех, даже неоперативные работникиделали. Правда, их быстро отправляли с блока. Только начальник смены станцииРогожкин, считаю, не исполнил как надо свои должностные обязанности.Практически, он к работам на четвертом блоке не имел никакого отношения, апо должности именно он обязан руководить в аварийной обстановке. Онединственный не мог пройти на БЩУ из-за "завалов". Другие ходили. Да,икебаны там не было. Страшно? Было. Что должен начальник смены сделать,увидев завал? Взять людей и разобрать. А по коридору на десятой отметкезавал состоял из килограммовых алюминиевых щитов фальшпотолка. Зато неполучил большой дозы. Будь здоров, Борис Васильевич. С дозиметристом Самойленко замерили обстановку на БЩУ. Прибор у негобыл на 1 000 мкР/с или 3,6 Р/ч. В левой и средней частях щита приборпоказывал 500... 800 мкР/с, в правой - зашкал. Поскольку близкого источникаизлучений там я не предполагал, то в правой части посчитал не более 5 Р/ч.Другого выхода у меня не было. Замерили мощность дозы на резервном пультеуправления. Ну, там зашкал, переход туда отпал сам собой. А. Акимову сказал отправить на третий БЩУ оператора реактора Л.Топтунова и оператора турбины И. Киршенбаума. Сделать полезного они ничегоне могли, а обстановка здесь крайне неблагоприятная. На щите остались Акимови Столярчук. Теперь занялись основной полезной работой, которую выполнил оперативныйперсонал четвертого блока с риском для жизни и здоровья. Из-замногочисленных повреждений трубопроводов и конструкций зданий постояннопроисходили короткие замыкания в электрических цепях - источниквозникновения пожаров. Когда шел с третьего блока, встретил заместителяначальника электроцеха А.Г. Лелеченко. Взял его с собой. Теперь свелЛелеченко и Акимова и приказал отключить механизмы и разобрать электросхемыс тем, чтобы обесточить максимальное количество кабелей и электросхем. Приказал также слить в аварийные цистерны масло турбин и вытеснитьводород из электрических генераторов. Всю эту работу выполнил персоналэлектрического и турбинного цехов. Выполнил. И кто погиб, кто получилтяжелые телесные повреждения. Хорошо помогли персоналу смены заместителиначальника турбинного цеха Р.И. Давлетбаев и электроцеха А.Г. Лелеченко.Удивительный человек Александр Григорьевич. И здоровяком его не назовешь. Непонимаю, откуда он взял силы еще и после 26 апреля два или три дня выходитьна работу и опять в ту же радиационную обстановку. И когда его отвезли вбольницу в Киев, прожил недолго. Горько и безотрадно было мне слышать о неухоженности и осквернениимогил погибших операторов на Митинском кладбище в Москве, впротивоположность могилам погибших пожарных. О пожарных скажу чуть далее.Сейчас об оперативном персонале. Если бы он не сделал то, что сделал, безсомнения, возникали бы новые пожары, и уже при малом количестве дежурных ониобнаруживались бы при их сильном развитии. Те пожары, которые возникли привзрыве, причем частично ликвидированные персоналом, вывели из строя двепожарные части: станционную и г Припяти. Кто бы и какой ценой ликвидировалновые? Считаю, персонал действовал правильно, исключительно самоотверженно исделал все возможное в той обстановке. Ничего больше сделать было нельзя. Ярассказал как было, и вы сами теперь можете судить. Не хочется осуждать людей. Но осквернять могилы, чьи бы они не были, -варварство. Никто не заставляет носить цветы, но выбрасывать принесенные -нельзя. Лживая официальная версия, свалившая все на убитый персонал, и тамне дает им покоя. А говорят - у лжи короткие ноги. Видно нет - и прыгуча, иживуча... А. Акимов приступил к исполнению. А я вновь вышел на улицу - очаги огняна крыше еще не были погашены, поэтому на третьем блоке приказал глушитьреактор и расхолаживать с аварийной скоростью. Присутствующий на щитетретьего блока Б. Рогожкин сказал, чтобы я согласовал обстановку с В.П.Брюхановым, на что я ответил: "Глуши, пока обстановка более или менеенормальная". Ну, конечно, никакая она была не нормальная и на третьем блоке,просто технологически еще ничего не мешало работе. В последнее время пошли какие-то непонятные разговоры вокруг пожарных.И действия-де их были неправильными, и обстановкой не вызывались.Корреспондент газеты "Комсомольское Знамя" спрашивал меня о нарушенияхпожарными инструкций. Не знаю, может они и нарушали какие-то инструкции, даизменить это ничего не могло. Надели бы они защитную Дозиметрическую одежду- не помогла бы она им. Их штатная одежда - из грубого материала, сапогизащищали от?-излучений, а от?-излучений их ничего защитить не могло - неттакой одежды. Спасти могло только автоматическое пожаротушение, не требующееприсутствия людей на крыше Реакторного и химического цехов. Такого не было.Была разводка трубопровода по периметру с ответвлениями для присоединенияпожарных рукавов,. которые находились рядом в ящиках. Без людей там ничегоне сделать. И уже вовсе непонятное интервью директора В.П. Брюханова, что ипожара-то не было, и напрасно вовсе послали пожарных на погибель -сталкиватьраскаленные куски графита. Что, мне приснился огонь? Ведь именно из-за негоя отдал распоряжение остановить третий блок. Да, признаю, бушующего пожара,этого только и не хватало тогда, не было, только отдельные очаги. Так что жебыло делать лейтенанту Правику: ждать, когда они соединятся в однограндиозное пламя? Тогда уже неизбежен переброс на три других блока ссовершенно непредсказуемыми последствиями. Может надо было подождать, покасамо погаснет? Обычно само гаснет, только когда все сгорит, что горетьможет. И вопросы корреспондента ко мне, не сам же он придумал, и в интервьюБрюханова тоже корреспондент вопрошал, все это звенья одной цепи, непонятно.Неужто завидно наградам за смертельную работу? Так повтори ее, нашадействительность случаев предоставляет достаточно. При выходе с третьего БЩУ в коридоре встретил В. Чугунова и А.Ситникова, одетых уже с учетом дозиметрической обстановки. У меня былаобычная спецодежда и полуботинки. Бахилы бы значительно облегчили моесостояние, защитили бы ноги от страшных ожогов, до сих пор не прошедших. Ночто в них за ходьба? Да и не обращал я тогда на это внимание. Респираторытак и проносил в кармане - один надел, где-то в пар попал, уже не дышится,сбросил и больше не надевал. Сказали, что их направил осмотреть 4-й блокБрюханов, который находился в убежище гражданской обороны. Мне в то времябыло уже не до разговоров, ответил, что смотреть нечего, и ушел на 4-й блок.Там появился заместитель начальника отдела техники безопасности Г.Красножен. Маленького роста, в спешке, видимо, не подобрал одежду поразмеру, голова замотана, как чалмой, вафельным полотенцем, только глазавидны. По дозиметрической обстановке он ничего не пояснил, но насмешил своимвидом. Про себя, не вслух, посмеялся от души, несмотря на трагизм положенияи дрянное состояние. Периодически тянуло неудержимо на рвоту, но выброситьосталось разве что внутренности. Описывать нечего. Описано неоднократнотеми, кто... не испытал этого. На щите В. Перевозченко сказал, что операторы центрального заланашлись, нет В. Ходемчука. Операторы никуда не терялись. Когда Перевозченкомне говорил раньше об их отсутствии, то фамилии не называл, а про Кургуза иГенриха я бы сказал ему. Пошли втроем, взяли еще С. Ювченко и дозиметриста.Прибор, как и прежде на 1 000 мкР/с, где показывал, где зашкаливал. У входав зал ГЦН провалено перекрытие. Дозиметриста отпустили - бесполезен со своимприбором. Саша Ювченко и я остались у провала, а В. Перевозченко по консолиполез к помещению операторов, где, хоть и с малой вероятностью, могнаходиться Валерий Ходемчук. Дверь помещения привалило краном. Лезть было опасно, сверху лилась водаМелькнула мысль - не надо. И пошла, вытесненная другой: "А жить потомсможешь, если он здесь окажется и к этому времени еще не получил смертельнуюдозу?". Не было там В. Ходемчука, тело его так и не нашли. Погребен подбетоном и металлом. А вот Валерий Перевозченко, видимо там получил летальнуюдобавку. Его облило водой, и умер он не от большой дозы облучения, а отрадиационных ожогов кожи. И тут у меня наступил спад, полная апатия. Вызвано это было какфизическим состоянием, так, видимо, и отсутствием конкретной сиюминутнойзадачи. Больше не видел ничего полезного. Сделали мы все возможное и сделалиправильно. Нет у меня уверенности по вентиляции, и сейчас не знаю, как былобы лучше всего. Тогда я распорядился отключить вентиляцию четвертого блока ивключить в машинном зале третьего блока всю приточную вентиляцию, чтобыпредотвратить распространение грязного воздуха с четвертого блока. Да он ина улице был грязный. Пускай умные люди сообразят. В суде эксперт то ли отгражданской обороны, то ли от здравоохранения, обвинял меня в неправильныхдействиях по вентиляции. Да этот деятель обвинил меня и в нарушениидолжностной инструкции начальника смены станции. Как бы это я нарушил ее, неявляясь начальником смены? С равным основанием можно меня обвинять внарушении инструкции для Чан Кай Ши. Меня позвали к телефону. В.П. Брюханов. Не помню, о чем говорили,кажется, и не говорили, он сказал: "Приди в штаб гражданской обороны".Забрал с собой три диаграммных ленты: две с записью мощности реактора и подавлению в первом контуре. Помылся под душем, согласно правилам, сначалапрохладной водой, уж потом горячей. В бункере много людей и станционных, и незнакомых. Увидел ВолодюБабичева, начальника смены блока. Около трех часов я А. Акимову сказал,чтобы он вызвал себе подмену. Он и вызвал. Спросил у Бабичева: "Почемуздесь?" Он ответил: "Не пускают". - Пойдем. И Бабичев ушел сменить Акимова. К сожалению, Саша остался на блоке ипосле подмены. Пошел в следующее помещение бункера. Директор В. Брюханов, и всегда-тоне больно разговорчивый, молчалив. Ни о чем меня не расспрашивал. Я сел,разложил диаграммы и показал набросы мощности, давления. При том сказал:"Какая-то неправильная реакция СУЗ". Все, больше я ничего не говорил.Брюханов подавлен, молчит. К столу подошел полковник каких-то войск, начал спрашивать директора оразрушениях для доклада начальству, сколько метров квадратных кровли ичто-то там еще. Мои слова - пишите, разрушен четвертый блок - полковниквысокомерно проигнорировал. Неудержимо потянуло на рвоту, выбежал из бункера наверх, где И.Н.Царенко помог сесть в машину скорой помощи. И больница на долгие полгода. И еще одна работа на четвертом блоке была выполнена 26 апреля, таксказать, экспромтом, остальное делалось уже по плану. На станцию главныйинженер Н.М. Фомин прибыл позднее других, в 4...5 ч, а лучше бы еще нанесколько часов позже. И решил организовать подачу воды в реактор. Зачемчерез столько-то времени после взрыва? Не знаю разговоров В.П. Брюханова сА. Акимовым и были ли они, но от меня директор не требовал ничего. Да и чтотут требовать? Ясно же - реактор я знаю лучше его и раз нахожусь на блоке,то сделаю все возможное. Н.М. Фомина 26 апреля я не видел, по телефону неразговаривал, и организацию подачи воды в реактор начали после моего ухода,иначе я бы сказал о ненужности затеи. Операция бесполезная, даже вредная идорого обошлась. То, что из Москвы спрашивали, охлаждается ли реактор,естественно для реакторщиков, при аварии - это основа основ. Да ведь изМосквы не видно фактического положения. Что операция бесполезная, мне кажется, я объяснил достаточно понятно, аспециалистам и объяснять не надо. Что операция вредная - это выяснилось через несколько часов подачиводы. Вода из-за разрушения трубных коммуникаций до реактора (да и не былоего - реактора) не доходила и начала растекаться по помещениям четвертого идругих блоков, разнося радиоактивную грязь. Конечно, прекратили. Но операция эта нескольким человекам стоила тяжких телесныхповреждений, а Л. Топтунову, А. Акимову и А. Ситникову стоила жизни. А.Ситников после осмотра блока, где он, конечно, получил большую дозу, ноотнюдь не смертельную, конечно, понял, что реактор разрушен. О чем. идоложил. На крыше он не был и на реактор сверху не глядел. Была у нихпопытка выйти на крышу, но металлическая дверь оказалась на замке. Несмогли. А то бы и А. Коваленко с В. Чугуновым постигла та же горькая участь.Не могу понять, почему Ситников, уже зная о разрушении реактора, принялучастие в затее по подаче воды. Там он и получил совсем ненужную добавку.Ну, другие-то участвовали, еще не зная о разрушении реактора. Толя - человекдисциплинированный, и для него изречение "Приказ начальника - закон дляподчиненных" было несомненно. Л. Топтунов был с блока отправлен вместе с И. Киршенбаумом и, невернись он на блок, получил бы минимальную дозу без каких-либо практическихпоследствий. Когда после второго обхода по улице я пришел на щит управления,то увидел Топтунова. Резко спросил его: "Ты почему здесь?" Он ничего не ответил и показалнал подмышкой. Я подумал, что он пришел забрать журнал. Оказывается,остался. А Акимов получил, конечно, более серьезную дозу потому, что он выходилв помещения блока, а В. Бабичев пришел что-то около пяти часов. Но и у негодоза бы уложилась в пределах 200 бэр. Оба они остались и участвовали в подаче воды на реактор. Там и лучилилетальные дозы. Никакого разговора о чьей-либо вине не было ни 26, ни позжев первые дни. По крайней мере, при мне не было. Только пытались понять,почему произошло, все разговоры об этом, д П Коваленко, начальникреакторного цеха, говорит, что слышал от Акимова в больнице такие слова:"Главный наш прокол - с опозданием нажали кнопку A3". Ошибся Саша. Не в томпричина. И не персонал сделал фатальные ошибки. Очень жаль, как видно сложным сознанием вины умерли ребята. В Припятской больнице обмерял дозиметрист, сбросил все свое, помылся,переоделся и в палату. Совершенно разбитый, сразу на кровать -спать. Нетут-то было. Пришла сестра с капельницей. Взмолился: "Дай поспать, потомделай что хочешь". Бесполезны уговоры. И странное дело, после капельницы,что там вливали - не знаю, сна нет, появилась бодрость, и вышел из палаты. Удругих то же самое. В курилке оживленные разговоры, и все о том, и о том.Причина, причина, причина? Сказал так: "К рассмотрению принимаются самые дурацкие версии, с пороганичего не отметается". И пошли разговоры вплоть до развода по отдельнымпалатам уже в шестой больнице в Москве, через несколько дней по приездутуда. Пришла жена. Принесла сигареты, бритву, туалетные принадлежности.Спросила, нужна ли водка? Уже прошел слух, что очень водка полезна прибольшой дозе радиации. Отказался. Напрасно. Не потому, что очень уж онапроклятая-родная полезна, а потому что, оказалось, на долгие четыре споловиной года отказался. Оно, конечно, потеря небольшая да еслидобровольно. Все же выпили 26 апреля, не помню УЖ кому принесли. 26-говечером отправили первую партию в Москву. Мы уезжали в автобусах 27-го вдвенадцатом часу. Объявили посадку и заголосили провожавшие женщины. Ясказал: "Бабы, рано нас хороните". По всем симптомам я осознавал серьезностьнашего положения, откровенно говорю, думал - жить будем. Не для всех мойоптимизм оправдался. Удивительно четко работает "сарафанное радио". Сразу за Чернобылем селоЗалесское, вдоль улицы стоят, подперев ладонью щеку женщины с жалостью вглазах. А тут казус - Виктору Смагину стало плохо, а врач в другом автобусе,пришлось останавливаться. И быстро у автобуса - толпа женщин, причитают,глядя на нас в больничной одежде. Да. отзывчивый, душевный у нас народ, зачто же на него и Чернобыль, и все прочее, доводящее до ожесточения? До аэропорта без приключений доехали и прямо к самолету. В Москве тожеавтобусы подъехали к самолету - и в больницу. Там освободили несколько отделений от больных - кого домой выписали,кого в другие больницы. Сначала попал в гинекологическое отделение, нопоскольку родить мне никого не удалось, перевели в другое. И только черезполгода, 4 ноября, выписался. Теперь принято ругать нашу медицину и не только медицину. Настолькоизругался по всяким поводам, что, кажется, и оставшись сам с собой, человекпродолжает сие достойное занятие. И слова-то другие вроде бы забыли. Навосьмиполосной газете с трудом можно найти какую-то нейтральную заметку.Интеллектуалы, душа нации - писатели, ведут себя подстать паукам в банке.Свое кровное дело - писать - забыли. Даже доброе дело, бескорыстную помощь американца Гейла, сумелиоскандалить. Ведь ясно же, что один врач многого не сможет сделать, но яснои другое -- сколь бы он ни сделал, у нормальных людей, кроме чувстваглубокой благодарности, ничего не должно возникать. Нет, не буду я ругать персонал шестой больницы. Меня и многих другихони перехватили у костлявой старухи. Зыбкая была грань. Плохонько, носоображал. Думал, конец, когда не могли остановить кровотечение из носа,только тампоны марлевые меняли. Знакомо мне это, к сожалению. Не могусказать, сколько времени продолжалось. Мне казалось, что сознание не терял.Но, видимо, было оно какое-то сумеречное, неполное. Однажды я вдруг осознал,что ноги мои и тело мое. И с тех пор уже стал воспринимать себя целиком. Вотиз такого состояния врачи и вытаскивали нас. Прежде всего, моя благодарностьСергею Филипповичу Северину, он был в самое тяжелое время. БлагодарностьСергею Павловичу Халезову, Людмиле Георгиевне Селезневой, АлександреФедоровне Шамардиной и другим врачам. А что можно испытывать к медсестрам, которые мягко, но настойчивоуговаривали поесть хоть немного? Может даже тогда они меня и злил" этим. Дабез еды не проживешь. И кормили с ложки. Нет, девочки не работу исполняли, авыхаживали больного. Спасибо им. Сразу после освобождения мне пришел вызов из шестой больницы, где ипробыл около трех недель. Через полгода ездил еще раз. Оба раза меня,подправили. Особенно заметно Елена Михайловна Дорофеева горло подлечила, годпрожил без постоянно донимавшей сухости в горле. Теперь, видно, буду в Киевепри необходимости лечиться, поездки трудноваты, хоть и не дальние.