Взгляд на Россию в первом «философском письме»

А. Пушкин также высказал свое отношение к оценкам России, ее прошлого и перспектив, которые содержались в первом письме П. Чаадаева. В чем же суть чаадаевских обличений России?

«Одна из самых прискорбных особенностей нашей своеобразной цивилизации, — пишет «басманный философ», — состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах... Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание чело­веческого рода на нас не распространилось. Дивная связь человечес­ких идей в преемстве поколений и история человеческого духа, при­ведшие его во всем остальном мире к его современному состоянию, на нас не оказали никакого действия...»²

«Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы

чужие для себя самих. Мы так удивительно шествуем во времени, что, по мере движения вперед, пережитое пропадает для нас безвозвратно. Это естественное последствие культуры, всецело заимствованной и подражательной. У нас совсем нет внутреннего развития, естествен­ного прогресса, прежние идеи выметаются новыми, потому что пос­ледние не происходят из первых, а появляются неизвестно откуда. Мы воспринимаем только совершенно готовые идеи, поэтому те не­изгладимые следы, которые отлагаются в умах последовательным раз­витием мысли и создают умственную силу, не бороздят наших созна­ний. Мы растем, но не созреваем... Мы подобны тем детям, которых не заставили самих рассуждать, так что, когда они вырастают, своего в них нет ничего, все их знание поверхностно, вся их душа вне их. Таковы же и мы»¹.

«...Раскинувшись между двух великих делений мира, между Вос­током и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим на Гер­манию, мы должны бы были сочетать в себе два великих начала ду­ховной природы — воображение и разум, и объединить в нашей ци­вилизации историю всего земного шара. Не эту роль предоставило нам провидение. Напротив, оно как будто совсем не занималось нашей судьбой. Отказывая нам в своем благодетельном воздействии на чело­веческий разум, оно предоставило нас всецело самим себе... Мы жили и сейчас еще живем для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам...»²

Как видно из приведенных отрывков, П. Чаадаев отмечает целый ряд весьма негативных черт культурно-духовного состояния России. Эти черты существенно отличают Россию от цивилизованных стран, под которыми он подразумевает, прежде всего, страны Западной Ев­ропы. Отмечая негативные черты, философ далек от злорадства, он пишет о них с сожалением и горечью. Согласно П. Чаадаеву, печаль­ный итог, к которому пришла Россия в ее современном состоянии, есть логическое следствие ее истории. Российская история «не уда­лась» с самого начала. Уже первые шаги русской государственности в Киево-Новгородской Руси, связанные с приглашением на княжение варяжских князей из рода Рюриков, якобы знаменовали последую­щую «неудачу» русской истории. Кроме того, российская история, по П. Чаадаеву, сложилась как бы вне духовной составляющей, эволю­ция духовно-культурной жизни занимала в ней ничтожно малое мес­то, она по сути бездуховна. Наконец, в историческом развитии Рос­сии отсутствует преемственность. В отличие от исторического разви­тия Запада, история России часто обрывалась. Прерывность -характерная (и отрицательная) черта российской истории. Результа­том исторического развития явились особенности духовно-культур-

¹ Сазонов Н. Место России на всемирной выставке//Чаадаев П.Я. Поли. собр. соч. и избр. письма. М., 1991. Т. 2. С. 552.

² Чаадаев П.Я. Указ. соч. Т. 1. С. 323.

¹ Там же. С. 326.

² Чаадаев П.Я. Указ. соч. С. 329-330.

ного строя России, которые можно свести к следующим. Во-первых, духовно-нравственная глухота большой части населения, в том числе и образованного слоя. Из нее следует неосмысленность существова­ния, отсутствие стремления увидеть и понять смысл собственного бы­тия — философ поражен «немотой русских лиц». Во-вторых, отсут­ствие независимого от власти общественного мнения. Господствует ориентация не на истину, долг и справедливость, а на авторитет вла­сти и силы. Отсюда — атмосфера удушливости, фальши и лицемерия в обществе. В-третьих, заимствованный и подражательный характер культуры. Имеется в виду подражание Западу. Русская культура не со­здала, по П. Чаадаеву, ничего оригинального и значительного. «Пред­ложите <...> основать премию за то, чтобы найти идею, родившуюся в России», — иронически пишет он¹.

Прежде чем попытаться дать оценку чаадаевскому взгляду на Рос­сию, обратим внимание на то, как отреагировал на идеи П. Чаадаева А. Пушкин. Содержание первого письма стало известно ему еще до публикации. Он подготовил ответное письмо, но не отправил его ад­ресату, узнав о последовавших в отношении П. Чаадаева репрессиях и не желая усугублять без того тяжелое положение философа. Содержание письма А. Пушкина стало известно позднее, после смерти поэта. А. Пуш­кин не согласился с отрицательной оценкой российской истории. «...Кля­нусь честью, -- писал он, — что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории на­ших предков, такой, какой нам Бог ее дал»². Пушкин отвергает чаадаев-ские ламентации³ по поводу отечественной истории, предлагая взамен ценностный подход к прошлому. Последний исходит из того, что, с одной стороны, в прошлом ничего не изменишь, оно таково, каким состоялось, поэтому сожаления по поводу прошлой истории неизбеж­но порождают чувство неудовлетворенности и не ведут ни к чему пози­тивному. Деяния предков могут быть поверены и оценены в полном объеме лишь нашими собственными деяниями. Право судить прошлое есть то, что следует заслужить. С другой стороны, мы обязаны прошлому уже самим фактом нашего существования. Следовательно, в истории всегда можно найти то, на что можно опереться, найти нечто позитив­ное, — но только при условии нашей собственной ориентации на цен­ности непреходящего значения. Негативизм П. Чаадаева по отношению к российской истории целиком подпадает под резко отрицательную оценку А. Пушкиным тех деятелей, которые, фрондируя своим либе­рализмом, на деле стоят «в оппозиции не к правительству, а к Рос­сии». Такая «оппозиционность» совершенно несовместима с полити-

ческим мировоззрением поэта, который в зрелые годы четко опреде­лил свое политическое кредо. Его можно характеризовать как государ­ственный патриотизм и умеренный консерватизм¹.

А. Пушкин не согласен с чаадаевской оценкой истории России не только с позиций ценностного отношения, но и с точки зрения фак­тической. «Что же касается нашей исторической ничтожности, — пи­сал поэт, — то я решительно не могу с вами согласиться. (...) Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие — пе­чальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могу­щества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончив­шаяся в Ипатьевском монастыре, — как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон! А Петр Великий, который один есть целая всемирная история? А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел вас в Па­риж?..»²

Вместе с тем Пушкин соглашается с П. Чаадаевым в том пункте, который касается духовно-нравственного состояния российского об­щества: «Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь — грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоин­ству _ поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко»³.

Тема России занимает значительное место в творчестве П. Чаада­ева. Однако философские размышления мыслителя, как отмечалось, далеко не сводятся к российской тематике. Как в «Философических письмах», так и в других произведениях П. Чаадаевым затрагивается широчайший спектр философских проблем. Мыслитель обнаруживает яркую способность к систематическому построению философской теории. Вместе с тем его наследие демонстрирует умение излагать свою мысль в краткой афористической форме. Для примера приведем неко­торые из изречений П. Чаадаева, в которых выражаются особенности его философского взгляда, манеры мыслить и излагать.

«Прочь себялюбие, прочь эгоизм. Они-то и убивают счастье. Жить для других значит жить для себя. Доброжелательность, бесконечная любовь к себе подобным — вот, поверьте мне, истинное блаженство, иного нет».

¹ Чаадаев П.Я. Указ. соч. С. 468.

• Пушкин А. С. Письмо П.Я. Чаадаеву//Русская идея и авт. вступ. ст. М.А. Маслин. М, 1992. С. 51.

³ Ламентации — неуместные сожаления.

¹ См.: Франк С. Пушкин как политический мыслитель//Пушкин в русской
философской критике. М., 1990. С. 396—422.

² Пушкин А. С. Письмо П.Я. Чаадаеву. С. 51.

³ Там же.

«Я очень хорошо знаю, откуда ко мне приходят дурные мысли; одни лишь сумасшедшие думают, что знают, откуда к ним приходят хорошие».

«Что нужно для того, чтобы ясно видеть? Не смотреть сквозь самого себя.

Что такое христианство? Наука жизни и смерти.

Что делают законодательные, политические, юридические и им по­добные учреждения? Они исправляют зло, ими же вызванное.

Кем стали варвары, разрушители древнего мира? Христианами.

Чем сделался бы мир, если бы не пришел Иисус Христос? Ничем.

Случалось ли кому-нибудь видеть во сне, что дважды два — пять? Нет. Зачем же говорить, что во сне мы не пользуемся нашим разумом?

Как поступают с мыслью во Франции? Ее высказывают. В Англии? Ее применяют на практике. В Германии? Ее переваривают. А как поступают с ней у нас? Никак; и знаете ли почему?

Люди воображают, что находятся в обществе, когда сходятся в горо­дах или в других огороженных местах. Как будто тесниться один к друго­му, сбиваться в кучу, держаться стадом, как бараны, — означает жить в обществе.

Христианское бессмертие — это жизнь без смерти, а вовсе не жизнь после смерти.

Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать ее, пред­почитаю унижать ее, только бы ее не обманывать.

Слово звучит лишь в отзывчивой среде.

Болезнь одна заразительна, здоровье — нет, то же самое с заб­луждением и истиной. Вот почему заблуждения распространяются быст­ро, а истина так медленно.

Бессильный враг — наш лучший друг; завистливый друг — злейший из наших врагов»¹.