Смысл истории осуществляется божественной волей, властвующей над историческим процессом и ведущей человеческий род к его конечным целям. Таким образом, основная идея чаадаевской философии истории может быть охарактеризована как идея провиденциализма1. Провиденциализм — это учение, отводящее божественному провидению значительную роль в истории. Концепции провиденциализма, как мы уже имели возможность убедиться, — достаточно частое явление в истории философской мысли. Типично провиденциалистской была, например, историософия Г. Гегеля. Острие этих концепций направлено против понимания истории в качестве бессмысленного хаоса и произвола или бесконечного повторения одних и тех же циклов. Не явилась в этом отношении исключением и концепция П. Чаадаева. Мыслитель критикует, с одной стороны, изображение истории как простое повествование о событиях, с другой — как упрощенную теорию исторического прогресса.
«Повествовательная история по необходимости неполна», — пишет автор «Философических писем»2. Дело в том, что повествовательная история вынуждена опираться исключительно на те данные, которые как-либо зафиксированы в источниках, т.е. в конечном итоге на память людей. Память же несовершенна, в ней сохраняется далеко не все происходящее. Повествовательная история не только неспособна дать истинную картину, но и не позволяет извлечь из истории уроки, важные для современности. Это происходит потому, что глубинный смысл исторического процесса остается для нее закрытым. Она ограничивается поверхностными поучениями, которые не создали «ни одного честного человека, но породили множество плутов и безумцев всякого рода». Подлинная добродетель не выставляет себя напоказ на мировой сцене, ей свойственно пребывать в тени. Поэтому следует стремиться проникнуть в глубинный, т.е. провиденциальный, смысл истории. Такой смысл исторический процесс при-
|
|
обрел лишь с эпохи христианства. Христианству же история обязана и возможностью прогресса.
Согласно П. Чаадаеву, «ничто не свидетельствует о постоянном и последовательном движении вперед общества в целом»1. В этом смысле прогресс всегда проблематичен, хотя и остается наиболее желательным вариантом развития. Прежде всего речь должна идти о прогрессе нравственном. Но нравственный прогресс возможен, если человечество научится извлекать из прошлого нравственные уроки: народы, как и отдельные личности, «должны опереться на пройденную часть жизни и найти свое будущее в своем прошлом»2. Поэтому прошлые события необходимо интерпретировать с точки зрения не только относительной, но и абсолютной значимости. Например, крушение Вавилона предстанет тогда не как частный исторический случай, а как неизбежная гибель всякого сообщества, желающего строить свою жизнь исключительно на материально-эгоистических основаниях. Сказанное проливает свет на то, какой характер придает мыслитель историческому провидению.
|
|
В отличие от гегелевского мирового разума, игравшего в концепции немецкого философа роль провидения, в построении П. Чаадаева провиденциальный смысл истории — нравственный смысл. Глубинная основа истории заключена не в ее рациональности, а в нравственности. Внешняя канва исторического процесса далека от нравственного совершенства. Однако двигает историю вперед все же глубоко заложенное в ней нравственное начало. Это проявляется, в частности, в том, что «время от времени появлялись люди, через которых как бы возобновлялось первоначальное действие нравственного порядка»3. Эти великие люди не политики, не писатели, не философы, а прежде всего — святые. Именно им человечество обязано теми, по сути не столь значительным, шагами, которые оно сделало на путях нравственного прогресса. Историческое провидение — это не чистый разум и не воля, взятые сами по себе, а целостный дух, обретающий единство через нравственное начало. Поэтому исторический процесс через множество отклонений и прегрешений человечества движется туда, «где идея, первоначально вложенная в сердце человека, сохранилась в целости и чистоте».
Принципиальным для П. Чаадаева является вопрос о социальной роли христианства. Мыслитель особо подчеркивает, что христианство не может быть истолковано только «как система нравственности, воспринятая в преходящих формах человеческого разума, но еще как божественная вечная сила, действующая всеобщим образом в духовном мире»4. Это означает, что ограничение сферы действия христианских
1 См.: Зеньковский В.В. Указ. соч. С. 178.
2 Чаадаев П.Я. Указ. соч. Т. 1. С. 393.
1 Чаадаев П.Я. Указ. соч. Т. 1. С. 400.
2 Там же. С. 398.
3 Там же. С. 391.
4 Там же. С. 332.
19-781
идеалов только сферой индивидуальной жизни — неправомерно. Христианские ценности имеют социально-историческое значение. Опираясь на них, следует совершенствовать не только индивидуальный дух, но и одухотворять сферу общественных отношений: политику, хозяйственную жизнь, социальные процессы. «В мире христианском все должно непременно способствовать установлению совершенного строя на земле, да и ведет к этому на самом деле»1. Совершенный строй тот, который основывается на ценностях христианства. Как цель он может осуществиться там, где идея Откровения воспринята во всей полноте. По пути, предначертанному христианством, шли и продолжают идти народы Запада. Именно ценностям христианства обязаны они своими успехами во всех сферах духовного и материального прогресса.
«Разумеется, в странах Европы не все исполнено ума, добродетели, религии, совсем нет. Но все там таинственно подчинено силе, безраздельно царившей на протяжении столетий; все является результатом того продолжительного сцепления актов и идей, которым создано теперешнее состояние общества...»2 Эта «таинственная» сила — христианство, зримо и незримо проникшее во все поры западноевропейского общества. История Запада поэтому есть история идей и убеждений. Все политические революции были по сути революциями духовно-нравственными. Народы Западной Европы «искали истину и нашли свободу и благоденствие»3. Иначе говоря, устремленность к духу, порожденная христианством, привела к установлению либеральных политических порядков и материальному благополучию.
Вполне последовательно развивая концепцию философии истории, П. Чаадаев утверждает превосходство христианской истории над дохристианской. Так, признав величие античной культуры по сравнению с варварством, автор «Философических писем» решается покуситься на стереотипное преклонение перед античностью. По его мнению, древнегреческая культура требует критического к себе отношения. Сократ, например, завещал людям «малодушие и беспокойное сомнение», Гомер — преклонение перед грубой чувственностью. В рамках же христианской цивилизации П. Чаадаев предпринимает дерзкую для своего времени попытку реабилитации периода средневековья, «который предрассудок и философский фанатизм обрисовали в столь ложных красках»4. Пусть поверхностная философия и столь же поверхностная историческая наука сколько угодно шумят по поводу «ужасов» средневековья, — легковесные суждения не должны, по мнению П. Чаадаева, заслонить глубинного положительного значения средних веков.
|
|
1 Чаадаев П.Я. Указ. соч. Т. 1.
2 Там же. С. 335-336.
3Там же. С. 335.
4 Там же. С. 396.