Глава VI Формирование высших социальных потребностей

Смысл жизни, идеал, счастье

1. Высшие социальные потребности человека

«Вечные» вопросы. Человек живет и действует, побуждаемый множеством потребностей. «Никто не может сделать что-нибудь, не делая этого вместе с тем ради какой-либо из своих потребностей...» ' Над первичными жизненными потребностями (есть, пить, одеваться, иметь крышу над головой и т. п.) возвышается целый небоскреб более сложных духовных потребностей: в общении, сочувствии, любви, защите чести и во многом другом. У человека существуют и высшие социальные потребности, которые выражают стремление найти ответы на «вечные» или «роковые» вопросы: осознать себя, установить, «что он есть», для какой жизненной задачи предназначен, как ему жить, и даже выяснить, стоит ли жизнь вообще того, чтобы быть прожитой. Что подводит человека к этим вопросам, властно побуждает напрягать ум и волю в поисках ответа на них?

Очевидно, данный круг вопросов стимулируется осознанием человеком конечности своего существования. Столь же неоспоримой причиной раздумий над этими сложнейшими вопросами являются страдания «плоти» и «духа» — от телесных мук, вызываемых нуждой или болезнями, до мук нечистой совести, обманутого доверия или неразделенной любви. Но высшие социальные потребности присущи человеку и независимо от наличных или предполагаемых страданий, вне траурных настроений и размышлений о бренности его существования. Смерть входит в жизнь и должна быть понята с точки зрения жизни. Вспомним мудрое изречение солдата Василия Теркина, героя А. Твардовского.

Смерть — она всегда в запасе;

Жизнь — она всегда в обрез!

Общая причина тяготения человека к «вечным» вопросам коренится в необходимости самостоятельно организовать свою жизне-

1 Маркс К; Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 245.

деятельность, планировать и управлять ею, делать ее целеустремленной. Деятельность человека, как известно, не складывается из разобщенных актов, не крошится на множество мелких и не связанных друг с другом кусочков, а представляет собой всегда известную систему поступков, сцепленных в более или менее последовательную линию поведения. Именно это и предполагает необходимость управления поведением, мотивируемым разносторонними, подвижными и бесконечно развивающимися потребностями. В свою очередь это требует обобщенных знаний, ориентации «дальнего прицела», согласования всех сторон жизнедеятельности.

Формирование высших социальных потребностей. У порога «вечных» вопросов человек оказывается не по воле слепого случая, а высшие социальные потребности не пробуждены в нем с момента рождения. «Очеловечивание»

человека происходит не в результате биологического созревания (хотя и сопровождается им), а в процессе социального взаимодействия, обучения, усвоения опыта предшествующих поколений, приобщения к культуре. «Подключаясь» к познанию, общению, труду, профессиональным, гражданским, семейным обязанностям, человек развивает в себе чувство социальности, формирует характер.

В юном возрасте еще незрелые высшие социальные потребности человек удовлетворяет упрощенными способами, отождествляя себя с готовыми образцами поведения, подражая им, не оценивая их критически. В годы духовного созревания все более интенсивно и страстно он начинает искать идеал, все чаще задумывается о «тайнах» человеческого бытия, жаждет возвышенных целей, наполняющих это бытие смыслом. При этом он нередко переживает взлеты и победы, глубокие срывы и разочарования. Постепенно у него складываются определенные стереотипы мироощущений, отрабатывается «логика чувств»; все реже он прибегает к подражанию готовым эталонам действий, все чаще опробует в опыте новые для него идеи. Человек начинает преодолевать конфликт ожиданий и действительности, желаний и возможностей, «находит себя» и, по удачному выражению советского социолога И. С. Кона, завершает «примерку ролей», переходя от вопроса «кем быть?» к нравственному вопросу «каким быть?».

Социально зрелая личность способна управлять своей жизнедеятельностью, может, так сказать, «справляться с судьбой». Она располагает необходимыми для этого обобщенными знаниями и представлениями о своем положении в мире, ценностными ориентациями, на основе которых способна осуществлять выбор «конечных целей», жизненных принципов, определять линию поведения. Зрелая личность подчиняет одни цели другим, более важным и значительным, тактические задачи ставит в зависимость от стратегических планов, оказывает предпочтение удовлетворению одних потребностей за счет откладывания и отказа от других. Она может выбирать соответствующие средства для достиже-

ния своих целей, научилась действовать совместно с другими людьми и целыми группами. Такая личность уже подготовлена для осуществления «замысла жизни», добилась относительной независимости своего поведения от давления непосредственных окружающих условий. Ее образ действий приобрел черты гибкости, приноровленности к изменчивым социальным обстоятельствам. И вместе с тем она в силах сохранить свое «Я», не растворяя его в текущих обстоятельствах, мобилизуя свою волю, психологические ресурсы при решении жизненных противоречий, при движении по избранному магистральному пути жизнедеятельности.

Потребность в самостоятельном планировании и управлении жизнедеятельностью формируется у общественного человека не только в процессе индивидуального развития (онтогенеза), но и исторически. В процессе общественного развития происходит усложнение трудовой деятельности людей и социальной организации их жизни. Человеческая практика распадается на специализированные виды деятельности, которые потребовалось определенным образом согласовывать. Оказалось необходимым также увязать технико-операционную сторону деятельности с ценностной стороной, трудовую деятельность с нетрудовой, обеспечить целостность деятельности в разных звеньях социальной организации, при исполнении различных социальных ролей и функций.

Одновременно претерпевала значительные изменения и сама личность. В ее сознании начали прочерчиваться глубокие различия между добродетелями гражданскими и человеческими, обязанностями публичной и частной жизни. Личность стала понимать, что обычаи и нормы общины, а затем и отчужденного государства далеко не всегда дают ей верную ориентацию. Прежде всего это ощутила личность тех классов и слоев, которые объективно имели основание быть неудовлетворенными своим положением. Вместе с тем личность развилась духовно до такого уровня, когда смогла осознать свое положение в качестве члена универсальной общечеловеческой общности в форме социального протеста против заведенных порядков. Возвысившись до понимания того, что жизнь ее протекает не так, «как следует», зрелая по историческому счету личность была вплотную подведена к вопросам о «подлинном» смысле жизни, счастье, об идеале человека и общественного устройства.

Представления о смысле жизни, идеале, счастье имеют и моральную сторону (значение и удельный вес которой постоянно менялись на протяжении самой истории морали), ибо косвенно, неявным образом они принимают участие в регуляции поведения, обосновывая и оправдывая ту или иную совокупность моральных

предписаний, правил и оценок. С помощью этих «сверхнормативных» средств регуляции моральные предписания и оценки получают истолкование с точки зрения их духа, а не буквы, благодаря чему открывается возможность их творческого применения. С высоты обобщенного отражения действительности, когда охватываются далекие просторы ее прошлого и будущего состояния, представления о смысле жизни, идеале, счастье позволяют человеку прояснить свое собственное отношение к действующим моральным принципам, предписаниям и шаблонам оценок, побуждают к самоориентации. Они, следовательно, выполняют «дирижерскую» функцию в моральной регуляции.

Формируя критическое отношение к миру и к себе, являясь закваской той «неудовлетворенности миром», которая побуждает человека стремиться к его изменению, эти представления позволяют воспринять и те моральные предписания и оценки, которые еще не стали массовыми, не воплотились в обычай. Одобряя их в качестве осознанной необходимости, человек в своем образе мыслей и действий предвосхищает новый этап социального развития, предстоящую смену моральных систем (или же их переход в новую фазу), а это является предупредительным сигналом о том, что какая-то давно устоявшаяся часть моральных предписаний и оценок утрачивает свою былую историческую целесообразность.

В моральном сознании представления о смысле жизни, независимо от исторически изменчивого их содержания, свидетельствуют о ценности того способа деятельности, ее общей направленности, которые предписывают человеку наличные моральные нормы. Они характеризуют «конечные цели» всех нравственных усилий человека. Представления о моральном идеале сообщают о «морально высшем» (Ленин), создают образ (а не образец для простой имитации) максимально полного воплощения положительных моральных качеств, задают тип морального совершенства. Если нормы и обычаи говорят об обязательном или допустимом, то идеалы указывают на желательное поведение. Идеалы являются одновременно и требованием, обращенным к обществу, к принятым в нем нравам, выступая составной частью образов совершенного общественного устройства. Представления о счастье фиксируют степень осуществления стремления к идеалу и осмысленной жизни, служат формой самооценки всей жизнедеятельности или значительных ее отрезков. Счастье — это высшая удовлетворенность жизнью, реакция на меру достижения основных замыслов, проекций, притязаний, чаяний личности.

Все эти представления взаимодействуют не только друг с другом, но и с другими компонентами морального сознания. От

«смысла жизни» выход идет на «благо», «добро» и «зло», «ответственность»; от «идеала» протягиваются нити к «свободе», «справедливости», «долгу»; от «счастья» — к самооценивающим механизмам: «совести», «чести» и «достоинству». Вместе с тем через эти представления мораль вступает во взаимодействие со всеми иными нормами культуры, с другими формами общественного сознания: ответ на вопросы о смысле жизни человека, его идеале и счастье обеспечивают все формы общественного сознания сообща.

Однако всякая ли общая направленность жизнедеятельности, любые ли «конечные цели», представления о совершенстве и счастье, лежащие в основе планирования и управления этой жизнедеятельностью, придают ей смысл? Все ли они осуществимы? И какие из них являются «морально высшими»'} Ответ на эти вопросы дает научно-материалистическое мировоззрение.

2. Научно-материалистическое мировоззрение

о сущности человека, смысле его жизни,

идеале и счастье

Человек — творец самого себя. Научно-материалистическое мировоззрение исходит из социально-исторического понимания сущности человека, усматривая ее в постоянном самоизменении, в деятельности человека-творца.

Что же определяет исторически развитие сущности человека? Сумма производительных сил, наличная технология, с одной стороны, и социальные формы общения, наличные общественные отношения — с другой. Обе линии этой двойной детерминации представляют собой только разные стороны единого культурно-исторического творчества самого общественного человека. Каждое поколение людей, каждый человек в отдельности застают эти Производительные силы и общественные отношения как нечто данное, как реальную основу для своей деятельности: нет и не может быть иных ее предпосылок, кроме всего предшествующего исторического развития, опредмеченной деятельности предыдущих поколений людей. Сущность человека не задается его биофизиологической природой, не вносится в него сверхъестественным образом. Она самодетерминируется. Человек есть то, что из себя делает (а как проекция дальнейшей деятельности "он даже нечто большее, чем есть). История, общественная жизнь, процесс социального развития являются вместе с тем процессом становления сущности человека. В этом постоянном самоизменении в ходе творческой предметной и духовной деятельностипо преобразова-

вию мира и следует искать назначение или смысл жизни человека. Здесь, иными словами, заключается «самооправдание» этой деятельности, осмысление человеком собственного существования.

Но для такого осмысления должны быть все же изысканы какие-то масштабы или точки отсчета, с которыми можно было бы соотнести деятельность человека, прояснив тем самым ее смысл, значение, цель. В ином случае пришлось бы отождествить смысл жизни человека с самим фактом его бытия: существую, — следовательно, владею смыслом! Между тем факт существования ровным счетом ничего не говорит о его смысле.

Мир существует. Но его бытие ни в малейшей степени не испытывает необходимости в каком-то «оправдании». Его развитие закономерно, лишено фатальной предопределенности, не является реализацией какой-либо цели. Мировой процесс протекает объективно, независимо от чьих-либо целей. Точно так же существование предметных частей мира не нуждается в «оправдании» и не имеет предназначения. Даже применительно к живой природе, где проявляется приспособляемость, именуемая в обыденном языке целесообразностью, неправомерно говорить о сознательной целевой деятельности, самодеятельности, а значит, и о смысле бытия. Поскольку человек также является частью природы (природа есть его телесная организация, и он живет природой, вовлеченной в его материальную деятельность), сам факт его бытия не может выявлять какой-то смысл.

Но человек вместе с тем не обычная часть природы. Он ставит перед собой известные цели и добивается их достижения, а тем самым как субъект противостоит всему сущему, всем объектам. В его существовании обнаруживается смысл, поскольку оно является целеполагающей деятельностью. Человек ничего не делает без желаемых целей, предварительного обдумывания или воздействия страстей. Возникает вопрос: является ли его жизнедеятельность естественноисторическим процессом, подчиненным определенным законам, или же независима от законов, следуя свободно поставленным целям?

Марксизм-ленинизм показал, что объективные законы общественного развития сами являются законами человеческой деятельности, а не довлеют над человеческой свободой в качестве внешней силы. Только кажется, что цели человека абсолютно противостоят его бытию. Эта видимость возникает потому, что человек в своих целях не только подчиняется миру, но и частично противостоит ему. Суть же проблемы в том, что человек выдвигает цели при обстоятельствах, которые застал налицо, которые перешли к нему от прошлого. Свободная творческая деятельность человека определяется материальными предпосылками. Они выступают в качестве потребностей и интересов общественного человека и затем приобретают вид целей и ценностей, которые и придают изве-

стную направленность человеческой деятельности, а общество открывает поприще для приложения человеческих сил. Целеполагающая деятельность человека определяется объективными условиями его существования, которые не зависят от человека так же, «как способ дыхания». Обстоятельства изменяет человек, но не произвольно, а под давлением самих обстоятельств. Его цели сами включаются в причинную цепь детерминации. Таким образом, человек — существо творящее и творимое; он и причина изменений, и их следствие. Процесс становления человека и его сущности является в одно и то же время естественноисторичвским развитием и развитием сознательной целевой деятельности.

Научно-материалистический подход к человеку позволяет по-новому рассмотреть вопрос о масштабах, точках отсчета, необходимых для решения проблемы смысла жизни. Поскольку человек самоизменяется, он сам «вносит» в мир смысл своей жизнедеятельности: он самоизменяется не ради чего-то сверхчеловеческого, а ради самого себя. Он не может существовать, не самоизменяясь. Его деятельность имеет объективную направленность в процессе становления его собственной сущности. Это не порыв к внеисторическим целям, к какому-то финалу. «Конечные цели», к которым он стремится, являются отражением тенденций развития предшествующего состояния общественного бытия, то есть состояния самого общественного человека. После того как они достигаются, выдвигаются новые «конечные цели», более высокие, предполагающие дальнейшее развитие общественного человека. Смена этих целей и придает прогрессивную направленность социальному бытию человека, его самоизменению. Эти «конечные цели» и служат искомыми масштабами, оценки человеческой деятельности, идеалов, которыми она руководствуется. Они-то и выявляют смысл жизни: жизнедеятельность обладает объективной ценностью в той мере, в какой содействует общей направленности развития социального бытия человека.

Каждая «конечная цель» оказывается лишь полустанком на пути к более высокой цели, то есть исторически превращается и в средство. Общее направление магистрали — цельность развития человека. Такая цельность является самоцелью, абсолютным выявлением творческих возможностей, «дарований» человека, развитием всех человеческих сил безотносительно к какому бы то ни было заранее установленному масштабу. В этом — назначение, призвание человека: он «не стремится оставаться чем-то окончательно установившимся, а находится в абсолютном движении становления»'.

1 Маркс К.., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. I, с. 478.

Марксизм-ленинизм решает вопрос не только об историческом смысле существования человека. Будучи частью природы, человек в то же время присваивает себе природу, делает ее своей частью, исторической реальностью. До определенной поры это присвоение протекает хищнически. Человек стремится властвовать над природой, по выражению Ф. Энгельса, как завоеватель над побежденным народом *. Он не сразу становится благоразумным и осмотрительным ее «распорядителем», относясь к ней зачастую как грабитель, которого мало беспокоит тот неизбежно приближающийся момент, когда расхищать будет нечего. Его разум еще не возвысился до понимания специфического характера единства с природой. Он побуждает ее «работать» на достижение утилитарных цепей, технологически использует ее. Природа же время от времени «мстит» ему за такое отношение различного рода экологическими катастрофами.

Но человек может (и должен) выступать не как расхититель, а как преобразователь, устроитель природы, согласовывая свои перспективные интересы, свой идеал с ее состояниями и законами, гармонизируя силы и части природы, чтобы не жить во враждебном природном окружении. Он может помочь «природе полнее раскрывать ее жизненные силы»2, создать замкнутый цикл взаимоотношений между социальными и природными процессами, между естественной и «искусственной» природой, то есть «очеловечить», «социализировать» природу, сделав ее миром человека, В этом заключается «космический смысл» его собственного существования, который является расширенным следствием исторического смысла его бытия и который полностью реализуется лишь единой коммунистической ассоциацией человечества с ее рациональной организацией всей общественной практики.

Постановка и решение «вечных» вопросов в научно-материалистическом мировоззрении достаточно определенны, чтобы преодолеть любые релятивистские учения о бессмысленности, «слепоте» человеческого бытия, и в достаточной мере гибки, чтобы превзойти догматический подход относительно предопределенности этого бытия. Они, с одной стороны, подчеркивают объективную значимость жизнедеятельности, огромную роль передовых идеалов в планировании и управлении жизнедеятельностью, дают независимый от воли и сознания людей критерий ценности этой деятельности и идеалов. С другой стороны, они указывают на относительность и изменчивость жизненных установок, целей и представлений о смысле жизни, идеале, счастье, ставят их в зависимость от социальных условий, от характера исторических задач на каждом этапе общественного развития.

Но определением точек отсчета еще не завершается рассмотрение вопроса о смысле жизни, идеале и счастье. Он упирается в открытие человеком исторически изменчивых масштабов измерения систем ценностей, которые ориентировали бы и мотивировали его поведение в соответствии с этими масштабами. Каждому поколению, группе людей, отдельному лицу заданы лишь общие

' См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 496.

2 Материалы XXV съезда КПСС. с. 53.

координаты и контуры деятельности, но им еще только предстоит усмотреть (познать, интуитивно уловить, угадать, прочувствовать) конкретный смысл именно своей деятельности, отдельных ее актов и сторон.

Сделать это отнюдь не легко. Во-первых, ввиду трудностей познавательного свойства, способных порождать заблуждения и заводить в тупики иллюзий. Во-вторых, потому, что результаты деятельности человека могут и не совпадать с поставленными целями. А это означает возможность частичного, неполного и даже искаженного осуществления смысла жизни, так как он есть всегда определенное единство замыслов с итогами. В-третьих, потому, что опыт отдельного человека, поколений, групп людей определяет не один-единственный вариант, а множество сталкивающихся друг с другом вариантов целей и ценностей, ответов на «вызовы эпохи».

Отсюда следует, что смысл жизни не преподносится человеку в готовом виде, а обретается им в трудном и напряженном поиске. Применительно к сфере морали — в сложных нравственных исканиях. Этот процесс может быть весьма личным или, напротив, обладать большим общественным звучанием. Может касаться лишь отдельных лиц, перед которыми открылись новые горизонты свободы, но может быть делом масс, что обычно происходит в моменты крутых социальных переломов, при радикальных сменах всего образа жизни людей. Однако во всех этих случаях нравственные искания придают драматизм человеческой жизни, поскольку могут завершаться не только торжеством позитивных решений, но и трагедией ненахождения.

Необходимо принять во внимание и другую — исключительно важную — сторону всей этой проблемы. В классово антагонистическом обществе представления о смысле жизни, идеале, счастье были не только наполнены изменчивым классовым содержанием, но и складывались стихийно. Дело в том, что социальное бытие человека в таком обществе носит раздвоенный характер. Человек выдвигает такие цели деятельности, которым более или менее подвластны результаты деятельности. Между тем исторические изменения часто не только не совпадают с этими целями, но оказываются даже несоизмеримыми с ними. Когда испанские конкистадоры хлынули в Америку, их цели заключались в быстрой и легкой наживе и, возможно, в славе. Но их завоевания убыстрила развитие капитализма в Европе. Этой цели не было и не могло быть в головах самих завоевателей. Когда крестьяне, приводил пример В. И. Ленин, привозили в город свою продукцию на продажу и закупали там соль, керосин, ткани, спички, они и не подозревали, что их действия приводят к развитию товарно-денеж-

пы\ отношений со всеми их социальными, политическими и куль-1урными последствиями.

Для того чтобы выдвигать практические цели и планировать свою деятельность, человек не испытывал потребности в руководстве со стороны теории. Сама его практика была в достаточной мере ограничена (для подавляющего большинства она сосредоточивалась на удовлетворении наиболее простых нужд, на получении элементарных средств к существованию). Однообразие жизни, ее изначальная заданность слабо побуждали личность к «перспективному планированию» своей деятельности. С другой стороны, и теория мало чем могла помочь практической деятельности в силу своей абстрактности и неразвитости. Тем не менее, желая осознать свое место в мире, социальное бытие в целом, человек был вынужден обращаться к иллюзорным отражениям своей собственной практической жизнедеятельности — к религиозным и буржуазно-индивидуалистическим представлениям о смысле жизни, идеале и счастье. В этих представлениях объединенная сила людей (в условиях, когда совместная их деятельность протекает стихийно и бесконтрольно, а потому воспринимается как печто навязанное извне) отчуждалась, узурпировалась либо в идее бога, либо в абстракции общества. Именно такие представления долго и безраздельно властвовали над умами и чувствами людей.

Иллюзорные представления о назначении человека, его совершенстве и благе. Для религиозного сознания «истинная» сущность человека выясняется путем соотнесения с «божественным замыслом», предначертавшим место человека в мире. Согласно этому «замыслу», наивысшая ценность для человека — потусторонний мир, «паломничество в небесный град» и возобновление «богообщения». Тем самым реальный мир так или иначе обесценивается. Смысл земной жизни заключается в перенесении всяческих испытаний ради искупления «первородного греха». Деятельность человека оправдывается, если она необходима для решения драмы спасения-преодоления вины, коренящейся во влечениях его испорченной природы. Идеалом выступает великомученик, страстотерпец, аскет. «Мораль святого» служит критерием благочестия для «морали мирянина». Убеждение, что идеал праведничества не может быть достигнут собственными усилиями человека, рождает сознание вины, болезненной моральной неудовлетворенности. Земное счастье, как тяга к самоуслаждению, оказывается чем-то низменным в сравнении со «стяжанием небесных радостей», а доступное в этом мире для человека блаженство сводится к удовлетворению своей религиозностью, к сознанию покорности, смирения, готовности ко «всеобщей любви».

Сколь ни иллюзорны эти представления, их содержание, однако, связано с историческими условиями жизнедеятельности людей. Данные представления «улавливали» некоторые черты стихийно складывающегося самосознания масс, соответствующие «условиям их жизненной обстановки» '. Подневольный труд, социальное бесправие, нужда, болезни, беспросветная духовная забитость воспринимались как непреложная особенность жизни простолюдина. Смысл в такой жизни он мог находить, только воспринимая ее как «жертву» ради духовного спасения, надежды на которое помогали переносить тяготы суровой действительности. Религия возносила это мироощущение над рутиной повседневности в выси абстрактных представлений о смысле жизни, идеале и счастье, переодевала их там в специфическую терминологическую одежду (греховность, искупление, воздаяние, спасение, блаженство и т. п.) и переадресовывала в потусторонний мир. С помощью разветвленной церковной организации и отшлифованной психотехники внушений (обрядность, мастерство угроз, обольщений и возбуждение массовых психозов) эти представления внедрялись в сознание масс.

В современную эпоху бурных социальных революций, стремительного развития науки и техники религиозные представления о смысле человеческого бытия, идеале и счастье подверглись известным приспособительным изменениям. В их содержании происходит смещение от ориентации на чисто религиозную деятельность к мирской. В религиозной пропаганде упор, в частности, делается на выход из морального кризиса с помощью «новой религиозной этики». Но основные моменты религиозных представлений о смысле жизни, идеале и счастье не изменились. По-прежнему они носят компенсаторский характер, мнимым образом удовлетворяя высшие социальные потребности людей.

В капиталистическом обществе, где создается видимость, будто люди выступают равноправными участниками обмена, связанными прежде всего отношениями «купля — продажа», «спрос — предложение», естественно, должно преобладать стихийно формирующееся мировоззрение, которое отождествляет счастье по способу его достижения с благоприятным случаем, фортуной, везением, а по содержанию — с обладанием богатством, властью, удобствами.

Буржуазно-индивидуалистическое представление о счастье, умерщвляющее все бесконечное разнообразие жизненных проявлений человека, сводящее их к погоне за богатством, имеет основание в господстве вещных отношений между людьми, которое «витает подобно древнему року над землей, невидимой рукой рас-

' См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 1, с. 430.

пределяя между людьми счастье и несчастье...»'. А на подобном представлении о счастье в свою очередь покоятся другие мировоззренческие представления: «жнецы материальной выгоды» (У. Фолкнер) усматривают предназначение человека в том, чтобы стремиться к счастью «деланья денег», и идеал в их сознании, подобно любой другой потребительской стоимости, получает количественное выражение — «делать много денег». Данные представления были олицетворением практически-утилитарной ориентации буржуазной морали.

Вместе с тем эти представления выдавались за универсальное миропонимание, и в этом новом амплуа они уже не выступают в роли идеализированных ориентации буржуазного индивида на богатство, власть, влияние, комфорт, воплощают не своекорыстный интерес и приговор случая, а повеления разума, моральное руководство обществом. В идеале человеческое и гражданское благополучно соединяются: образцом личности оказывается уже не беззастенчивый предприниматель, жадный банкир или чванливый сановник, а абстрактный индивид, глубоко преданный буржуазной социальной организации. Такой абстрактный индивид является носителем полного комплекта всех добродетелей, которые желало бы воплотить в человеке отчужденное общество и которые превращают его в винтик буржуазной социальной машины. Сознание полезности данной социальной организации должно внушать ему представление о своей жизни как полной смысла, а сама «добродетель» образцового гражданина восприниматься как наивысшее счастье. Быть счастливым, тонко заметил по этому поводу Марк Твен, — значит быть хорошо обманутым!

Историческая необходимость и призвание человека современной эпох. Представления о смысле жизни, идеале и счастье в официальной буржуазной морали дают возможность буржуазному индивиду до поры до времени приписывать своей деятельности социальную значимость. Но тем не менее эта завеса не позволяет скрыть тот очевидный факт, что современный капитализм все в нарастающей степени становится враждебным дальнейшему развитию личности, ограничивает, кромсает, уродует ее. Он формирует не целостную личность, способную к разнообразной специфически-человеческой деятельности (хотя именно в такой личности все в большей степени нуждается общественное производство и жизнь), а личность «усредненную», «частичную» — исковерканный продукт общественного разделения труда и частной собственности. Прежде всего это относится к личности рабочего. Его производят не как универсального человека,

' Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 34.

а как «экземпляр» угнетенного класса, обладающего минимальным духовным развитием и максимальной способностью к исполнению специализированного труда. Трудовая производственная деятельность выступает как порабощающая рабочего, отрицающая его внутреннюю сущность. В этой деятельности, по словам К. Маркса, он «чувствует себя не счастливым, а несчастным» ', хотя именно труд всегда был главным средством формирования предметного мира человека, источником его самоизменений, способом производства его культуры. Человеком трудящийся чувствует себя (и то с существенными ограничениями) только за пределами дисциплины труда и уготованных ему социальных функций, «вне общества». Ему навязывают предписания официальной буржуазной морали, принятые в ней представления о смысле жизнедеятельности, идеале человека и гражданина, о счастье, но следовать им означает для него жертвовать своими реальными потребностями и интересами в пользу абстракции «общества».

Но постепенно «частичный человек», обезличенный и «заспе-циализированный» работник все больше начинает превращаться в помеху общественному прогрессу. Развитие производства подошло к той черте, за которой мера богатства общества уже не может более определяться грабежом непосредственного рабочего времени, а мера полезности человека — количеством затраченного им физического труда. «Полезной» оказывается новая, неизмеримо более высокая форма богатства общества: сбережение рабочего времени, сведение необходимого труда к минимуму, развертывание созидательной инициативы человека, неограниченное развитие его творческих возможностей. Научно-техническая революция оказалась исключительно мощным ускорителем этих процессов: быстро меняются производственная технология, стандарты и формы потребления, неизмеримо более разносторонними становятся информационные потоки. Для того чтобы справляться со всем этим, обществу необходима целеустремленная личность, интеллектуально, морально и физически более развитая, способная самостоятельно организовывав и управлять всей своей жизнедеятельностью, готовая свободно подчинить свою деятельность возвышенным и содержательным целям, согласованным с общественными целями, обладающая необходимыми знаниями, чтобы осознать свое место в быстро революционизирующемся мире и активно действовать в нем. Одним словом, общественно необходимой оказывается целостная, гармонически и всесторонне развитая личность.

Научное осознание законов общественного движения позво-

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42, с. 90.

лило выдвинуть новую «конечную цель» нашего времени. Таким общественным идеалом является коммунизм, а идеалом личности — последовательный борец за коммунистическое преобразование общества, своим самоотверженным трудом приближающий построение этого общества. Революционно-критическая деятельность, направленная на достижение данной «конечной цели», и придает смысл жизни человеку современной эпохи.

Содержание коммунистических мировоззренческих, в том числе и моральных, представлений устанавливается не только скальпелем теоретического анализа, но и самой революционно-практической деятельностью рабочего класса, чьи коренные интересы совпадают с ведущими потребностями общественного развития. Революционно-практическая деятельность этого класса уже не может обойтись без ориентации, которую дает научно развитая теория. Благодаря такой теории эта деятельность обретает классовое самосознание, понимание своей всемирно-исторической миссии, целей и средств борьбы. Соединение революционной теории и революционного движения снимает противоречие между научно-теоретическим мировоззрением и практически-оценочным, моральным ее освоением. Научная революционная теория не приспосабливается к наличному сознанию рабочего класса, а идет впереди стихийного движения. Но при этом она опирается на имеющиеся в этом сознании прогрессивные тенденции (в том числе и моральные), поднимает практическое сознание класса на уровень социалистической программы, коммунистического мировоззрения. Она выявляет свою классовую приверженность интересам рабочего класса, который в свою очередь всеми обстоятельствами своей жизни влечется к научно-материалистическому мировоззрению.

Представления о смысле жизни и идеале человека в социалистическом обществе. В условиях социализма социальное бытие людей впервые в истории ставится под их собственный контроль. Это оказывается возможным вследствие ликвидации частной собственности, антагонистических классов и такого развития сил человеческого рода, которое ранее покупалось ценой жертвы развитием большинства индивидов. В связи с этим складываются новые системы потребностей, интересов и ценностей, мотивов и норм поведения, форм и стилей общения.

Люди выдвигают цели деятельности уже не только под воздействием непосредственных обстоятельств их жизни, а и такие цели, которые охватывают отдаленные, суммарные результаты их деятельности. Цели такого типа никак не могут быть выдвинуты на основе одного только практического сознания, а деятельность по их достижению уже не может сколько-нибудь эффективно

регулироваться стихийно образующимися побудительными и ограничительными нормами.

Общественные цели складываются на основе научно-теоретического познания законов социального развития. Такое познание предвосхищает главные тенденции социальных изменений, придает их грядущим результатам форму целей-идеалов, позволяет устанавливать пути и средства их достижения. Тем самым научно-теоретическое сознание обретает практически-деятельные функции. Эти функции выполняет научное коммунистическое мировоззрение. Его понятия и представления обеспечивают общую прогрессивную направленность целеполаганию и практической деятельности людей, ориентируют ее, в том числе путем обоснования, оправдания и единения норм и оценок коммунистической морали. Причем по мере возрастания роли субъективного фактора в общественной жизни повышается и значение ценностно-ориентирую-щих мировоззренческих представлений. Преодолевается противоречие между идеалом и практикой, теоретическим и практически-духовным освоением мира, между наукой как средоточием «техники исполнения» и практическим мировоззрением как средоточием ценностей и целевых установок.

Революционная практика строительства социалистического общества и его функционирования в зрелом виде формируют нового человека: социалистический тип личности и межличностных отношений. Социалистическая личность располагает все расширяющимся диапазоном деятельности, в которой она может проявить свои творческие возможности. В свою очередь, развитие сил этой личности становится высшей целью общественных усилий. Социализм преодолевает антагонистичность отношений между индивидуальными жизненными целями человека и общественными целями, личными и общественными интересами, объективной ценностью жизнедеятельности и субъективными представлениями о ней, гуманным моральным идеалом и действительностью, общественной моралью, с принятыми в ней мировоззренческими представлениями, и индивидуальной моралью.

В социалистическом обществе утвердились коммунистическое мировоззрение и, следовательно, научно-материалистические представления о смысле жизни, идеале и счастье. Убежденная в правоте и исторической необходимости коммунистических идеалов, личность социалистического типа усматривает назначение и смысл своей жизнедеятельности в борьбе за торжество этих идеалов, черпая в этом высшую удовлетворенность жизнью.

Однако уровень развития производительных сил еще таков, что общество пока не в состоянии полностью покончить с профессиональной ограниченностью, «скучностыо» и монотонностью отдельных видов труда, лик-

видировать слабомеханизированный тяжелый труд. Умственная и физическая деятельность продолжают существовать как обособленные сферы жизнедеятельности, хотя устранена уже их былая противоположность. Не обеспечивается еще всесторонняя подвижность функций работника а следовательно, и свободный выбор той деятельности, которая в наибольшей степени соответствует его склонностям. Вследствие всех этих ограничений труд еще не превратился в первую жизненную потребность, добровольная производительная деятельность еще не стала для всех высшим из известных человеку наслаждений. Сохраняются еще различия между классами, городом и деревней, исполнительским и управленческим трудом. Различия в сфере распределения вызывают необходимость контроля над мерой труда и мерой потребления. Заметны различия и в отношении овладения культурными ценностями, хотя общество делает все возможное для преодоления таких различий. В силу сохранения капиталистических пережитков в сознании части людей общество вынуждено вводить некоторые социальные ограничения, прибегать к внеморальным средствам принуждения. Еще существует несогласованность между профессиональной и общей культурой людей.

В социалистическом обществе по объективным и субъективным причинам могут еще возникать различного рода трудности и осложнения во всех сферах деятельности — от экономики до быта, в какие-то периоды или в каких-то секторах может ослабляться или нарушаться принцип сочетания общественных и личных интересов.

Все это оставляет для личности возможность не связывать удовлетворение своих высших социальных потребностей с общественно-производительной деятельностью, помещать свое «счастье» по ту сторону такой деятельности. Подобная ситуация не исключает поиска смысла существования в облегченных формах самореализации, во внеколлективной, частной жизни, в приобретательских интересах и развлечениях или же в аскетических настроениях, в активном анархистском своеволии. Этим и объясняется, что в социалистическом обществе наряду с господствующими передовыми мировоззренческими представлениями сохранились еще иллюзорные представления о смысле жизни, идеале и счастье. Этим же объясняется сложность, длительность, многоступенчатость процесса превращения научного мировоззрения в убеждение личности, в ценностную ориентацию ее практической деятельности.

В моральном сознании некоторых людей могут складываться упрощенные понятия о смысле жизни, зауженные или половинчатые представления об идеале, вульгаризированные модели счастья. Чаще всего при этом происходит абсолютизация каких-то отдельных сторон деятельности человека, граней его общения, моральных качеств, что приводит к ослаблению коллективистско-гуманистической направленности поведения. Даже преданность — до самозабвения — творческой, общественно полезной работе может в особых случаях стать поводом для «свертывания» работы души. Подобная ситуация хорошо показана в повести «Остановка» И. Герасимова. Для талантливого главного инженера большого металлургического завода

Юрия Петровича Полукарова не существует более привлекательного наслаждения, чем упоение своей работой. Но ради чего она? Что означает для других? К чему ведет? Юрия Петровича мало беспокоят эти вопросы, и он отделывается от них абстрактными ответами в «техницистском» стиле. Им выработаны определенные эталоны нравственных связей с людьми: с высоты своей должности по возможности не замечать окружающих, не быть с ними откровенным, не транжирить свое драгоценное время на поиск средств «сцепления» с людьми, на понимание их душевного мира, на улаживание житейских дел своих подчиненных и коллег, проходить мимо их болей и радостей. Возникающий при этом вакуум общения заполняется самодовольством, концентрацией внимания на собственной персоне, стремлением жить «без остановок», хотя в параметрах нравственного развития жизнь Полукарова фактически уже давно остановилась.

Представления о смысле жизни, идеале и счастье, вырабатываемые научно-теоретическим мировоззрением, становятся «материальной силой» лишь тогда, когда усваиваются практическим сознанием, превращаются в важнейший элемент глубокой, искренней коммунистической убежденности людей. На XXV съезде партии Л. И. Брежнев отмечал, что «коммунистическая идейность — это сплав знаний, убеждения и практического действия» '. Поэтому социалистическое общество стремится к тому, чтобы марксистско-ленинское мировоззрение превратилось в убеждения всех членов общества, чтобы коммунистическая мораль для всех стала продуктом и ориентиром самостоятельной инициативы. Ведь представления о смысле жизни, идеале и счастье, вырабатываемые научным мировоззрением, не дают готовых рецептов о том, «как жить», не в состоянии предусмотреть все возможные повороты и изгибы жизненной судьбы личности, не могут учесть неповторимые черты ее характера, задатков, ума, воли, точно вымерить оптимальное соотношение индивидуальных возможностей и притязаний. Тем более что общественная и личная жизнь в деятельности человека тесно переплетаются, дополняют и продолжают друг друга. И смысл жизни определяет не одну изолированную ее сторону, а общую направленность всех сторон в единстве, которую предписывают принципы и нормы коммунистической морали. Точно так же и идеал дает образ целостного совершенствования человека, а не отдельных его моральных качеств. Счастье, наконец, тоже интегральная самооценка деятельности, стоящая в зависимости от меры достижения в ней главных замыслов человека.

Буржуазная этика спекулирует на данном обстоятельстве. Так, теоретики экзистенциализма утверждают, что наука принципиально не способна дать знания о сокровенных сторонах человеческого бытия, не в состоянии решить важнейшие для человека вопросы о том, «что он есть» и «чем должен быть». Более того, занятая социальным знахарством наука

' Материалы XXV съезда КПСС, с. 76.

становится опасной, так как от нее ждут чуда, как прежде ждали от религии.

Эта позиция — своеобразная реакция на растущую в капиталистических странах «технизацию мировоззрения», когда буржуазная социальная наука, отказавшись от «арбитража ценностей» и выявления истинности моральных идеалов, берет на себя миссию «обучения» личности наиболее эффективному приспособлению к наличной (буржуазной) среде, чтобы подавить у нее стремление к подлинному пониманию назначения человека, к возвышенному идеалу с помощью «онаученных» формул смысла жизни и счастья и потребительс1;их ожиданий. Но экзистенциализм, уверяя, что смысл жизни и идеал стоят вне компетенции науки, тем самым закрывает пути к преодолению дисгармонии между «изначальной» сущностью человека и его существованием, делает бессмысленной жизнь человека, ибо сознание бесплодности идеалов обрекает его на бездеятельность, социальную пассивность, отвлекает от участия в революционно-практическом преобразовании мира.

Представления научного мировоззрения, напротив, обосновывают генеральную направленность деятельности личности, дают масштабы для оценок, указывают пути, ведущие к гуманизации отношений между людьми. Но достигают они этого только в «соавторстве» с личностью. Ее индивидуальное мировоззрение — и продукт усвоения научных представлений, и продукт личного творчества. Каждая личность сама для себя открывает великие истины научного мировоззрения, овладевает ими лишь тогда, когда добыла их собственным трудом, «выстрадала», по известному ленинскому выражению, в самонахождении, жизненном опыте.

«Выстрадать» — значит самолично произвести выбор «замыслов», реализуя с их помощью объективную ценность собственной жизнедеятельности, проявляя инициативу и новаторство, волевые и моральные качества, мужество и самоотверженность. «Выстрадать» — значит придать своим взглядам соответствующее эмоциональное обеспечение, не позволяющее им уживаться со старыми, унаследованными от прошлого стереотипами восприятия жизни (например, с комплексом специфических религиозных эмоций). «Выстрадать» — значит превратить передовые представления о смысле жизни, идеале и счастье в ценностные ориентации деятельности, умело применяя их к анализу реальных жизненных ситуаций, то есть понять свое место в жизни во всей его конкретности. «Ничто так не возвышает личность, как активная жизненная позиция, сознательное отношение к общественному долгу, когда единство слова и дела становится повседневной нормой поведения» '.

' Материалы XXV съезда КПСС, с. 77.

Счастье и несчастье: этический аспект. Усвоение передовых представлений о смысле жизни, идеале и счастье в развитом социалистическом обществе облегчается всем жизненным укладом, коллективистским образом жизни.

В таком усвоении кровно заинтересовано не только общество, но и сама личность. Сделать исторически выверенный, согласующийся с общественной необходимостью выбор субъективных представлений о смысле жизни, идеале и счастье — и ее заслуга, и ее благо, ибо он дает исключительно важное для управления жизнедеятельностью сознание уверенности, исторического оптимизма. «Важна уверенность в правильном выборе пути, и эта уверенность усиливает стократ революционную энергию и революционный энтузиазм, способные совершать чудеса» '.

В этическом плане это означает достижение личностью специфически моральной удовлетворенности. Сознание осмысленности своей жизнедеятельности в целом, ее свободного подчинения возвышенному идеалу придает личности достоинство, вселяет в нее ощущение собственной порядочности, позволяет ей жить с чистой совестью. Счастье как высшая удовлетворенность от продвижения к поставленным целям и их достижения включает, следовательно, п положительную моральную самооценку.

Моральная удовлетворенность не означает самодовольства. Она содержит и критическую оценку результатов собственной деятельности, достигнутого уровня самосовершенствования, что служит импульсом к постановке новых жизненных задач, коррекции целей, побуждает к развитию творческих сил человека, продвижению к идеалу. Вместе с тем критическая самооценка отличается от состояния болезненной неудовлетворенности собой, которое характеризуется крайней неустойчивостью психики и, как правило, приводит к упадочническим настроениям, утрате целеустремленности и оптимизма.

Зависимость счастья личности от моральности ее поведения носит сложный, опосредствованный характер. В отличие от смысла жизни и идеала счастье иногда зависит и от случайных, не имеющих прямого отношения к «линии поведения» личности обстоятельств, «подробностей жизни», которые не всегда могут быть поставлены ей в заслугу или в вину. Так, большой бедой для личности может оказаться гибель близкого человека (неизлечимая болезнь, транспортная авария, подлый выстрел бандита и т. п.). На долгие годы несчастны родители, у которых появился на свет неполноценный ребенок. Несчастьем может оказаться неразделенная или разрушенная любовь. «Если ты любишь, не вызывая взаимности, — замечает Маркс, — т. е. если твоя любовь как любовь не по-

' Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 93.

рождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она — несчастье» '.

Но не от любых невзгод и поражений в жизненной борьбе счастье полностью испаряется подобно вылитой на раскаленную сковородку воде. Сила их воздействия стоит в зависимости от характера жертв, их размеров, от отношения к ним личности.

Счастье вообще не может рассматриваться как состояние безоблачного, постоянного спокойствия духа, как некая размеренность и безмятежность существования. Только мещанин пытается «наладить» свою жизнь в соответствии с такой пошлой моделью счастья. Но как бы человек ни ограждал себя от беспокойства, экономя на всяком проявлении собственных влечений души, оно все равно вторгается в его жизнь. Кроме того, счастье не есть состояние непрерывно радостное, бесконечное настроение праздничности, вечно длящееся наслаждение. В обыденном языке счастьем называют состояние, переживаемое в моменты особой радости, бурного прилива духовных сил, необычайной удачи. Такие состояния — яркие точки в биографии каждого человека, вехи приятных воспоминаний или прообразы надежд. Они включаются им в самооценку жизни. Особенно если эти вехи связаны со свершением благородных поступков, с «звездными часами» человека, принявшего верное решение в трудной моральной ситуации и осуществившего его. Однако счастье не может состоять сплошь из такого рода точек. В нем есть будничные стороны. Оно включает и противоположные состояния — грусти, печали, сожалений. Абсолютная удовлетворенность — не более чем бессодержательная абстракция.

Счастье, как это ни парадоксально, заключается в способности идти сквозь отдельные несчастья, преодолевая их, сопротивляясь неблагоприятным обстоятельствам, в готовности и умении не только вынести мелкие неприятности, справиться с отрицательными эмоциями и настроениями или же отказаться от удовлетворения каких-то потребностей, но и пойти на риск, мобилизовать силы, «сжаться в кулак» в нужную минуту, оставаться верным своим идеалам. Счастье — в способности бороться с собственной слабостью, эгоизмом, податливостью неокультуренным желаниям, стремлением капитулировать перед любым импульсом. Именно в этом заключается смысл известного афоризма Маркса: счастье — в борьбе! Такое понимание счастья как свойства цельной личности противостоит капризности «счастья-случая», счастья как дара фортуны. А. С. Макаренко справедливо заметил, что «счастливым человеком нужно уметь быть». Вместе с тем такое понимание счастья несовместимо с установками на «тихое», «растительное существование», на счастье «как отсутствие несчастий». Самоориентация личности на основе высших социальных потребностей как раз и состоит в способности к самоотдаче, творческому горению, которое

1 Маркс К., ЭнгельсФ. Соч., т. 42, с. 151.

смогло бы слить, преобразовать (сублимировать) Даже противоположные эмоции и состояния в общую высшую удовлетворенность от полноты развития жизненных сил в процессе реализации главных целей. Такая удовлетворенность является результатом активности, ее завершением в достижении целей, ибо, по меткому выражению Гегеля, «лавры одного лишь хотения суть сухие листья, которые никогда не зеленели». Итак, счастье — это самооценка всей жизнедеятельности в ее целостности.

Но было бы ошибочно на этом основании утверждать, будто нравственная личность всегда одновременно должна быть и счастливой личностью. Иллюзорная идея тождества счастья и нравственного поведения в классово антагонистическом обществе выполняет компенсаторскую социальную функцию замены, недостатка реальных предпосылок для счастья трудящихся расплывчатыми рассуждениями о моральной удовлетворенности, абсолютно независимой от объективных обстоятельств. Верность идеалу, а в исключительных случаях не только идеалу, но и моральной норме может потребовать от личности жертв, побуждает ее идти на риск счастьем. Самопожертвование может быть одним из вынужденных способов самоутверждения личности. Если страдания и смерть в тяжелых обстоятельствах и были свободно избраны героем, это не означает, что они^ включались им в «проект счастья», ибо счастье приносит не только нравственный характер целей деятельности, но и объективное достижение этих целей. Хотя героическая личность черпает моральную удовлетворенность в сознании выполненного долга и терзалась бы мучительными угрызениями совести, если смалодушничала бы в обстоятельствах, которые требовали самопожертвования, хотя она познала «счастье битвы», ее гибель представляет собой несчастье.

История знает немало примеров, когда революционные борцы за счастье народа рисковали жизнью, шли порой на вынужденный отказ от удовлетворения самых естественных человеческих потребностей и желаний, жертвовали личным счастьем во имя дела, в котором видели смысл своей жизни. По словам К. Маркса, для завершения работы над «Капиталом» он «принес в жертву здоровье, счастье жизни и семью» '. Согласно авторитетному мнению Ф. Меринга, жизненная судьба Маркса поднимается поистине на трагическую высоту и потому, что он добровольно взял на себя свой подвиг, длившийся целыми десятилетиями, отклоняя соблазн компромиссов.

Если нравственное поведение не обязательно, не при всех условиях ведет личность к счастью, то обратная связь носит уже без-

' См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 31, С. 454.

условный характер: вне нравственного поведения нет счастья, вне моральной удовлетворенности нет и высшей удовлетворенности. Иначе говоря, прочное и глубокое счастье может быть только заслуженным; человек должен быть нравственно достойным своего счастья.

Социализм устраняет моральное отчуждение, двойственность моральной регуляции, антагонизм счастья и долга, условия, которые принуждают личность стремиться к собственному благополучию, индивидуалистическому «успеху» за счет общества, других людей. Нормы коммунистической морали требуют поведения, реализующего общественный интерес. Вместе с тем они не требуют от личности (за исключением чрезвычайных ситуаций) линии поведения, заведомо уводящей ее от счастья, препятствующей удовлетворению ее потребностей и интересов. Коммунистическая мораль побуждает — не только нормами, но и принципами, представлениями о смысле жизни, идеале, счастье — к такому типу поведения, который обеспечивает благоприятные материальные и духовные условия для развития личности, указывает на моральную сторону ее жизненных целей и планов, на выбор достойных, морально одобренных средств их достижения. Тем самым она позволяет личности максимально полно удовлетворить ее высшие социальные потребности, свободно и добровольно согласовывать идеалы, жизненные устремления с общественными идеалами, целями и потребностями, добиваться их осуществления в обстановке сотрудничества и взаимопомощи, в рамках коллективных форм жизнедеятельности и возрастающей гуманизации межличностных отношений. Стремление принести людям счастье превращается в глубокую личную потребность, благодаря чему моральные обязанности выполняются без самопринуждения. «Жить во всех людях — вот что такое счастье. Жить для всех людей — вот что такое долг», — писал Р. Роллан.

Хотя в социалистическом обществе отпала буржуазно-индивидуалистическая альтернатива: либо я буду счастлив, либо другой, все же и здесь находятся люди, для которых нормы коммунистической морали еще не стали подлинным убеждением, а усвоены частично или формально, а то и вовсе не усвоены. Для этих людей счастье и благополучие не пересекаются с нравственной стороной их деятельности, ие связываются с переживанием моральной удовлетворенности этой деятельностью. Превратно истолковывая роль денег в социалистическом обществе, они рассматривают счастье преимущественно как обладание деньгами, поскольку это позволяет располагать модными вещами, услугам? и всяческим комфортом, удовлетворять свои прихоти, потакать дурным страстям. По способам достижения такое счастье представляется этому, по меткой характеристике поэта Е. Евтушенко, «розовому племени наслаждение»» либо результатом везения, либо наградой за развитие личностью соответствующих качеств и черт характера (приспособленчество, карьеристское честолюбие, интриганство, жадность, беззастенчивость, лицемерие и т. п.).

Подобные представления об идеале счастливой жизни противоречат принципам и нормам коммунистической морали, влекут за собой отклонение от них или прямое их нарушение в практической деятельности, прикрываемое фразеологией относительно «права на счастье» (стремление к преуспеянию, достижению жизненных благ, количественно и качественно превышающих законный трудовой вклад).

Те люди, которые воспринимают принципы и нормы коммунистической морали лишь как систему запретов, а потому как антипод своего понятия счастья, — эти люди изыскивают всевозможные способы приспособления к ним, подчиняются им либо под давлением передового общественного мнения, либо вследствие эгоистического расчета. Их поведению присуща социальная пассивность, конформизм, ограниченное исполнительство. Равнодушный автоматизм в исполнении моральных требований (так называемый легализм) приводит к тому, что даже нравственные по форме действия постоянно «балансируют» на грани безнравственности. Нет уверенности, что такая личность «без подсказки» сделает правильный моральный выбор в сложной, непривычной, слабоконтролируемой ситуации или же когда такой выбор может как-то нанести ущерб ее корыстным интересам.

Проблема смысла жизни и счастья ставит в этой связи вопрос о так называемых «малых добрых делах». В классовом обществе «малое добро» выступает чаще всего в форме филантропии, жалких подачек неимущим и служит рычагом отвлечения их от преобразующей деятельности. В социалистическом обществе значение «малого добра» становится иным. Оно является одной из форм проявления гуманности в отношениях между людьми, оказывается необходимым дополнением «большого добра», даже если проявляется в ограниченной (бытовой) сфере жизни и направлено непосредственно на отдельную личность. Экономический советник В. И. Ленина В. Смольянинов писал о том, какого требовал отношения Владимир Ильич к жалобщикам и просителям: «К вам поступила жалоба, просьба. Так вообразите же себя на месте жалобщика, постарайтесь душой, сердцем понять его положение. Сочтите, что это вам не отвечают на заявление, что это вас не допускают к начальнику, к которому вы стремитесь попасть... И тогда ты наверняка найдете возможность помочь просителю. Это не филантропия. Это коммунистический подход к человеку».

В сущности, безнравственно и ироническое пренебрежение к «вечным» вопросам о том, как жить и к чему стремиться, так как означает на деле стремление жить по-мещански, удовлетворяясь потребительским обличьем счастья, уклоняться от личной ответственности, тревог за судьбы коллектива, страны, человечества, не

рассматривая самого себя в качестве полномочного представителя социалистического общества. Такой индивидуалистически ориентированной личности доступен лишь суррогат счастья: ради временного и непрочного преуспеяния, успеха в борьбе за изолированное существование она принуждена экономить на саморазвитии, идти на ограничение общения и удовлетворения духовных потребностей. Ее изнуряют колебания между тем, что ей действительно нужно в наш век стремительного роста потребностей, и тем, что ее заставляют желать «рыночная самоориентация», потребительские установки, мещанские миражи «легкой» иди «красивой» жизни. В то же время ей все труднее оправдывать свою деятельность, приписывать ей социальную значимость, дабы поддержать в общественном мнении и перед судом собственной совести хотя бы видимость осмысленности своего бытия и заглушить ощущения, возникающие вследствие несостоятельности и бесперспективности своей жизнедеятельности. Даже побеждая в эпизодических жизненных схватках, она терпит крах в целом. Нередко такая личность загоняет себя в духовный тупик, легко сламывается под тяжестью моральной неудовлетворенности и в поисках выхода обращается иногда к религиозным представлениям о смысле жизни, идеале, счастье или к той «фармакологии духа», которую предлагают различные ущербные скептические и нигилистические воззрения.

Свободное принятие и исполнение требований коммунистической морали как идущих изнутри велений долга и зова совести возможно лишь на основе глубокого усвоения личностью соответствующих моральных принципов и представлений о смысле жизни, идеале, счастье.

Страдания, смерть в бессмертие. Если счастье включает умение переносить страдания, не подчиняться им, не давать отдельным жизненным неудачам разрастаться до вселенских размеров, то, может быть, оно заключает скрытую апологию страдания и аскетизма? Марксистско-ленинская этика не признает за страданиями моральной ценности на манер религиозного или светского аскетизма. Будучи этикой подлинного гуманизма, она не приемлет идеи «очищающего страдания», не отождествляет готовность к жертвам, на которую способны борцы за социальный прогресс, с аскетическим самоистязанием. Голодовки политических заключенных и изнурительные религиозные посты не могут оцениваться одинаково только потому, что в обоих случаях имеет место самоотречение, внешнее сходство в средствах. Самоотверженное поведение может быть эгоистичным и откровенно безнравственным. Самодисциплина борцов за счастье людей насыщена глубокой оптимистической

верой в торжество дела, которому они отдают силы и даже жизнь. Научная этика категорически осуждает безрасчетный культ гибели, установку на самопожертвование ради самопожертвования. Она, в частности, отвергает маоистские извращения коммунистической морали на аскетический лад и соответствующие представления о смысле жизни, идеале и счастье.

Вопрос о страданиях нельзя ставить абстрактно. Важно знать, чьи страдания, каков их источник, в чем их назначение. Есть муки темных и низменных страстей (страдания зависти или от заслуженного возмездия), но есть боль преодоления собственных проступков, муки нравственного восхождения, есть восприимчивость к чужим страданиям, муки творчества или оскорбленной невинности.

Человек смертен, и это одна из причин, почему он радикально несчастен, утверждает пессимистическая философия. Человеческое существование является бытием, идущим к смерти, охваченным «экзистенциальным» страхом перед ничто, перед концом этого существования. Жизнь — всего лишь прелюдия смерти. В качестве выхода пессимизм выдвигает либо идеал покорности судьбе (квиетизм1), который в предельных выводах оказывается лишь особой формой остановки духовной жизни личности, когда духовная смерть предшествует физической, либо стоический идеал противостояния судьбе, презрения к жизненным ценностям, идеал счастья, которое состоит в способности не нуждаться в счастье. Другая реакция на смерть присуща религиозной этике, которая исходит из того, что нравственная жизнь невозможна без веры в потусторонний мир и личное физическое бессмертие. Вера в загробную жизнь, в известной мере освобождая человека от страха перед смертью, вместе с тем мешает осознанию подлинной ценности земной жизни, которая толкуется как состояние лишь предварительное, не дающее полноты и истинности счастья.

С позиций научно-материалистического м