Власть как богодаиность: от Руси киевской к Руси советской

Проблема взаимоотношений между властью и народом всегда была актуальной в России. На протяжении столетий на вершине светской власти оказывались правители, которые считали себя бессознательно (или на сознательном уровне) ставленниками власти божественной. Единственным оправданием деспотической власти царей (генсеков, президентов) служили иррациональные религиозные доктрины.

К X веку в Древней Руси естественным путем сложилась языческая монотеистическая мифологическая система. Во главе ее (до первой, предварительной, религиозной реформы князя Владимира в 980 году, выдвинувшей на первый план Перуна) был творец вселенной, Бог- вседержатель Стрибог (не столько собственное имя, сколько эпитет, определение верховного божества) и сын небесного отца, олицетворение одной из ипостасей солнца Даждьбог. Некоторое подобие славянского языческого и христианского культов было чисто внешним. (Заметим: славянам была чужда мысль о греховности земного мира. Наоборот, они стремились к его устройству.) Боги здесь были благодатной силой, к которой с просьбами о помощи в реализации земных начинаний следовало обращаться лишь в самом крайнем случае. Но поскольку боги находились повсюду, к ним можно было обращаться без робости и страха напрямую. Судьба как фатальное божественное предопределение была здесь неведома. Поклонение явлениям природы было прославлением создавших этот мир сил. Эта мифология освящала в общественном сознании вечевой строй, практику договорных отношений между князьями и вечем. Так, приглашение Рюрика не было чем-то экстраординарным, полностью соответствуя традициям существовавшего политического строя. Таким образом, княжеская власть по представлениям восточных славян - сугубо земной институт. Сакральной же представлялась не должность князя (основная функция которого была защита, а, следовательно, он воспринимался как наемник, который получает за выполнение своих обязательств плату), а институт веча, где в деятельности вечевой власти усматривалась воплощение воли сакральной божественной силы. Основой вечевого устройства была волость, территориальное образование, в котором племенные различия не играли существенной роли. Представители волости составляли народное собрание. Складывающееся понятие «русская земля» как высшая объединительная ценность союза русских земель (а не княжеств) имело совершенно иную мировоззренческую основу, чем, к примеру, «царство» - божественно установленный миропорядок, или возникшее в Московской Руси XVI в. «государство», когда высшие государственные ценности даруются государем-самодержцем как милость. Древнерусские языческая религия и мифология власти Руси докиевской находились в полном соответствии с тогдашним социально-экономическим уровнем. Причем, архаические по своей сути институты власти, когда сакральными считались сами общественные отношения, (например, институт веча), были способны к модернизации и даже к ассимиляции новой внедряемой сверху религии. Так. архиепископ Новгородский, который выступал в качестве третейского арбитра в спорах на самом вече, между вечем и князем, между новгородскими противоборствующими партиями, с 1156 года, утверждался вечем, т.е. получал полномочия не от жреческой касты, а от народа.

Тем не менее, с 988 года, на Руси начинает складываться новое, заимствованное у византийских басилевсов понимание верховного правителя как наместника Христа и воплощения «живого закона».

Выбор укрепившейся здесь военно-аристократической верхушки пал на византийский, цезарепапистский вариант христианства, поскольку он идеологически обеспечивал наиболее сакрализованный тип власти, не предусматривая ее разделения с первосвященником по западноевропейскому, папоцезаристскому образцу. «Именно из Византии заимствуется идея параллелизма монарха и Бога. Однако, эта идея сама по себе отнюдь не предполагает сакрализации монарха Сакрализация предусматривает не просто уподобление монарха Богу, но присвоение монарху особой харизмы, особых благодатных даров, в силу которых он начинает восприниматься как сверхъестественное существо».[53] Новая политическая «надстройка» начала формировать и новый экономический «базис», что стало характерной чертой и для последующего российского пути. Но утверждение новой христианской мифологии власти происходило не посредством рычагов хозяйственной власти, но путем насилия, путем силовых мер. Это и явилось одной из причин княжеских усобиц, повлекших за собой монголо-татарское иго. Церковь механически воспроизводила политическое дробление на уровне церковных структур, не играя особой роли в предотвращении удельной раздробленности. Из собственно мифологических метаморфоз - день неожиданного отступления русов от Царьграда, приписанный патриархом Фотием заступничеству Богоматери, стал торжественно отмечаться в христианизированной Руси как праздник Покрова Богородицы, заступницы Русской земли. Канонизация князей Бориса и Глеба, павших жертвами самодержавных устремлений их брата Святогюлка, послужила укреплению самой теории самовластия, поскольку основная смысловая нагрузка деяний, новоявленных святых - непротивление воле старшего брата. Их смерть политический долг, а канонизация - образец для подражания.

Гак, к примеру, Иван Грозный всерьез выговаривал сбежавшему от его расправы князю Андрею Курбскому за то, что тот, будучи христианином, не захотел принять смерть от своего владыки, т.е. не уподобился Борису и Глебу. «Поступки царя неподотчетны и не нуждаются в оправдании, подобно действиям Бога; в отношении своих подданных царь выступает как Бог, и лишь в его отношениях с Богом проявляется его человеческая природа. «Про что не изволил еси от мене, строптиваго владыки, страдати и венец жизни наследити?» — обращается он к Курбскому, требуя от него того же безрассудного повиновения, которое принадлежит Богу. Курбский между тем не разделяет этой концепции царской власти. В бесчинствах Грозного Курбский видит его отклонение от идеала праведного царя, его превращение из благочестивого монарха в «мучителя». Для Грозного же, напротив, эти бесчинства могут выступать как знак его харизматичности — никакого канона харизматического царя пока еще не складывается, и Грозный воспринимает свой новый статус как возможность полного произвола».[54] Существовала даже четкая взаимосвязь между усилением политического и экономического гнета и появлением в пантеоне православных святых многочисленных отшельников, юродивых, нищих, блаженных и так- далее.

Эпоха монголо-татарского ига - стала золотым веком Православной Церкви, ставшей идеологическим союзником богдыхана. Церковь была освобождена от уплаты дани, обязательной для прочих подданных Монгольской империи. Церковные владения были объявлены неприкосновенными, в обмен же следовало признание ханской власти как богоданной, призыв к повиновению ей. Борьба Православной Церкви с Золотой Ордой - позднейший политический миф. Дмитрий Донской уходил на Куликовскую битву, будучи проклятым митрополитом Киприаном. Весьма противоречивый совет князь получил и от Сергия Радонежского - сначала попытаться покаянно покориться, а сражаться лишь в случае отказа даже от такого мира (и тогда победа неизбежна!).

К XVI в. церковь - крупнейший землевладелец (даже после ликвидации вотчинного светского землевладения). Но в политических вопросах она не просто играет подчиненную роль, но и обеспечивает легитимацию (например, чуждым национальным экономическим интересам мифом особой богоизбранности «Третьего Рима») установившегося режима цезаропапизма (совсем по византийской схеме, патриархи в любой момент могли быть смешены царями). «Концепция Москвы — Третьего Рима, делая русского великого князя наследником византийского императора, ставила его в то же время в положение, не имевшее прямого прецедента в рамках византийского образца. Концепция Москвы — Третьего Рима носила эсхатологический характер, и в этом контексте русский монарх как глава последнего православного царства наделялся мессианистической ролью».[55]

Конечно же. такая мифология власти, как и сама Православная Церковь, не могли служить идеологической опорой реформаторской политике Петра I, человека внутренне верующего, но настроенного архиантиклерикально (высшим выражением этих настроений стала ликвидация им в 1721 году Патриаршества и создание Духовной коллегии, позже - Святейшего Правительствующего Синода).

«Идеологии петровской эпохи было свойственно представлять переживаемое Россией в начале XVIII в время как некий исходный пункт, точку отсчета. Все предшествующее объявлялось как бы несуществующим или, по крайней мере, не имеющим исторического бытия, временем невежества и хаоса. Допетровская Русь получала в их сознании признаки энтропии.

Идеальная Россия мыслилась как не соотнесенная с предшествующей, в предшествующей же России выделялись не присущие ей черты, а то, чего ей с позиции этого идеала не хватало».[56] Введение им в русскую политическую мысль стоящего над монархом понятия государства, стали началом крушения православной мифологии власти.

С намерением установить в России светское всесословное государство взошла на престол Екатерина II, имеющая, по ее словам, «отменно республиканскую душу». Она тоже не только не могла опереться на учение и авторитет Церкви в задуманных преобразованиях, но, и вынуждена была отстранить духовенство от выборов в народный представительный орган - Комиссию об Уложении, созванную для пересмотра законодательства в 1767 году. Депутатам был предложен «Наказ Екатерины» - модель всесословного государства (о котором во Франции заговорят лишь 22 года спустя!), с более чем радищевской критикой крепостного права, противником которого императрица была по личным свои воззрениям. Важное ее свершение - секуляризация церковных земель (т. н. «крещеной собственности») в 1764 году. При этом справедливости ради, нужно отметить, что высшая церковная иерархия проявила при этом вынужденную лояльность. Ни один ее представитель вплоть до 1861 года не выступил против права одних православных владеть другими. Лишенному экономической основы православию стала отводиться чисто культурная сфера - главным образом, для неграмотных непривилегированных слоев. (А в высших слоях общества получила развитие аристократическая масонская «малая Церковь», стремящаяся оградиться от православия своими догматами и символами.)

Полный преобразовательских замыслов. Александр I тоже начал с создания готовящего реформы «Негласного комитета», («якобинской шайки», по определению Г.Р. Державина). Главное значение «Указа о вольных хлебопашцах» (1803) - идея освобождения крестьян с землей за выкуп. Составленное М.М. Сперанским «Введение к Уложению государственных законов» предусматривало возвращение части политического суверенитета народу, учреждение высшего законодательного органа - Государственной Думы, вводило понятие гражданских и политических прав. Однако в России на пути реформ встала консолидированная дворянско-бюрократическая сила с жизненно важными для нее догмами государственного Православия, возникла даже идея возведения на престол великой княжны Екатерины. С крушением реформаторских замыслов царя пришло понимание, что в его силах лишь удерживать страну от погрязания в хаос, для чего вновь было востребована Церковь. Религиозные же поиски Александра переносится на общехристианскую политику, выразившуюся в основании Священного союза, с тремя монархами - православным, католическим и протестантским.

Вскоре «образовался» идеологический «железный занавес», по одну сторону которого оказался Запад с идеей политического суверенитета народа, а по другую - идея самодержца как наместника Христа. (Кстати, уложение о наказаниях (1845 года) с равным наказанием и за умысел, и за поступок закладывало те принципы, что позже составили правовой фундамент сталинского ГУЛАГа). С 1878 года, когда политические дела перестали быть подсудны гражданским делам, в России окончательно складывается система государственного террора.

В целом, основываясь на том, что мы сказали ранее, можно провести очень интересную аналогию с историческим путем России в контексте поднятой нами проблемы.

С процессом христианизации, наша страна вступила на путь, по которому уже шла европейская цивилизация. Фигура князя Владимира становится одной из ключевых на историческом полотне России. Именно с этого момента начинается становление и укрепление священного статуса царской власти.

На протяжении нескольких столетий (вплоть до правления Ивана III). несмотря на феодальную раздробленность, и верховенство церкви над делами мирскими, царская (княжеская) власть была желанной вершиной, к которой стремились все, кто мало-мальски мог претендовать на престол, потому что. несмотря на хаос и разноголосицу того времени отношение к княжеской власти (в целом) было отношением к Мессии, который спасет страну от врагов (здесь мы. конечно, имеем в виду владычество монголо-татарского ига).

Таким Мессией оказался Иван Великий (III). Его царствование стало переломным моментом в метаморфозах верховной власти в России. Именно в его правлении символом царской власти стал герб России, на котором будут вычертаны слова: «Великий князь Божией милостью Государь Всея Руси».

Эпоха Смутного времени (XVII в.) стала первым срывом сакрального статуса власти. После ожесточенных бунтов, бегства прямых наследников на престол от мятежников и его (т. е. престола) захвата самозванцами, на троне утверждается династия Романовых, династия, которая просуществует три сотни лет.

С правлением Петра I власть государя (или уже императора) начинает сочетать в себе две ветви - церковную и светскую. Упразднение института патриаршества и захват полновластного управления страной, невероятная харизма этого политического деятеля, энергия и деятельный, живой ум сделали этого правителя поистине знаковой фигурой, но, одновременно с этим послужили началом для десакрализации его власти. (В самом деле, как можно обожествлять человека, который сам плотничает, строит корабли, учится у немцев и таскает за бороды почтенное боярство?)

Период дворцовых переворотов, начавшийся практически сразу- после смерти Петра, ярко высвечивает момент нестабильности, разбалансированности власти. Даже Екатерина Великая, «республиканка» и «Государыня» не смогла стать тем символом, в котором нуждался народ.

Империя все чаще обнаруживала в себе признаки одряхления. И вершиной этого процесса стало царствие Николая II. События «Кровавого воскресения», когда мирная демонстрация рабочих, ожидавших от царя защиты и милости, была расстреляна царскими войсками, считаются началом революции 1905 года и важной вехой российской истории. Дело не только в том, что в этот день на Дворцовой площади из числа демонстрантов было убито около 200 и много больше ранено. В этот день был нанесен непоправимый удар по идеократическим основам империи. Как известно, начиная с Николая I, русские цари в своем правлении опирались на формулу Уварова:

«православие, самодержавие, народность». После 9 января эта триада утратила смысл. Народ, который долгое время ни народники, ни эсеры не могли подтолкнуть к противоправительственным действиям, включился в революционную борьбу.

Повсеместные стачки и забастовки заставили Николая II издать Манифест от 17 февраля 1905 года, который даровал населению империи некоторые гражданские свободы, но не принес желаемого «умиротворения». Как указывал граф Витте в докладе, написанном для царя и ставшем основанием для издания Манифеста, «волнение, охватившее разнообразные слои российского общества, не может быть рассматриваемо как следствие частичных несовершенств или только как результат организованных действий крайних партий. Корни этого волнения, несомненно, лежат глубже. Они в нарушении равновесия между идейными стремлениями русского мыслящего общества и внешними формами жизни. Россия переросла форму существующего строя. Она стремится к строю правовому на основе гражданской свободы».[57]