Что «присваивает» креативный класс?

В традиции выделения в обществе определенных классов часто присутствует критерий того, что и в каких формах данный класс присваивает в материальном смысле. Сегодня имеет место ситуация, когда креативный класс (или, по крайней мере, его активное ядро) выдвигает требование об обязательных гарантиях его образа жизни как условии творчества и прогресса вообще. Фактически, это присвоение права на создание будущего в социальном и техническом смысле. То есть право на «конструирование прогресса» дается только разделяющим «постматериальные ценности».

И линия разрыва между этим классом и другими частями общества состоит только на первый взгляд в некой повышенной готовности к протестной активности, в чем его часто обвиняют из консервативно-патриотического лагеря, называя проводником «дестабилизации». Если мы хотим говорить не только о штампах политповестки дня, а о том, какие социальные процессы в течение последних десятилетий привели к формированию этой группы, то можно увидеть проблему куда более глубокую, чем самоидентификация условного офисного работника из «креативного» сектора и его планы посетить или не посетить какой-нибудь митинг.

Эта проблема заключается в том, что само понятие развития, интенции творчества и социального конструирования были в какой-то момент успешно канализированы машиной глобализированного капитализма в безопасное для нее русло. Но этот этап – когда для ощущения себя свободным и успешным условному рекламщику или пиарщику было достаточно гулять по своему офису в майке с портретом Че – сегодня подходит к концу. Для канализации естественного стремления к развитию и творчеству используются «фантики» уже не только креативной самореализации – это и модный экологизм, и волонтерство, и борьба за права различных меньшинств, и принадлежность к виртуальным сообществам. Все эти симулякры «малых дел», «малых свобод» и «малых справедливостей», с одной стороны, действительно позволяют вовлекать креативный класс в определенные политические акции, но с другой стороны, делают его абсолютно стерильным с точки зрения реализации по-настоящему масштабных (а потому неизбежно мобилизационных) проектов развития.

Вопрос ведь не в том, какой модный офис и экологически чистый пригород надо предоставить молодым и образованным, чтобы они там придумали новую версию очередного айфона, а также могли раз в году посетить честные выборы. Как писал автор теории креативного класса Ричард Флорида, человек из 50-х, попав на машине времени в наши дни, спросил бы нас не про то, чем айфон отличается от телефонной трубки 50-летней давности. Он бы спросил «Почему мы еще не покорили космос?» или «А где же роботы?». Ответ Флориды таков: да, роботов и космоса нет, но зато мы ходим в офисы без галстуков, меняем работу и место жительства, когда захотим, «один и тот же человек может быть одновременно писателем, исследователем, консультантом, велосипедистом, скалолазом, любителем электроники, этнической музыки, эйсид-джаза, поваром-любителем, поклонником хороших вин или владельцем мини-пивоварни». И вообще, у нас «изменчивость и неопределенность становятся нормой жизни». Это было написано в 2002 году. Сегодня спустя 10 лет мы видим, что все это благолепие происходит на фоне все растущей власти ТНК, по своему влиянию уже не уступающих национальным государствам (но тоталитарны, по определению, разумеется, лишь последние!), повсеместного увеличения неравенства (хотя миллиардеры теперь демократично носят недорогие джинсы) и закрытия социальных лифтов. Вместо космоса, роботов и общества социальной справедливости и равных возможностей у нас возникают новые кастовые структуры. И то, что некоторые в них имеют (пока еще) возможность в симпатичном интерьере из экотериалов монтировать рекламные ролики под звуки эйсид-джаза, совершенно не снимает вопроса об отказе от по-настоящему масштабного прогресса.

Именно ценностные трансформации стали в итоге признаком эпохи, когда на сцену вышел креативный класс. Здесь и находится основной водораздел между креативным классом и остальным обществом. И здесь очень важно понять главный, хотя и скрытый тезис «теории креативности» – за вами оставляют право заниматься творческим трудом, любить свою работу и желать полноценной обстановки работы и отдыха только при условии, что вы отбрасываете традиции и иерархии, рвете связь со своей страной как национальным государством и вообще «Родиной», готовы принять постконвенциональную мораль, отказавшись от четких этических стандартов, базирующихся на этой традиции и исторической преемственности. Креативный класс предельно «номадичен» – это проявляется в частности в готовности сменить место и вообще страну проживания ради интересного проекта, более привлекательных или просто новых условий жизни и т.д.

Ключевым для нас является факт связки между этим мировоззрением и самой идеей создания нового. То есть вы в этой парадигме (и как личность, и как государство) будете объявлены априори неспособными к строительству будущего, если вы не занимаетесь деконструкцией традиционных принципов и институтов. Вот пример такой логики: «Культурное многообразие, индифферентность относительно типа собственности, уважение к половой ориентации должно быть естественным фоном в экономике знаний. Эксперименты со знаниями, нравится нам это или нет, уже неотделимы от экспериментов с деньгами, культурной и даже половой идентификацией. И дело тут не в толерантности. Смысл в создании условий для конкуренции перфекционистов – тех, кто ради своих идей готов пробовать самые разные жизненные обстоятельства. И пусть пробуют, не сильно-то они кому-то и мешают, если разобраться. А иначе не будет никакой модернизации, последовательно возродим госплан и не более» (Игорь Реморенко, «Время сложных решений», Сноб.ру)

Но действительно ли быть способным к созданию нового – это в обязательном порядке «девиационный» сценарий? Думается, здесь есть путаница в терминологии. Люди, способные к масштабным мечтам и желающие не просто «самореализации», а участия в проектах по созданию новой социальной реальности – как раз не удовлетворятся экспериментами «с деньгами, культурной и даже половой идентификацией». Более того, возвращаясь к вопросам о роботах и освоении космоса, – именно потому их и нет, что вся энергия уже не одного поколения выпускается в свисток иллюзорной креативности с обязательным придатком в виде «посттрадиционных ценностей».

Думается, что люди в России по своему менталитету скорее склонны к проектам «идеального типа». Собственно большую часть если не креативного, то уж точно офисного российского класса составляют те, кто, условно говоря, либо был тем самым инженером, проектировавшим самолеты, но ушедшим в офис в 90-е, либо те, кто быть этим инженером успел только помечтать, но в 90-е поступил учиться уже на менеджера. В России «подлинный креатив» базируется скорее на желании быть причастным к «большому проекту» в масштабах страны и даже мира, нежели на вышеописанной принадлежности к среде «креативных девиаций». И вовлечь в такие проекты можно гораздо большее число россиян, чем при ориентации на ценности глобализированного креативного класса.

Однако отсутствие такого проекта несомненно будет выталкивать творческих и инициативных людей в те ниши, где они будут искать хоть какой-то самореализации. Государство такой задачи не ставит – как заявлял бывший министр образования, нам надо воспитывать не творцов, а потребителей. Между тем, предложить вместо суррогатов подлинно масштабные проекты создания новой социальной, культурной и экономической реальности – ключ не только к созданию своего класса творцов, но и к будущему страны в целом. И к предотвращению противопоставления «креативных» «некреативным».