VIII в. до н. э. VII в. до н. э. VI в. до н. э

V в. до н. э. IV в. до н. э. III в. до н. э. II В. до н. э.

I в. до н. э.

I в. Н. э.

II в.

III в.

IV в.

V в.

VI в.

VII в.

VIII в.

IX в.

X в.

XI в.

XII в.

XIII в.

XIV в.

XV в.

XVI в.

XVII в.

XVIII в.

XIX в.

Западная Европа (христианский мир)

XX в. (1901—1908 гг.)

Число научных открытия и технических изобретений: 6-1                     Греция       и       Рим             4 -1 4-, 4 6 8 12 53 65

127 429 691 1574 8527 862

В течение идеациональных веков греческой культуры (VIII—VI вв. до н. э.) число открытий и изобретений незначительно. Начиная со второй половины VI века до нашей эры число открытий резко возрастает и остается на высоком для античного мира уровне до IV века нашей эры — период чувственной культуры и истины. Начиная с V века нашей эры достигнутый уровень снова падает, оставаясь почти неизменным вплоть До XIII века — периода господства идеациональной культуры и истины. Начиная с XIII века он вновь начинает неуклонно возрастать, достигая в XIX —XX столетиях беспрецедентного уровня. Лишь только один XIX ®ек принес открытий и изобретений больше, чем все предшествующие столетия, вместе взятые.

В). Чувственная истина или эмпиризм отрицает, как мы видели, ■'Иобую богоявленную сверхчувственную истину. Она также подвергает ^Мнению до определенного предела разум и логику, если их выводы не ^п°Дтверждаются показаниями органов ощущений. Если дедуктивная ^л°гика противоречит показаниям органов чувств, то ее выводы призна­йся ложными. Поэтому в чувственных культурах и обществах эм- ^Пирические системы философии набирают силу, а философия, основанная *** идеалистической и идеациональной истинах, приходит в упадок. Это j^Poujo подтверждается соответствующими историческими фактами, ^пример, сравнительное соотношение эмпиризма на фоне других фи- ^л°софских систем по векам было следующим: 0% с VII века по X век включительно; 7.7% в XI веке; 14.3% в XII веке; 12.8% в XIII веке; 17.2% ® XIV веке; 7.2% в XV веке; 15.8% в XVI веке; 29.6% в XVII веке; 37.5% ⁸ XVIII веке; 42.6% в XIX веке; 53% в период 1900—1920 годов. Если мы

добавим к эмпиризму другие родственные ему системы, таки критицизм и скептицизм, то в целом эмпирическая система дог^' общей цифры 47,5% в XVIII веке; 55,7% в XIX веке; 72% _в *^ИгНе_т 1900—1920 годов. Таким образом, в течение большей части спе^^И°^д веков эмпиризм оставался на уровне, близком к нулю. Мы видели п^¹¹^ что эти же столетия были Bliitezeit¹* идеациональных изобразитель^НСе' искусств; они же дают самый низкий процент научных открытий и и***⁴* ретений. Диаграмма № 2 иллюстрирует развитие эмпиризма на других систем с 600 года до нашей эры по 1900 год.

Диаграмма 2

600 400 200

200 400 600 800 1000 1200 1400 1600 1800

Эмпиризм | | Рационализм

Мистицизм Критицизм

gggl Скептицизм Е^З Фидеизм

Когда мы переходим к столетиям, отмеченным возрождением чувст­венного искусства и культуры, мы наблюдаем, как с самыми незначи­тельными отклонениями эмпиризм начинает идти параллельно со все возрастающим потоком открытий и изобретений. За последние два столетия оба процесса достигают самого высокого уровня. С другой стороны, системы философии, основанные на идеациональной и иде­алистической истинах, движутся в обратном направлении; они состав­ляли от 80% до 100% в период с VII по X век и доходят приблизительно до 30% и 12% в XIX и XX веках соответственно.

Короче говоря, чувственная форма искусства, эмпирическая система философии, чувственная истина, научные открытия и технологические изобретения двигаются параллельно, поднимаясь и падая в строгом соответствии со взлетами и падениями чувственной сверхсистемы культу­ры. Точно так же двигаются в одном направлении идеационально и идеалистическое искусство и неэмпирические философские теории» основанные на идеациональной и идеалистической истинах. Их двйЖ^еВ*£ противоположно движению чувственного искусства, технологии и э лирической философии. _я

Г). Всесторонне развитая чувственная система истины и ^зна!?_й' рассматривающая все, будь то открыто или завуалированно, в матер

_ическом ракурсе неизбежно материалистична. В то время как ум, зонный с истиной веры, одухотворяет все и рассматривает даже с**³ _{йК> как чистое} проявление сверхчувственной реальности, то ум,

-,_е духовные явления и рассматривает их как чистое проявление или бочный продукт материальных явлений. Отсюда общая тенденция ¹¹⁰ ого мышления рассматривать мир — даже человека, его

и сознание — материалистично, механистично и бихеви-

^ ТУРУ и сознание — материалистично, механистично и оихеви- ^ястично. Человек становится, в чувственной научной дефиниции, комплексом электронов и протонов", животным организмом, рефлек­сным механизмом, многообразием отношений типа стимул — реак- ^Т|яя психоаналитическим "мешком", наполненным физиологическими Стремлениями. "Сознание" объявляется неточным и субъективным Понятием, обозначающим физиологические реакции и открытые дейст- _йЯ заданного типа. Все концепции и теории, основанные на духовной, сверхчувственной, нематериальной реальности, отклоняются как заблу­ждения, как невежественные или как результат злоупотребления слова- ^ Эта тенденция проявляется во всех отношениях. Наши статистичес­кие данные показывают, что периоды, отмеченные возрастающим влиянием чувственной истины, идут параллельно с усилением матери­алистического миропонимания и с соответствующим упадком идеаци­ональной и идеалистической философии. Таким образом, в течение столетий раннего и развитого средневековья процент материалистичес­кой философии среди всех других философий с VI по XIV век был равен нулю, а процент идеалистической философии и Weltanschauung¹* равнял­ся 100%. В XIX—XX веках материализм возрос соответственно до 12.7% и 23.3%, а идеализм пошел на убыль соответственно до 55.9% и 40.9%; остальной процент выпадает на философию, синтезирующую идеализм и материализм.

Научные теории, основанные на истине чувств, имеют тенденцию стать материалистическими, механическими и количественными, даже в трактовке человека, культуры и духовных явлений. Социальные и пси­хологические науки имитируют естественные науки, пытаясь подходить к проблеме человека так же, как физики и химики анализируют неор­ганические явления. В области общественных наук все духовные и куль­турные явления начинают трактоваться с позиций бихевиоризма, физио­логии, рефлексологии, эндокринологии и психоаналитики. Общество становится практически мыслящим, а "экономическая интерпретация истории" получает бесспорный перевес. Широкое распространение в био- П>афиях, истории, антропологии, социологии и физиологии приобретает полупорнографическая" концепция человеческой культуры. Все духо­вое, сверхчувственное или идеалистическое высмеивается, заменяется Унижающими интерпретациями. Все это аналогично негативным, извра­щенным, субсоциальным и психопатологическим пристрастиям, проде­монстрированным изящными искусствами в пору декаданса чувственной

оДЯшИ**ся под влиянием истины чувств, материализует все, даже if духовные явления и рассматривает их как чистое проявлени цоб

_ПозЕсли реальность сенсорна и чувства есть единственный источник ^Нания, то описанная тенденция вполне объяснима, ибо что может б*" более чувственным, с этой точки зрения, чем материя, и что может ^ь реальнее рефлексов, пищеварительных функций, секса и т. п. Изли- ^г°^в°рить, что такое отношение является следствием основной по- чувственной системы.

Д). В такой культуре материальные ценности естественно стан определяющими, начиная со всемогущего богатства и кончая °^ВяТс* ценностями, которые удовлетворяют физиологические потребност^**¹¹ ловека и обеспечивают его обыденный комфорт. Чувственные по^И ности и удовольствие, как мы видим, становятся единственным кои^^ ем того, что такое хорошо и что такое плохо. ^ТеРи-

Е). Следующим следствием такой системы истины является раза темпорального, релятивистского и нигилистического склада ума. 4v*^THe венный мир находится в состоянии постоянного течения и становле ^ В нем нет ничего неизменного — даже вечное высшее бытие. Ра^НИЯ' находящийся во власти истины чувств, просто не воспринимает како^' либо постоянства, а постигает все ценности в условиях изменения и ^Г° рехода. Чувственный склад ума рассматривает все с точки зрения эвол*Г ции и прогресса. Это приводит к возрастающему отрицанию вечны ценностей, которые вытесняются временными или быстротечными cooS ражениями. Чувственное общество живет в настоящем и ценит только настоящее. Так как прошлое необратимо и уже более не существует а будущее еще не наступило, тем более что оно всегда неясно, то только настоящий момент реален и желанен.

Отсюда — чувственный Сагре diem^[308]*, завтрашнее призрачно; ухвати сегодняшний поцелуй; быстро обогащайся; захвати власть; цени по­пулярность, славу и возможности текущего момента, так как осознаются только ценности настоящего. Но поскольку темп изменений все время ускоряется, то это "настоящее" становится все короче и все более преходящим. А оттого громадная роль времени в жизни и деятельности такого общества. "Tempus fugit, tempora mutantur et nos mutamur in illis"^[309]* и "tempus edax rerum"^[310]* становятся лозунгами чувственного мен­талитета.

В той же самой системе истины и ценностей возникает доктрина релятивизма. Так как все подвержено постоянному изменению и так как чувственное восприятие нетождественно у разных индивидов и групп, то, следовательно, не существует ничего абсолютного. Все становится от­носительным — истина и ошибка, этические и эстетические каноны и многое другое. Что-то может быть добродетельным сегодня и поте­рять свой смысл назавтра; при неких заданных условиях одно утвержде­ние может оказаться истинным, при других — ложным. Чувственное наблюдение показывает, что научные, философские, религиозные, мо­ральные, эстетические и другие ценности и нормы меняются в зависимо­сти от личности, группы и времени. Таким образом, суждение все в мире относительно" становится девизом чувственной истины. ^^TCKJj ее негативное отношение к любому постулируемому абсолюту. ** релятивизм, единожды принятый, неизбежно становится все более и лее бескомпромиссным до тех пор, пока наконец все ^{относите}^^Ьз_ГИ. истины и ценности не "релятивизированы" и не разобьются вдрсое

или поздно релятивизм уступает место скептицизму, цинизму ^ра'\гилизму. Сама граница между истинным и ложным, правильным И Правильным исчезает, а общество погружается в состояние насто- И ^н ₀ морального, умственного и культурного хаоса. Ни одно общество ^ _оЖет существовать при таких условиях. Оно или гибнет, или выра- баты^{вает нов}У^ю систему истины — более надежную и подходящую его опросам.

Ж) Все ^{это означает}> ^что чувственная истина, когда ее делают _кЛЮчительной, неизбежно развивается в своего рода иллюзионизм, ^ИСкотором она сама себя разрушает. Вместо действенного познания ^Р_бъективной реальности и ценностей она все больше и больше дает °аМ относительных и условных намеков, узаконивающих мимолетные ^гтенки постоянно изменяющихся чувственных впечатлений, которые пазнягся в зависимости от людей, групп и внешних обстоятельств. Вместо того чтобы вскрывать истину как adaequatio intellectus et rei^[311]*, она дает всего лишь впечатление и искусственные конструкции, от­носящиеся к чему-то, по существу, неизвестному. Декадентская чу­вственная наука даже открещивается от того, что она имеет дело с объективной реальностью. Она предлагает только лишь допущения и утверждения, основанные на чувственном наблюдении, которое ока­зывается удобным и поэтому правдоподобным. Данная формулировка задач чувственной науки эквивалентна закапыванию истины, дейст­вительности и самой науки. Ситуация в целом становится довольно странной: никто не знает, в чем заключается чувственное утверждение, с чем оно связано и на что претендует. И если она не связана с реальностью и не предоставляет заключений постигающего разума об этой реальности, тогда что же это? Так чувственная истина в ко­нечном счете роет свою собственную могилу.

3). Та же система истины порождает номиналистские и сингуляристс- кие умонастроения, характеризующие чувственное общество. Чувствен­ные впечатления всегда индивидуальны. Например, мы не воспринимаем род лошади или род человека, то есть сущности, категории, универса­лии. Мы воспринимаем только отдельную лошадь или другие предметы в их чувственном проявлении. Отсюда — популярность номинализма с его аксиомой "Universalia sunt nomina"^[312]*: все универсалии, категории, концепции суть всего лишь слова, употребленные ненаучно и не от­носящиеся к объективной реальности. Они всего лишь результат власти слов над ненаучными умами. Отсюда же происходит нежелание призна­ть реальность универсалий и сущностей. Человек предпочитает и рад иметь дело с конкретными явлениями. Чувственный образ мысли рас­сматривает общество как сумму взаимодействующих индивидов. Он не ^иДит леса за деревьями. Все это напоминает нам ситуацию с чувствен­ен живописью, воспринимающей только чувственные поверхностные ^явления предметов. Научные теории постепенно становятся все более ^содержательными и поверхностными, полностью растворенными вымышленных, надуманных утверждениях или чисто утилитарных Условных придумках, пустых и безответственных.. И). Рассмотрим теперь утилитаристский, гедонистический, прагма- ли?^еСКи"' ^пР^{актически}й " инструментальный характер науки, псевдоре- ^^иии этики чувственной культуры. Поскольку чувственное познание не ничего абсолютного (включая действенную истину, независимую

от чувственных заключений) и рассматривает любую "истину" _Как румент приспособления к чувственному миру, сотворенному дл_я чтобы сделать жизнь более приятной и менее тягостной, то утверж ^Т°^г°> и теории, которые оказываются полезными, доставляющими удов вие и удобными, становятся истинными, а те, которые оказыв°^ЛЬст~ бесполезными, неудобными и неэкономичными, считаются ложн*°^ТСя Savoir pour prevoir, prevoir pour pouvoir^[313]* — девиз этой науки. ^Ь1Ми-

I. Наука и философия, каг мы видели, становятся пропитаны утилитарными целями. Только те дисциплины, которые, как физ****¹¹ химия, биология и медицина, география, технология, политика, эко*^ мика, практичные и полезные, интенсивно культивируются. Orcin° вышеупомянутый прогресс естественных и технологических знаний Л гие дисциплины, будь то метафизическая или "непрагматичная" филос^ фия, трансцендентальная религия и абсолютная этика, фактически иг норируются. Пока они сохраняются, они приобретают все тот же утили тарный, чувственный, прагматический или инструментальный характер Физиология, как наука о человеческой душе, оказывается физиологи^ нервной системы и рефлексов. Религия, как откровение Бога, опускается до уровня вторичного "социального убеждения" своего рода полити­ческого кредо. Философия, как познание сущностей и объективной ре­альности с ее допускаемым знанием, становится неопределенной иде­ологией, посвященной оправданию или порицанию топ или иной систе­мы чувственных ценностей и проявлений, или всего лишь обобщением основанным на заключениях утилитарных наук, или перегруженным деталями, формальным и пустым семантическим исследованием "логи­ческого синтаксиса языка" с его подражательной псевдоматематикой и псевдосимволической логикой и бэконовской верой в возможность чисто механической техники конструирования "чувственно достоверных утверждений". Философия же становится выражением несуществования всего, кроме чувственной действительности, системой негативного кри­тицизма, агностицизма (мы не можем познать любую объективную реальность; если же и сможем, то никак не в силах ее выразить; если бы нам удалось это сделать, то мы не можем передать это знание другим). Короче говоря, философия оказывается второстепенной чувственной утилитарной наукой, состоящей из эмпиризма, критицизма, агностициз­ма, скептицизма, инструментализма и операционализма, отмеченных теми же утилитарными и прагматическими чертами. _t

И так обстоят дела с другими дисциплинами. Savoir pour pouvoir становится одним из высших критериев. Все, что не поддается прак­тической проверке, отрицается; все, что допускает ее, приобретает досто­инство научного или достоверного знания. ч

II. Тот же характер носит система образования (прежде всего дающая "полезные знания" и навыки. Ее главная забота подготов удачливых бизнесменов, ремесленников, инженеров, политиков, к>р^ стов, докторов, учителей, священников и т. д. В таких искусствах, умение сколачивать состояние, вести фермерское хозяйство, ^гоТОВ_чнТь стричь, изобретать машины, вести исследовательскую работу, У ^ и проповедовать, стараются добиваться мастерства. Начальное, ^cP~_eH0Ji и высшее образование — все они сориентированы в одном направ ^ и уделяют мало внимания, если вообще уделяют, на забытук> ^ ^ реального знания и мудрости — природу объективной реальности
явных ценностей. Так как считается, что оно лишено кратковременной ^т _иЛИтарности, о нем лишь изредка вспоминают, его же роль в школь­ных программах чувственного общества крайне незначительна. ^Н Таковы вкратце некоторые черты чувственной истины и общества, котором она процветает.

Идеациональная и идеалистическая системы истины и знания. Идеаци- ональная система истины — полная противоположность чувственной _системе. Она сосредоточена в основном на сверхчувственной реальности _й ценностях. Она основана на откровении, божественном вдохновении _и мистическом опыте, который считается истинным и абсолютным. Главный интерес идеационального познания — Бог и его царство, которые принимаются за объективную реальность. Поэтому богоотк- ровенная религия и теология ста ювятся повелительницами истинной мудрости и науки, а эмпирические познания всего лишь обслуживают их. ум, над которым властвует истина веры, направлен на вечные истины, _Б противопоставление преходящим истинам чувств. Она идеалистична, так как реальность рассматривается как духовная и нематериальная. Она абсолютистская, неутилитарная, непрагматичная.

Наконец, идеалистическая система истины занимает промежуточное звено между чувственной и идеациональной системами и объединяет в своем тигле три отличительных элемента чувственной, религиозной и рационалистической истины. Системы Платона и Аристотеля, Альберта Великого и Фомы Аквинского — лучшие примеры попыток синтезировать в одном целом божественную, чувственную и диалектическую истину.

2. Периодичность в господстве систем истины в истории

Вся предшествующая характеристика чувственной системы истины, науки и культуры — лишь набросок портрета преобладающей в запад­ном обществе в течение последних четырех столетий системы. Тело нашей истины — наука. Она представляет собой связующее звено эм­пирического и чувственного знания, результат наблюдений над чувствен­ными фактами и экспериментирования с ними. Она, без сомнения, включает в себя некоторые элементы логической истины (разум), выра­женные в базовых концепциях и математико-логических заключениях. Но даже эти концепции и заключения признаются валидными только в/гом случае, если они подтверждаются чувственным опытом. Основной характер этой логико-чувственной ткани мышления подтверждается вдо­бавок тем фактом, что термины "научный" и "истинный", "ненаучный" и "ложный" используются синонимично.

Логически встает вопрос. В чем же тогда заключается современный кризис? Каковы его симптомы и каковы его причины? Для многих сама ^возможность подобного кризиса кажется невероятной. Они продолжают полагать, что включенная в науку истина чувств суть единственная система достоверной истины, то есть, как таковая, она не может пережи- ^Вать какого-либо кризиса (за исключением, пожалуй, замены одной Научной теории на другую). Ей суждено развиваться дальше, так как на настоящей ступени развития науки и культуры уже никак невозможно °братное движение от науки к невежеству, от истины к заблуждению, от Испытанного чувственного познания к магическим умозрительным веро- ^ваниям. Такая аргументация все еще превалирует и звучит достаточно Убедительно. Тем не менее, как и многие современные верования, она ошибочна.

Ее первая ошибка — это иллюзия того, что может быть только °°на система истины, а именно истина чувств. Мы уже видели, что
в действительности было по крайней мере три фундаментал системы: идеациональная, идеалистическая и чувственная. Ее следу^^НЬ1х заблуждение — вера в то, что в ходе истории была лишь линейная тенденция в направлении чувственной истины, хотя и°^^На раллельно с другой тенденцией — диалектико-спекулятивной. т_а ^naJ подход, как мы видели, изначально ложен. Е ходе греко-римс*⁰- и западной истории периодически преобладала то одна, то система. Чувственная истина крито-микенской цивилизации уступи** место греческой идеациональной истине VIII—VI веков до наи/¹* эры, а она в свою очередь — идеалистической истине V ве^ до нашей эры. Придя ей на смену, чувственная истина вновь бе*³ раздельно господствует в период с III века до нашей эры п IV век нашей эры. Затем последовали века доминирования иде° ациональной истины христианства с VI века по XII век. В XIII веке идеалистическая истина вновь становится преобладающей, но ненадолго, ей на смену пришла третья фаза чувственной истины утвердившая свое влияние с XVI века и по настоящее время. Иными словами, вместо стабильной поступательной тенденции развития чувственной истины мы свидетельствуем ряд колебаний от одной доминирующей системы к другой.

Причина таких колебаний легко понятна. Ни одна система не заклю­чает в себе всю истину, так же как и ни одна другая не является целиком ошибочной. Если бы одна из этих систем заключала в себе всю истину и ничего, кроме истины, другие же представляли собой лишь чистое заблуждение, то колебаний, о которых мы только что говорили, по определению не существовало бы. Ни один человек не просуществовал бы, если бы все его верования и убеждения были бы ошибочными. Если бы он приписывал качества коровы собаке, принимал врага за друга, а друга за врага, ел бы несъедобное, не мог бы отличить яда, ничего не знал бы о погоде, то он попросту бы вскоре умер. Совершенно невероят­но при этих условиях выжить и обществу, а тем более десятилетиями и столетиями, что доказано множеством обществ, управляемых либо истиной веры, либо истиной разума. Идеациональная истина господ­ствовала в средневековой Европе почти шесть столетий, тем не менее западное общество не погибло. Исторический факт, таким образом, доказывает, что ни вера, ни разум не являются целиком ошибочными. Каждая из систем частично истинна и достоверна, предоставляя знание важнейших аспектов сложной объективной реальности. Излишне до­казывать, что каждый источник познания, будь то чувства, разум или интуиция, предоставляют валидное знание многосторонней действитель­ности. Интуиция в своей обычной форме как мгновенное и прямое понимание некой реальности, отличное от чувственного восприятия и логического мышления, дает знание существенных аспектов дейст­вительности, как, например, самосознание каждого из нас — "я есмь • В своей необычной форме, как харизматический и мистический Д*Ф Божий, данный только пророкам, великим мыслителям, великим худ⁰ ' никам и великим религиозным лидерам, она открывает нам те аспек объективной реальности, которые недоступны нашим чувствам и ^лоГ* g Каждый источник познания адекватно раскрывает лишь определена аспекты многообразной реальности: истина чувств дает знание о чув венных нерациональных аспектах объективной реальности; истина р ма — ее рационального аспекта; истина интуиции — ее металогическ ^ и метачувственного аспектов. Как уже было отмечено, даже ^совР^еМ1_гйнУ естественная наука и технология заключают в себе не только ^ ^ чувств, но, как, например, в области математики и логики, боль
яолнэ истины, разума. В конечном итоге обе истины упираются своими корнями в интуицию и веру в качестве основных постулатов науки.

Значение интуитивного познания. В настоящее время достаточно про­чно утвердилась "законность" чувственного опыта, в меньшей степени логического рассуждения. Больше сомнений вызывает интуитивная _истина. Интуиция лежит в основе любой науки, от математических _а1ССИом до естественных наук. Дедуктивные и индуктивные надстройки науки опираются не на логику и не на показания органов чувств, а на элементарные интуитивные истины. Интуиция также основа прекрас­ною, нравственных норм и религиозных ценностей. Она служила на- ч&г^т/^шм импульсом громадного числа чувственных и диалектических открытий во всех областях человеческого знания и ценностях, включая математику, физику и технологию. Большинство научных открытий и изббретений, особенно наиболее значимые, можно отнести скорее на счет интуиции, чем на счет затяжных чувственных наблюдений.

Открытия Ньютона, Галилея, Мейера и Пуанкаре появились благо­даря интуитивному пониманию законов гравитации, колебания маят­ника, сохранения энергии и автоморфных функций в математике. Точно так же и большинство технологических изобретений и большинство важных достижений философского и гуманитарного знания являются продуктами интуиции. Справедливо это и по отношению к искусству во всех его сферах, религии и в особенности морали, ибо там творчество одухотворено редкой интуицией гения, проповедника, мистика. Мы не должны забывать, что любое истинное творчество — это реальное познание, как любое истинное открытие есть творчество. Когда Моцарт или Бетховен, Рафаэль или Дюрер, Фидий или Шекспир, Будда или св. Павел, Платон или Кант создавали свои художественные, религиозные или философские системы, они актуализировали скрытый потенциал, существующий в реальности, они обнаружили и раскрыли нам то, что мы сами не видели и не знали. В этом смысле любое творчество есть открытие и создание новой комбинации звуковых ценностей (в великой музыке), или новых архитектурных форм, раскрытых в оригинальной комбинации камня, мрамора, дерева и других архитектурных элементов, или новых аспектов жизни, вскрытых живописью, литературой, религией и этикой. Если бы все художественные, религиозные, философские и эти­ческие ценности были уничтожены, а все наши знания были бы сведены До "научных открытий", сформулированных в сухих утверждениях, то как бы ни велико было наше знание о мире и реальности, оно было бы обеднено и унижено! Из миллионеров мы бы превратились в нищих!

Точно так же любое научное открытие есть творчество, правда ^не обязательно в смысле возложения на природу того, что было сотворено нашим разумом, как утверждал Кант и его последователи, ^а в смысле актуализации скрытого потенциала в действительности извлеченного на свет и таким образом обогащающего наши знания. Исходя из этой точки зрения, Ньютон сотворил свой закон гравитации, Мейер — закон сохранения энергии, Лавуазье и Ломоносов — закон Охранения материи и т. д.

Следующий отрывок хорошо демонстрирует роль интуиции в от­крытиях и изобретениях. Обратимся к личному опыту Анри Пуанкаре.

' В течение двух недель я старался продемонстрировать, что нет математичес­ кой функции, аналогичной той, которую я впоследствии называл "автоморф- ной функцией". Каждый день я садился за свой письменный стол и пробовал множество комбинаций, но все безрезультатно. Однажды вечером вопреки привычке я выпил черного кофе и не мог долго уснуть; идеи переполняли мой

мозг; я чувствовал, что они как будто вытесняют друг друга, пока две _и не переплелись в устойчивую комбинацию. Утром я установил существов-^НИх класса "автоморфных функций". Все, что мне пришлось сделать __^анИе повторить результаты, на что потребовалось только несколько часов"

- это

Далее он повествует о том, как решение другой математическ ^ проблемы пришло к нему в момент посадки в автобус. Прибыв в Кан*^И он проверил это решение и нашел его верным. Пуанкаре приводит еп несколько примеров подобного типа и каждый раз подчеркивает решение приходило "с такой же отчаянностью, неожиданностью и vb ° ренностью". ^е"

Едва ли отличается от этих интуитивных актов открытие закона гравитации Ньютоном. В один памятный день падает с легким стуком у его ног яблоко. Это был пустяковый случай, на который вряд ли раньше обращалось внимание, но сейчас он был подобен щелчку малень­кого тумблера, который запускает большой механизм в действие. Он оказался толчком, разбудившим мозг и заставившим его работать. Как во сне Ньютон вдруг увидел, что если таинственное притяжение земли может действовать сквозь пространство, достигая вершины деревьев... то оно могло бы действовать, достигая даже луны. Биографы Ньютона характеризуют все три открытия ученого (математическая флюксия, спектр света и закон гравитации), которые он совершил за два года, как "нечто, не лишенное чуда". Не сумев определиться в колледже, сразу же после его окончания Ньютон уезжает в глухую деревеньку и работает там без посторонней помощи. "Как математик, казалось, он схватывает решение проблемы почти мгновенно".

Нечто подобное произошло и с Архимедом, с его известной "Эври­ка!", внезапно осенившей его, когда он принимал ванну. Он был до того возбужден, что даже забыл надеть одежду. Вспомним Галилея, наблю­давшего раскачивающуюся лампу в соборе в Пизе, когда он почти мгновенно сформулировал закон колебания маятника. А Роберта Мейе- ра, который из двух случайных проишествий во время одного из своих вояжей "с помощью неожиданного витка мысли" вывел закон механи­ческого сохранения энергии? Знаем мы и о таинственном опыте Паскаля, который, увидев во сне горящий ярким пламенем крест, воскликнул: "Не Бог ли это всех философов и ученых! Радость, веселье, много радости. Самоотречение полное и кроткое!" Уверенность совершенная!"

Тот же принцип, но с еще более ошеломляющим эффектом приме­ним к технологическим изобретениям, как об этом свидетельствуют показания самих изобретателей. Один из них, наблюдая за самим собой, пишет, что в тот момент, когда возникает потребность в инновации, я немедля извлекаю ее из объективной части моего мозга; так сказать, я прекращаю работать над проблемой и передаю ее в субъективный отдел моего мозга. Там она спонтанно созревает до тех пор, пока не созреет окончательно".

Другой утверждает, будто бы "идеи приходят ко мне, когда я меньШ всего их ожидаю; чаще, когда я почти уснул или днем мечтаю о чем- нибудь". Многие изобретатели настаивают на том, что они иногд^ просыпаются с новой идеей внезапно и совершенно неожиданно, мгновенье ока" или в период отдыха (например, в процессе принят ванны), или во время занятия другими работами. ^

Сходная ситуация наблюдается и в других естественных В области философии, гуманитарных и социальных научных дисципл^ роль интуиции существенно выше. Это хорошо подтверждается фактом, что почти все основные философские, гуманитарные и сои

_ьные научные теории были сформулированы очень давно, когда не ^л шествовало ни лабораторий, ни статистики, ни систематических дан- Ы* наблюдения, ни каких-либо других технических возможностей или материала для эмпирического или рационального обобщения. Изучение Соответствующих данных показывает, что большой процент достижений этих областях достигнут именно благодаря интуиции. Это, правда, не исключает того, что в ряде случаев интуитивному открытию предше­ствовала напряженная работа чувственного или дискурсивного разума. Важно то, что решение приходит интуитивно.

Что касается изящных искусств, то здесь творческий процесс преиму- щесЛенно весь интуитивный, будь он в области поэзии, литературы, драмы, музыки, живописи или скульптуры. Следующее описание Моцар­том ^воей привычки работать в этом смысле очень типично:

"В чем заключается, вы спросите, мой метод композиции и аранжировки больших и нашумевших произведений? Я на самом деле ничего определен­ного сказать йе могу, больше чем то, что я не знаю и никогда не смогу понять, как это происходит. Когда я особенно хорошо чувствую себя, ну, скажем, когда я еду в экипаже, или прогуливаюсь после хорошей еды, или когда я не сплю ночью, мысли приходят внезапно, и притом самые лучшие. Когда и как? — Этого я не знаю и не могу знать. Те, которые мне приятны, я сохраняю в голове и по возможности вдалбливаю их в себя... (Далее он описывает, как по крупицам спонтанно создается единое целое, вызревает и, наконец, приобретает в голове законченную форму)... Все находки живут во мне, как бы в очень ярком сне".

И, подобно Пуанкаре, в случае, процитированном выше, Моцарт доводит работу до логического завершения: как только форма сложи­лась в голове, далее она "ложится на бумагу очень быстро".

Наконец, религиозные и моральные творения также преимуществен­но интуитивные. Они исповедуют истину веры; все они без исключения основаны на сверхрациональной, сверхчувственной, сверхэмпирической абсолютной истине и реальности, а именно Боге. Все великие религии основаны харизмами, наделенными божественным даром мистического опыта. Будь то Будда, Заратустра, Лао Цзы, ветхозаветные пророки, Махавира, Мухаммед, апостол Павел, Августин Блаженный и более поздние христианские мистики. Когда же появляется некая псевдорели­гия, основанная на "науке", рациональности или на "разумных, эм­пирически проверенных истинах", она никуда не годна и представляет собой в лучшем случае второстепенную вульгаризацию социальной и ан­тропогенной философии или псевдонауки. Все же великие религии заяв­ляют, что они "открыты" благодаря милости Абсолюта харизматически одаренных людей — пророков, святых, мистиков, оракулов и других 'инструментов" Абсолюта. Любой мистический опыт, открывающий истину веры, имеет мало общего, если вообще имеет, с обычным позна­нием через органы чувств или рассуждениями. Без мистической инту­иции у человека едва ли была бы религия, достойная носить это имя. Так Как религия вообще и мировые религии в частности составляют одно из ^самых значительных достижений человеческой культуры, то это вновь Указывает на значительность роли интуиции, особенно мистической Интуиции, в истории человеческой мысли и цивилизации. Религия рас­крывает те аспекты реальности, которые остаются недосягаемыми обыч­ными путями чувственной истины и истины разума. Отцы-основатели, ^Ророки, апостолы и мистики ведущих религиозных систем совместно £ великими творцами изящного, которые тоже по-своему являются инструментами мистической интуиции, — все они главные посредники

истины веры, соприкасающей нас со сверхреальными и металогичи аспектами Бесконечного и Многообразия. На ум приходит сощск?^Ым.^и oppositorum¹* Августина, Эригены и Николая Кузанского. ^aeiUia

Предшествующее рассуждение дает нам неопровержимое д₀к_а льство того, что все три системы — чувственная, рационал ^Те~ и интуитивная — источники достоверного познания и что каждая из^ЬНая используемая по назначению, дает нам знание того или ин****' важного аспекта объективной реальности, и ни одну из них нел°^Г° считать целиком ложной. С другой стороны, любая из них, взя ^Я в отдельности, вне связи с другими, может оказаться ошибочн^Т*^Я История человеческой мысли представляет собой кладбище, на kotodo^H похоронены неверные наблюдения и заключения, а также получещш посредством такого опыта ошибочные размышления и ложны⁶ интуитивные выводы. В этом отношении роль интуиции ничуть и сложнее роли ощущений или диалектики. Ни одна из них, как было замечено, не может охватить всю истину. В трехмерном пространстве веры, разума и чувств общая истина ближе к абсолютной, чем истина рожденная одной из этих форм. Точно так же всеобъемлющая истина' являющаяся результатом интуиции, разума и ощущений, ближе к бесконечной металогической реальности, к coincidentia oppositorum ев Августина, Эригены и Николая Кузанского, чем чувственная, рациональ­ная и интуитивная реальности, открытые в рамках какой-либо одной системы. Эмпирио-чувственная реальность питается чувствами, рацио­нальная — разумом, а сверхрациональная — верой. Каждая из этих систем, взятая изолированно от других, становится менее достоверной и более ошибочной даже в рамках собственной компетентности. Органы чувств, когда они не контролируются разумом и интуицией, могут оформить только массу хаотических ощущений, впечатлений и воспри­ятий. Они не способны обеспечить полноты знания, могут дать лишь беспорядочные фрагменты псевдонаблюдений и псевдовпечатлений. В лучшем случае они представляют нагромождение "фактов", лишенных систематичности, достоверности и вразумительности. Вне связи с разумом и интуицией органы чувств — лишь ограниченные средства даже в познании чувственных аспектов реальности. Как показали опыты Павлова, слух, обоняние и зрение человека хуже, чем у собаки. Тысячелетиями такие формы энергии, как электричество и электромаг­нитные волны, действующие в радио, находились, так сказать, у нас под носом, а мы тем не менее не воспринимали их. Тысячелетиями эмпирическое единообразие природных явлений было доступно нашим органам чувств, но мы не могли осознать их. "Открыты" же они были лишь благодаря взаимосвязи с другими источниками познания, а именно логикой и интуицией. Когда эти элементарные истины "УДУ правильно поняты, то станет очевидным, каким же ничтожным и непоследовательным было бы наше знание, если бы оно сводилос лишь к чувственному знанию. _т

Точно так же одно лишь диалектическое рассуждение не мо» гарантировать истинного знания явлений окружающего мира, может дать нам безупречный силлогизм или математическое ^за!С\_ае? чение, но они будут эмпирически валидными только в том ^CJI^_cKlJ если их основные и второстепенные посылки будут также эмпирич ^ действенными. А это эмпирическое соответствие не может быть лучено только разумом.

Наконец, интуиция, неконтролируемая разумом и чувствами, часто бивает с пути, приводя к интуитивным ошибкам. Суммируя все выше- ^с _занное, отметим вновь, что каждая из трех систем истины, исполь- ованная изолированно и неподтвержденная другими источниками по­ения, обязательно дает неправильное представление о мире. ³ Если каждая система истины частично верна и частично ложна, то _тановятся понятными исторические колебания от одной системы к дру­гой. Если одна из систем стремится занять монополистические позиции _{0 в}ытеснить другие истины, то доля "ложного" в ней возрастает за счет Уменьшения доли истинного, в ущерб достоверности других систем. Общество, в котором властвует такая односторонняя истина, отстраня­ется от реальности, от реального знания. Это приводит его к невежеству, ошибкам, пустоте ценностей, к бесплодию творческих возможностей, _к нищете социально-культурной жизни. Эта тенденция приводит к те­оретическим и практическим трудностям для такого общества. Его приспособление к реальности становится все более и более затруднен­ным; его потребности удовлетворяются все меньше и меньше; его жизнь, безопасность, порядок, творческий опыт становятся все более и более дезорганизованными. Рано или поздно наступает момент, когда оно оказывается перед лицом альтернативы: либо продолжить развитие в заданном направлении и пережить полную атрофию, либо изменить курс за счет принятия другой, более адекватной системы истины, реаль­ности и культурных ценностей^[314].

Некоторые культуры, такие, как, например, греко-римская и запад­ная христианская, смогли осуществить подобный переход несколько раз; другие же не смогли. Первые продолжили существование, пройдя более или менее успешно ряд последовательных, сменяющих друг друга фаз, которые мы рассматривали выше. Другие же культуры или погибали и исчезали, или обрекались на загнивание и полуживое существование, а их опустошенная, ограниченная и безжизненная система истины, реаль­ности и ценностей становилась лишь историческим "экспонатом", вме­сто того чтобы быть творческой субстанцией. Такие культуры и обще­ства были всего лишь материалом для более сильных и творческих культур. Те из них, которые ограничивали ценность реальности одним из трех аспектов, будь то эмпирический, рациональный или сверхчувст­венный, лишь обедняли себя. Такое исключительное Weltanschauung^[315]* неизбежно оказывалось жертвой своей собственной ограниченности. То же происходило и с культурами, характеризующимися односторонним типом мышления. Исключительно теологическое сверхчувственное умо­зрение средневековой культуры, появившееся и развившееся как реакция на пустые чувственные культуры позднеантичного периода, после не­скольких веков господства начало атрофироваться, постепенно прибли­жаясь к катастрофе, отметившей закат Средневековья. То же произошло ^с односторонним чувственно-рациональным умозрением Ренессанса ^и века Просвещения (XVI—XVIII вв.), которое закончило свое сущест­вование в смертельном пожарище конца XVIII — начала XIX века.

Такова главная причина ритмической последовательности трех вели- Их сверхсистем, которые мы анализируем. Существует достаточное °личество доказательств того, что в полном соответствии со всеми Ранними случаями культурных разрушений современное эмпирическое Явственное умозрение терпит фиаско совместно с культурой, на нем

основанной. Кризис объясняется не теми или иными случайными внег ми причинами; к нему привела вся система чувственной истины в проц своего развития. Семена дезинтеграции были заложены в самой сист^ с начала ее существования и в процессе развития проросли настолько ^СМе сейчас дали действительно смертные всходы. ' ^Чт°

3. Кризис современной чувственной системы истины

Кризис одновременно и в теории, и на практике. Оба аспекта проявл ются крайне многообразно. ^я"

А). Кризис теоретического аспекта системы обнаруживается прежл всего в стирании границ между чувственной истиной и ложью, реальностью и вымыслом, законностью и утилитарной условностью. В предшествующей характеристике чувственной культуры отмечалось, что ее временные релятивистские, номиналистские, материалистические и другие характери­стики приводят к возрастающей относительности самой истины, причем это продолжается до тех пор, пока она вовсе становится неотличимой от ошибки Ее утилитарные и прагматические качества приводят, как мы видели, к тому же результату. Именно это сейчас происходит на наших глазах. Западная истина чувств стоит пред лицом трагической развязки своего же собственного свержения с престола. Если мы проследим преобладающий у нас научный и философский эмпирицизм во всех его вариациях — собственно эмпири- цизм, позитивизм, неопозитивизм, кантианский или псевдокантианский критицизм, типа "als ob"¹*, прагматизм, операционализм, эмпириокрити­цизм, инструментализм и т. п., — то мы не сможем не заметить, как стираются различия между правдой и ложью, реальностью и вымыслом, достоверностью и простой целесообразностью. Когда заявляется, что научные утверждения всего лишь "условности" и что из нескольких различных условностей наиболее валидна та, которая возможна лишь при определенных обстоятельствах и наиболее удобна, "экономична", целесооб­разна, полезна и "действенна" для данного индивидуума (ср. мысли по этому поводу у Пуанкаре, Пирса, Маха, Джемса и других), то в соответствии с этим критерием догмы Сталина и Гитлера становятся достоверными, так как им они наиболее удобны. Истина, сведенная до нормы чистого удобства, до условности, до идеологии или "деривации", прославляющая экономические и другие интересы, сама уничтожает себя. Ибо каждый в равной степени правомочен заявить, что его идеология верна лишь по той простой причине, что полезна ему. Так, в лабиринте полезности, условности, целесообразности появились тысячи противоречивых истин, каждая объявляющая себя такой же действенной, как и другие: истина капиталистов и пролетариев, коммунистов и фашистов, либералов и консерваторов, верующих и атеистов, ученых и христианских теологов, привилегированных слоев и неудачников. Когда ученые заявляют, что они не занимаются реальностью, а формулиру­ют свои схемы в духе "как будто бы соотносящиеся с реальностью', ^оН„ превращают науку и истину в чистую фикцию, в чистое "как если оы» в целесообразно произвольную конструкцию. Если наука не занимает реальностью, то тогда чем же она занимается? В чем же тогда разница, ^ говоря уже о целесообразности, между "как будто" конструкцией б°льн ^ психиатрической лечебницы и таким ученым? Какой же путь мы^прошл** концепции истины как adaequatio rei et intellectus²*, исповедуемой св. Ф° Аквинским!

Эта тенденция объясняет заметный рост скептических философских _ений за последние три столетия. В средние века их процент среди yV_nIX ведущих философских направлений был равен нулю, в XVIII веке вырос до 13,8%; в XIX — до 19,1%, а в XX — до 21,9% (только Период с 1900 по 1920 г.).

³ В таком же тупиковом состоянии находится и прагматизм с его _льтом и критерием полезности как эквивалента истинности; то же 2о#^но сказать и об операционализме и подобных "измах". К ним же ^имыкают и современные псевдокантианские концепции законов при­воды, сформулированные наукой как чистые продукты разума, навязай­те ''природе" или тому, что мы называем "природой", так как никто не знает, что это такое и существует ли она вообще. В результате такой постановки мы не знаем и что такое "разум", а еще меньше — что ₀н навязывает, как, кому и почему? Вся наука и истина сводятся к чисто­му вопросительному знаку. Это еще более верно по отношению к неопо­зитивистскому движению типа венского кружка, который идентифициру­ет мысль с языком, логику с синтаксисом языка, правду с тавтологией (вспомним в этой связи "аналитическое утверждение" Канта); более того, они считают любые нетавтологические утверждения неточными и произвольными. Представляя эмпирицизм и скептицизм в их наиболее стерильной, бесплодной и дряхлой форме, эти течения разрушают гра­ницу между знанием и ошибкой, реальностью и вымыслом и ничего не оставляют нам, кроме высушенного и пустого мира мумиообразной псевдореальности, лишенной жизни, чувств, мысли и низведенной до уровня толкования символов, представляющих неизвестно что. Как эпигоны былого полнокровного эмпиризма, потеряв в результате эпигон­ства творческую искру, они стремятся компенсировать эту потерю тща­тельным исследованием тайн символизма в соответствии с наиболее точными канонами псевдосемантики и псевдологики. Как остро заметил JIao Цзы: "Мудрецы никогда не бывают учеными, а ученые никогда не становятся умными людьми". Хотя китайский мыслитель несколько преувеличивал катастрофичность ситуации, его формула тем не менее как нельзя удачно подходит к ученым XX столетия.

Двигаясь в этом опасном направлении, эмпирицизм постепенно ограничивает свои наблюдения над реальностью лишь эмпирическими аспектами, которые становятся все поверхностней. Эмпирицизм тем самым преобразуется в ту научную дисциплину, которая намеревается 'знать все больше о все меньшем". Потеряв свой творческий заряд и заменив его "механистичностью", он открывает все меньше и меньше, ^так как творит все меньше, ибо, как уже неоднократно подчеркивалось, любое творчество есть открытие, а любое открытие есть творчество.

Б). Взращивая в себе релятивизм, истина чувств достигла ныне *°го же стирания граней между чувственным знанием и невежеством. ^1ак как эмпирическая истина относительна и изменчива у разных людей, Ttynn и при разных обстоятельствах и в большинстве случаев пред­ставляет собой определенную идеологию, то такое положение, есте- ^венно приводит к полному стиранию разницы между истиной и ошиб- °^и- Создается впечатление, будто каждый наделен правом считать стинным лишь то, что он пожелает, безразлично при этом, диктуется и это его личными интересами, его "реликтами", основными реф- >^1Ксами, его окружением, его социально-культурными установками и т. д. Do Утверждения "собственность священна" и "собственность — во- ^вство" становятся одинаково законными, ибо условия жизни богатых jj ^ктук)т первый тезис, в то время как коммунисты и пролетарии пред- ^гают противоположное утверждение. Но ведь нет чувственного судьи,

п

"игирим Сорокин 481

который мог бы компетентно решить, какое из этих утверждений вильное, а какое нет. Все это в равной мере применимо и к космо Птолемея и Коперника, ко множеству других утверждений и те^Л°^ГИ-^и Вместе с критериями "удобства" и "экономии" релятивизм прив^¹¹**' к "атомизации" истины и к стиранию грани истинного и ложного °^ДИт

В). К тому же результату приводит и временный характер _ист чувств. Так как все в этом мире непрерывно меняется, то рав образом меняются местами истина и ложь. Что было верным вч*^ЫМ ошибочно сегодня, а то, что верно сегодня, может оказаться ложн^' завтра. Это снова означает стирание всякой грани между истинн^ЫМ и ложным. Многие эмпирически ориентированные ученые, оказавши^ перед лицом этой опасности, ищут "механизмы избегания", утвержда°^Ь что хоть научные положения всегда гипотетичны и научные гипотез*' непрерывно меняются, тем не менее существует историческая тенденци^ постепенного приближения к истине. С течением времени лучшие и более точные гипотезы вытесняют худшие. Но такая вера сама по себе суть всего лишь предположение. Она равнозначна утверждению, что более поздняя гипотеза обязательно лучше и более адекватна, чем ее пред­шественница. Несмотря на оптимистическую веру в некое Провидение которое ведет гипотезы к совершенству, эти же ученые рассмеются первыми, если теории будут тогда сменять друг друга сами по себе.

Г). Также вреден чувственной истине ее материалистический уклон, который затрагивает систему и в теории, и на практике. Теоретически он затрагивает ее своей незрелостью и необоснованностью любого после­довательного материализма с точки зрения даже самой чувственной истины. Практически он дает тот же эффект, опуская человека и его культуру до уровня материи и ее составляющих.

Рассмотрим современную науку, обращая внимание лишь на то, как она определяет человека и что она делает ему на пользу, а что во вред. Современные концепции человека представляют его как вид "элект- ронно-протонового агрегата", "комбинации физико-химических элемен­тов", "животного, находящегося в близком родстве с обезьяной", "рефлексирующего агрегата", разновидность отношений типа "сти­мул — реакция", "специально отрегулированного механизма", психо­аналитическим либидо, по-преимуществу бессознательным или полусоз­нательным организмом, контролируемым пищеварительными или эко­номическими потребностями; или как homo faber¹*, производящего раз­личные орудия и инструменты. Без сомнения, человек суть все это. Но исчерпывается ли этим вся его природная сущность? Затрагивает ли это его основные качества, которые делают его уникальным существом. Большинство определений, выдающие себя за научные, редко, если вообще, поднимают такие вопросы. Некоторые из них на самом дел заходят так далеко, что лишают человека даже разума, мысли, сознани» совести, воли, понижая его до уровня поведенческого агрегата У^словН и безусловных рефлексов. Таковы современные концепции наших веду щих физиков, биологов и психологов. _е.

Концепции современных биографов, историков, обществоведов - дуют той же парадигме. Биографии Стречея, Людвига, Моруа, Миллера, Эрскина и Адамса, а также масса современных ^{психоаН}?^Лд_ер- ческих и "научных" биографий разоблачают и унижают любой ^ сонаж, каким бы благородным он на самом деле ни был. Все, ^чеГ или кого бы они ни касались — Бога, благородных людей, достияс

высмеивается как пассивное, заурядное, ненормальное или патологи- ^ское, побуждаемое к действию прозаическими, эгоцентристскими ⁴ 5ольшей частью физиологическими стимулами. Гениальность стано­вятся разновидностью безумия, бескорыстная жертва объясняется толь- ^в _к0мплексом неполноценности, Эдиповым, Нарцисса или им подобны- * Выдающиеся общественные устремления — стадными инстинктами, головое влечение, шизофрения, паранойя становятся культурными тен- _яеНциями. Святость показывается как разновидность идиотизма; патри­отизм "отца отчизны" выдается за сексуальное распутство. Жалость отождествляется с невежеством, моральная цельность с лицемерием, отдельные достижения с удачей и т. д.

Если средневековые историки рассматривали всю человеческую ис­торию как реализацию непостижимого божественного замысла, то наши историки как sub specie¹* "Нью Йоркера" и "Эсквайра", рассматривают ее как либидо Фрейда, экономические факторы Маркса, "реликты" Па­рето и многое другое. Человеческая история оказывается не чем иным, как постоянным взаимодействием космических лучей, солнечных пятен, климатических и географических изменений, биологических сил, стиму­лов, инстинктов, условных и безусловных, пищеварительных рефлексов, физико-экономических комплексов. Именно эти силы, а не человек, ставший всего лишь глиной, являются творцами всех исторических событий и создателями культурных ценностей. Сам же человек, как воплощение надорганической энергии, мысли, совести, сознания, рацио­нальной воли, играет незначительную роль в разворачивании этой дра­мы. В наших "научных" историях его оттеснили за кулисы, чтобы он был игрушкой в руках слепых сил; более того, игрушкой, лишенной всякой привлекательности. Хотя он и тешит себя верой в то, что он контролиру­ет свою судьбу, на самом деле он всего лишь марионетка в руках слепой биологической эволюции, которая диктует все его действия и направляет весь ход его истории.

Мы настолько привыкли к этой точке зрения, что зачастую не осознаем полную деградацию, к которой она приводит. Вместо того чтобы быть изображенным как дитя Бога, как носитель высочайших ценностей, которых только можно достичь в окружающем мире, то есть святым, человек низведен до уровня органического или неорганического комплекса, не отличающегося от миллионов подобных природных комп­лексов. Так как материализм отождествляет человека и его культурные Ценности с материей и механическим движением, то он и не может не лишить его исключительного положения в мире. Так как человек всего лишь комплекс атомов, а события человеческой истории всего лишь Механические движения атомов, то ни человек, ни его культура не могут считаться священными, составляющими высшую ценность или отраже-

Божественного в материальном мире. Короче говоря, материалисти­ческая чувственная наука и философия полностью унижают человека ^и саму истину.

Вместе с деградацией истины человек падает с величественного Пьедестала искателя правды, абсолютной ценности и опускается до Уровня животного, которое при помощи своих разнообразных "идео­логий", "рационализации" и "выводов" стремится удовлетворить свою Жадность, аппетит и свой эгоизм. Когда он не ведает, что творит, J⁰ он всего лишь простак; когда же намеренно прибегает к таким Рационализациям", обращаясь к "истине" и другим высокопарным

словам и понятиям, то он становится откровенным лицемером ко использует "истину" в качестве дымовой завесы для оправдания^т°Рьхй "реликтов" и прочих комплексов. В любом случае результат губи^СЙ0Их для достоинства человека, его истины и науки. ^Телен

Все это благоприятствует взрыву стихийных сил в человеке и п дит его к тому, что он начинает относиться к своим собратьям дому в отдельности или ко всем вместе, как к материальным атом**" комбинациям электронов и протонов или как к чисто биологическ^М' организму. Если человек всего лишь атом, электрон или организм°^М^ к чему церемониться в обращении с ним? (Мы же без колебаний дав ^Т° змею или крушим атом!) Ореол святости низвергнут с человека и ^ИМ ценностей; людские отношения и социально-культурная жизнь дегенеп^ ровали до уровня жестокой борьбы (понаблюдайте за бесконечным потоком современных войн и революций!), исход которой зависит о физического перевеса сил. В этой борьбе разрушаются ценности, а срели них — ценность чувственной науки и сама материалистическая истина

Д). Чувственная наука продолжает исповедовать свои ценности через постепенно сужающийся эмпирицизм, отделенный от других социальных ценностей — религии, добра, красоты и т. п.

Отстраненность эмпирического аспекта реальности от всех ее других сторон трагически сузила мир значений и ценностей и чрезвычайно обеднила бесконечное богатство и социально-культурной жизни, и все- ленной, включая даже само чувственное счастье. Безразличие эмпиричес­кой науки к добру и красоте сделало ее аморальной и даже циничной. Она оказалась, таким образом, готовой служить любому барину, будь то Бог или мамона, любой цели, социально полезной или вредной, созидательной или разрушительной. С одной стороны, она создает мир, полный полезными дарами, с другой — наиболее изощренные средства разрушения человеческой жизни и культуры. Ядовитый газ, бомбы и другие взрывоопасные вещества такие же детища эмпирической науки, как и холодильники, лекарства, тракторы и им подобные изобретения.

На одной половине планеты свобода мысли и творчества уже сбита с толку теми, кто научился контролировать разрушительными силами, созданными эмпирической наукой. Наука опустилась до роли прислужницы современных "варваров", которые хорошо усвоили лозунг эмпирицизма: "Истина суть то, что удобно и полезно; из нескольких возможных условий наиболее верно то, которое мне больше всего подходит". Поэтому эмпирическая наука, доведенная до своего ло­гического завершения, еще раз проложила путь к своему окончатель­ному падению.

Е). Наконец, вследствие громадного и сложного многообразия фак­тов, слабо связанных друг с другом, безотносительных и, несмотря на приписываемую им точность, очень часто противоречащих друг эмпирическая наука затрудняет наше понимание действительности. 1 У таница, вызванная ее сложностью, усугубляется чувством ^уъо^яя сти. Можно сказать, что чувственная истина возвестила наступлен Века Неуверенности. Ее теории — в лучшем случае гипотезы, °™^e4_vM. ные противоречиями и вечными модификациями. Мир оказывается су рачными джунглями, неведомыми и непостижимыми. Такую ^неоПР _ка> ленность нельзя терпеть бесконечно. Она вредна для счастья человi» его творчества и даже для его выживания. Когда нет истинной У^ве^. ности, то человек вынужден искать ей искусственную замену, ^да5ке_оИоД она является всего лишь иллюзией. Так человек поступал в ⁿ^_IbINi упадка греко-римской культуры, отдавая предпочтение абсолю истинам христианства; так он поступает и сейчас.

Вернемся же к чувству беспомощности и дезориентации, вызванному взрастающей сложностью современной системы чувственной истины. jL.₀ кроме Бога всемогущего, мог бы понять бесконечный хаос "фак- ов ' особенно если мы не знаем, какие из них уместны, а какие ^т _т7 Перед лицом этой трудности мы изобретаем бесконечные указатели библиографии, справочники и резюме, указатели к указателям, биб­лиографии к библиографиям, своды справочников и дайджесты к ре­зюме. Человеческая жизнь слишком коротка, чтобы овладеть гро- _маДНым и беспорядочным скоплением фактов. В нашем неистовом делании знать "все больше и больше о все меньшем и меньшем" МЫ упускаем существенно важные вещи. Таким образом, эмпирическая наука постепенно начинает подчиняться закону сокращающихся до­ходов. Она перестает удовлетворять человеческую потребность в пра­вильной ориентации во вселенной и правильного понимания самой вселенной. Мудрено ли, что при таких условиях она ценится все меньше и меньше и что она вытесняется или по крайней мере до­полняется другой системой истины?

Это верно и по отношению к общественным и гуманитарным на­укам. Несмотря на разнообразие так называемых фактов, они не способ­ствовали ни нашему пониманию социально-культурных явлений, ни нашей способности предвидеть их будущее развитие. Эмпирические науки возникают, переживают период своего расцвета и спустя несколь­ко месяцев или лет полностью устаревают. Почти все эмпирические теории XIX и XX веков, будь то деловое прогнозирование, концепции "прогресса" и социально-культурной "эволюции", "законы трех стадий", теории социальных и культурных тенденций, были опровергнуты безжа­лостным вердиктом истории, как надуманные и претенциозные экс­понаты бесплодной эрудиции.

Ж). Отсюда возрастающая стерильность чувственной науки, особен­но в области общественных и связанных с ними наук. Несмотря на внушительное количество исторических, статистических, псевдоэкспери­ментальных, клинических и прочих данных,