Культура эпохи Хэйан

Кризис централизованного феодального государства и переход земли из рук го­сударства в частное владение способствовали возникновению культурных очагов в провинциях, самым значительным из которых стал Хэйан-кё (современный Киото), давший наименование эпохе Хэйан (VIII-XII вв.). Особенность периода состояла в выдвижении на первый план сект эзотерического (тайного) буддизма, в первую очередь секты Дзёдо (букв. Чистая земля). Конечной целью человеческого суще­ствования объявлялась не нирвана - сатори а возрождение в западном раю Чистой земли, которой правит будда Амида-нёрай.

Согласно синтоистским представлениям о загробном мире различия между адом и раем не делалось, и каждый умерший, невзирая на его земные деяния, являлся объектом поклоне­ния для потомков, вечно пребывая в стране мертвых царя Эммы. В учении Дзёдо местопре­бывание грешников и праведников были разделены. Образ Чистой земли, где растут благоу­ханные деревья и цветы, а в ароматных источниках вода по желанию купальщиков делается горячей или холодной, занял особое место в буддийской мифологии.

Приобщение к Чистой земле Амиды-нёрай было возможно еще при жизни че­ловека через переживание красоты. В связи с этим искусство, как носитель идеи совершенства (самой важной в буддийской религии), стало играть ведущую роль. Присущее буддизму ощущение иллюзорности бытия и красоты как едва уловимого мгновения сформировало особый тип восприятия - аварэ, «вздох» восхищения пе­ред внезапно открывшейся красотой, но с оттенком печали. Возникла особая хэй-анская эстетика - моно-но-аварэ («грустное очарование вещей») - острое восприя­тие всеми органами чувств - зрением, слухом, обонянием и осязанием -природы и предметного мира.

Стремление запечатлеть наслаждение от созерцания ускользающей красоты, от­разить «сокровенную прелесть видимого и слышимого мира» наиболее полно во­плотилось в форме короткого лирического стихотворения - танка (пятистишия):

Как видно, ветер дует неумело:

Сверкая белизною, облака

Не уплывают вдаль...

Ах, эта горная вода, мчась с крутизны,

Сверкает белой пеной!

(Отикоти Мицунэ)

В конце IX в. была создана знаменитая повесть «Исэ-моногатари», своеобраз­ный культурный кодекс эпохи. Ее автор и герой Ариеара Нарихира (825-880) по­кидает из-за несчастной любви столицу и бежит в восточные земли. Но разлука с

блистательным хэйанским двором - средоточием культуры, интеллектуальной жиз­ни и источником милостей становится для него тягостным испытанием:

Все дальше милая страна,

Что я оставил...

Чем дальше, тем желаннее она,

И с завистью смотрю, как белая волна

Бежит назад, к оставленному краю.

Эстетика «аварэ» пронизывает всю повесть, ставшую своеобразным «вздохом» с оттенком невысказанной грусти:

Как будто аромат душистой сливы

Мне сохранили эти рукава,

Лишь аромат...

Но не вернется та,

Кого люблю, о ком тоскую...

В не меньшей степени, чем танка, эстетика моно-но-аварэ затронула архи­тектурные формы. Исчезли открытый простор и грандиозные ансамбли. Храмы-дворцы Амиды-нёрай представляли собой прообраз рая на земле. Они строились в уединенных горах, их размеры были невелики, расположение подчинялось ре­льефу местности и составляло его неотъемлемую часть. Одним из таких велико­лепных храмов-дворцов, посвященных Амиде, является павильон Феникса в мо­настыре Бёдоин близ Киото. Изящный объем павильона с изогнутыми, как бы «парящими» крышами дополнен крытыми галереями, придающими зданию об­раз прекрасной птицы, раскинувшей крылья. Прежде павильон был расположен на острове и целиком отражался в воде, что усиливало его эфемерность и граци­озное изящество. Весь облик храма - своеобразный гимн красоте, ставшей знаме­нием времени.

Неотъемлемой составляющей ансамбля были пейзажные сады, при устройстве которых учитывали основные особенности ландшафта, а деревья подбирали так, чтобы они оттеняли друг друга по форме и расцветке листьев, а главное - не засло­няли выходившую ночью луну. Пальма или криптомерия высаживалась у окон, что­бы во время дождя можно было слушать «музыку капель», а камни водопада, рас­положенного в глубине сада, выкладывались таким образом, чтобы звук воды был слышен издалека.

Главный акцент в храме, как и в предыдущую эпоху, делался на статуе боже­ства. Стилевыми особенностями хэйанской скульптуры стали многослойная симво­лика и живописное начало. Оно проявилось в сложном ракурсе фигуры, в динамиз­ме образа, который возникал благодаря развевающимся драпировкам и тщательно проработанным деталям, создающим игру светотени, в нагромождении атрибутов божества, имеющих мистический смысл. К примеру, Фу до Мёо как доброе боже­ство-охранитель изображался с торчащими изо рта клыками, сверкающими глаза­ми, в юбке из тигровой шкуры, с мечом и веревкой в руках. Эта сложная символика означала, что бесстрашное (юбка - символ бесстрашия) божество указывает своим видом путь будды, защищая (на защиту намекает меч) и охраняя от бед (веревка -символ спасения) на этом пути.

Напротив, образ Амиды-нёрай на лотосе, покоящемся на трех гусях, лишен внешней экспрессии. Однако сложная орнаментика прически, одеяния и нимба наделяет его внутренней значимостью. Свободные от атрибутов руки сложены в жест мудра - символ бесстрашия и исполнения желаний. Цветок лотоса обозна­чает целомудрие и изобилие, соотносясь с Чистой землей. Гусь символизирует

небо, указывая местонахождение рая, и рассматривается как талисман в любви. Сочетание изысканного кружева нимба с тонкой резьбой балдахина рождает ощу­щение изнеженности, рафинированности образа, усиливаемое благодаря новой технике «блочной скульптуры» киёсэ, когда детализация и изощренность отделки достигались за счет собирания фигуры по частям.

Мистической отвлеченностью и декоративностью характеризовалась и живо­пись хэйанского периода. Этому способствовало учение одной из эзотерических сект - Мёо о том, что для избавления мира от страданий достаточно придать боже­ству самый фантастический вид. Примером может служить изображенный на шел­ке Фудо Мёо из монастыря Коя (см. цв. вкл.).

Фудо представлен в виде демона с огромной пастью, выпученными глазами, выбившей­ся копной волос, разгневанным и устрашающим. Он сидит на скале с мечом в руках, охва­ченный пламенем, языки которого взмывают к небу.

И малиново-красный цвет тела божества, и алые с розоватым отливом трепещу­щие языки пламени, и жемчужно-серебристые валуны, и золотой фон, и серебря­ные прориси на фиолетовом шелке необычайно декоративны, живопись восприни­мается как драгоценная поделка.

Еще более декоративной является роспись центрального зала павильона Феник­са «Сошествие Амиды-нёрай на землю», где мистический акт разворачивается в ре­альных пейзажных сценах. Идея связи небесного и земного передана живописными средствами: группы призрачных буддийских божеств в нежно-зеленых, палево-ро­зовых, сизо-голубых одеждах холодного тона соседствуют с изумрудно-зелеными и золотисто-коричневыми теплыми тонами живой природы.

Неизвестный художник. Иллюстрация к роману Мурасаки Сикибу «Гэндзи-моногатори»

Тот же культ красоты лег в основу хэйанской светской живописи, акцент в ко­торой делался не на действие, а на передачу определенного эмоционального со­стояния, на своеобразное «погружение» в мир героев. Такой подход обусловил и способ построения пространственной композиции, и изысканные цветовые соче­тания, и графическую выразительность линий, создающих певуче-музыкальный ритм картины. Все сцены представлялись увиденными как бы сверху с боку. Бла-

годаря вариациям цвета, то локального и насыщенного, то размытого и нежного, создавалось нужное настроение. Графическая выразительность линии, изысканное сочетание бирюзовых, пурпурных, голубых, коричневых тонов с вкраплением мерцающего серебра способствовали восприятию картины как драгоценности. Эти стилистические особенности живописи получили название ямато-э («япон­ская живопись») и наиболее зримо представлены в свитках Фудзивары Такайо-си, иллюстрирующих роман «Гэндзи-моногатори» писательницы XII в. Мурасаки Сикибу

Поклонение красоте проявлялось, таким образом, и в архитектурных формах, и в росписи стен, и в декоративной резьбе, и в храмовой скульптуре, и в нарядных богослужениях, больше похожих на театрализованное представление, нежели на религиозный ритуал.