Как профессионально валять дурака

Понятие естественных прав человека возникло в классическом либерализме. Сегодня оно используется для обоснования банальности: индивидам не надо мешать в их стремлении к реализации жизненных целей, свободы и счастья. В период появления и обоснования данное понятие имело негативный смысл. Оно означало свободу человека поступать независимо от любых внешних обстоятельств. В XX в. смысл прав человека изменился. Под ними начали понимать некие позитивные права — на труд, образование, отдых, социальную защиту, — якобы присущие человеку от рождения. Однако ни в одном языке (древнееврейском, греческом, латыни, арабском, староанглийском, японском) нет термина для выражения того, что указанные права принадлежат человеку на основании факта его рождения и принадлежности к особому роду живых существ.

Существование таких прав (т.е. их онтологический статус) еще не удалось доказать ни одному религиозному и светскому мыслителю: «Рональд Дворкин, последний защитник прав такого типа, признает, что существование таких прав доказать невозможно. Но одновременно он утверждает, что из факта невозможности доказательства какого-либо утверждения не вытекает, что оно не является истинным. Это правда, — саркастически замечает А.Макинтайр, — но такой аргумент можно не менее успешно применять для защиты утверждений о существовании единорогов и ведьм» (2, 141).

В Декларации прав человека, принятой ООН, тоже не приведено ни одного аргумента для доказательства. А со времени ее принятия отсутствие доказательств стало общепринятой практикой международных отношений. В ее рамках наряду с традиционными правительственными организациями возник ряд международных организаций. Все эти структуры заняты производством многочисленных документов, несмотря на отсутствие доказательств ключевого понятия прав человека. Следовательно, на протяжении XX в. практика отношений между государствами стала вопло

По сравнению с началом века число государств на земном шаре увеличилось более чем в три раза. Значит, число субъектов произвола пока возрастало.

То же самое относится и к внутренней политике государств. Речь идет об оппозиции и других формах социального и политического протеста.

Слово «протестовать» в латыни и французском языке первоначально означало свидетельство в пользу человека или констатацию существующего положения вещей. Оно содержало позитивный смысл. По мере становления демократических институтов смысл оппозиции стал негативным. Она начинает протестовать, когда нанесен вред несуществующим правам человека. Люди могут высказывать протест на улице, в СМИ и в парламенте. В любом случае они не в состоянии привести ни одного доказательства для обоснования истинности своих взглядов. Смысл протеста стал чисто эмоциональным, поэтому в любых странах оппозиция уже обращается не ко всем гражданам, а только к тем, кто согласен с ее посылками.

Следовательно, риторика оппозиции тоже каприз произвола. А успех оппозиционных движений или партий не может служить доказательством истинности или рациональности их концепций. Ни одна из классических политических идеологий (либерализм, консерватизм, марксизм, социализм) полностью не подтвердилась. Кроме того, З.Фрейд показал, что обнаружение скрытых мотивов произвола других людей обычно служит для маскировки собственного произвола. В современном обществе оппозиция выполняет именно эту функцию. Оппозиционные движения и партии институционализировались и перешли на содержание собственных правительств. Так возникла еще одна сфера иллюзорной политической деятельности.

В современном либерализме (в трудах И.Бентама) были введены понятия пользы и успеха. Но они внутренне противоречивы. Не дают возможности суммировать опыт и действия по достижению пользы как «суммы удовольствий» и не имеют конкретного смысла в жизни индивидов. Абстракт-

ность данных понятий еще более увеличивается в политической и управленческой сферах.

Большинство практиков и теоретиков управления считают, что властно- управленческие аппараты корпораций и государств могут сохранять нейтральность, обладая знанием для успешного достижения поставленных целей. Критерий успеха служит основанием социального авторитета данных аппаратов. Однако этот критерий крайне сомнителен: «Саму концепцию успеха невозможно отделить от определенного способа человеческого существования, при котором отбор средств для достижения целей есть главный элемент манипуляции людьми» (2, 148). Данная концепция способствовала появлению ряда дополнительных критериев эффективности, экономичности, оптимальности и т.д. Они господствуют в политическом и властно- управленческом жаргоне и большинстве книг по управлению.

Однако указанные критерии крайне абстрактны. Они могут обозначать любую деятельность в корпорациях, правительственных агентствах, профсоюзах и политических партиях. Кроме того, между любыми общими критериями и реальной деятельностью всегда существует зазор. Рано или поздно он приводит к конфликту. Поэтому концепция успеха и дополнительные критерии не могут использоваться для анализа и оценки деятельности властно-политических и управленческих аппаратов. Речь идет не только о веберовской концепции бюрократии, но и о множестве других подходов — бихевиористском, реляционистском, структурно-функциональном, системном и т.п. Все они объединены общей идеей о возможности научного или рационального управления обществом. Первоначально данная идея возникла в либерализме, а затем была позаимствована марксизмом, социализмом и неоконсерватизмом (см.: 3). Это идея ложная по своей сути.

Вебер считал, что главным основанием легитимности бюрократии служит ее успешность, эффективность и рациональность. Но никаких конкретных указаний о возможности использования данных критериев при оценке властно- политических и управленческих аппаратов его теория не со-

держит. Поэтому все свойства бюрократии могут связываться с успехом. Однако долговременные социальные и политические цели не могут служить критерием успеха ни отдельного чиновника, ни управленческого, ни властно- политического аппарата. По крайней мере политическая динамика всех правительств XX в. этот критерий не подтверждает. Влияние случайных факторов увеличивается по мере роста периода времени. Тогда как оперативные цели постоянно меняются и тоже не могут служить критерием успеха. При таких обстоятельствах правительства и властно-управленческие аппараты могут манипулировать целями для доказательства собственной необходимости и профессиональной пригодности. Такая манипуляция достигает апогея в период избирательных кампаний. Поэтому успех действий правительств всегда обманчив: «Понятие успеха служит для того, чтобы поддерживать авторитет политиков и власть управленцев» (2, 150). Следовательно, никаких оснований легитимности правительств, государственных и управленческих аппаратов не существует.

Отбрасывание легитимности государства со всеми его институтами — один из принципиальных выводов коммунитаризма. Вся структура главных понятий современного общества есть множество юридических и политических фикций. Они направлены на обеспечение индивидов, социальных и политических институтов «объективными и безличными» критериями. Но эта цель недостижима. Существуют фикции гражданского общества, государства, рынка, бюрократии и т.д. Все они являются следствием изобретения либеральной идеи! о свободном и автономном человеческом индивиде. Эта идея не поддается рациональному обсуждению. Она оставляет открытым вопрос: какой тип утверждений об индивиде и обществе следует признать приоритетным и как в его контексте оценивать другие утверждения?

Несоизмеримость системы фикций и реальной практики определяет суть политики современного общества. Индивидуализм формулирует свои требования в языке фиктивных прав человека. Бюрократические организации форму-

лируют те же самые требования в языке фиктивной пользы и успеха. В итоге юридический и политический язык маскирует реальное положение дел:

«Фиктивная, мнимая рациональность политических дебатов образует прикрытие произвола власти. Именно такой произвол есть решающий фактор современного общества» (2, 143). В политических дебатах и академических дискуссиях теория и практика оценки полагаются воплощением «объективных и безличных» норм, образующих легитимизацию государства и власти, политики и управления. Но никаких универсальных правил рационального обоснования данных оценок и норм не существует. Поэтому сами постулаты

«объективности и безличности», из которых либерализм, марксизм и веберианство выводили идею рационального управления обществом, являются иллюзорными.

Однако представление о рациональности государства и политики, власти и управления широко распространено. На нем базируется концепция

«открытого общества» К.Поппера. Это представление и концепция в современном обществе функционируют таким же образом, как функционировало понятие Бога в средневековье. Во всех случаях речь идет о названии фиктивного объекта, который полагается существующим. На деле это представление выражает лишь произвол (чувства и убеждения) индивидов. История мысли показала, что все попытки рационального доказательства бытия Бога закончились крахом. То же самое относится ко всем современным попыткам доказательства «рациональности» властно-управленческих систем.

Правда, большинство политиков и управленцев полагают, что они занимаются делом, а не валяют дурака. Система СМИ внедряет в сознание жителей земного шара такой образ политико-управленческой деятельности. К Веберу и другим классикам теории организации и управления восходит идея о профессионализме (специализации) политико-управленческой Деятельности. В современном обществе пиетет перед профессионализмом стал неписаным правилом социальной жизни Широкое распространение получил институт советников-экс

пертов, подвизающихся во всех государственных и корпоративных структурах. Представление о социальной значимости политико-управленческой деятельности базируется на убеждении: властно-управленческие аппараты обладают знанием, позволяющим создавать организационные, социальные и политические структуры и управлять ими. Насколько обоснованно это убеждение?

В коммунитаризме сформулирован однозначный ответ на этот вопрос: никакого профессионального политического и управленческого знания не существует, хотя контроль бюрократии над обществом стал реальностью; представление о профессионализме управленческого труда служит для идеологического маскарада такого контроля.

Этот вывод радикально отличается от представлений, широко распространенных в общественном мнении, политико-управленческих сферах и социальных науках. Для его обоснования теоретики коммунитаризма приводят эмпирические и теоретические аргументы.