Замкнутый круг ошибок

Эмпирические аргументы черпаются из наблюдения над социальной и политической жизнью США — одной из наиболее развитых демократических стран. В ней импотенция власти стала тотальной. Руководители корпораций не в состоянии контролировать их деятельность. Правительство уже давно предоставило общество его собственной участи. Поэтому граждане угнетаются не столько избытком, сколько полным отсутствием власти.

Одновременно происходил рост разнообразных учебных учреждений по бизнесу и менеджменту. Но связь между действиями управленцев и социальными процессами примерно такова, как между молитвой шамана о ниспослании дождя и реальным дождем. В обоих случаях никакой причинно- следственной связи не существует. Властно-управленческий профессионализм может приводить к успеху лишь случайно.

Власть обычно стремится скрыть этот факт. Ибо при его обнародовании ее легитимность тоже надо рассматривать как случайную.

Фиксация случайности результатов властно-управленческого воздействия на общество связывает эмпирические аргументы против политико- управленческого профессионализма с теоретическими.

Управленческое знание должно включать совокупность обобщений вероятностного характера, позволяющих предвидеть последствия управленческих действий. Главные претензии политиков и управленцев на социальный авторитет состоят из двух элементов: наличия определенной сферы фактов, относительно которых предполагается, что они не имеют отношения ни к каким аксиологическим системам; обобщений вероятностного характера и их применения к отдельным случаям и ситуациям.

Обе претензии выражаются в так называемой «теории управления» или

«науке управления». Она уже давно институционализована. Существуют многочисленные вузы по бизнесу и менеджменту, а также система подготовки кадров для государственной службы. В большинстве индустриальных стран эти структуры процветают и принадлежат к самым престижным. Весь этот бюрократический Левиафан базируется на представлении об аксиологической нейтральности управленца. Оно совпадает с бродячим сюжетом о нейтральности естественных наук, а также с веберовским постулатом о возможности социальных наук, «свободных от ценностей».

Смысл данных претензий, представлений и постулатов может быть понят в контексте вопроса: как понятие факта стало мировоззренческой и идеологической предпосылкой бюрократии, ученых и политиков? Речь идет о проблеме фактуальности и ее значении во всей системе социальных наук.

В современной интеллектуальной культуре существует убеждение: наблюдатель и деятель находятся «лицом к лицу» с внешним миром и не испытывают никакого влияния со стороны теоретических конструкций. Однако это убеждение ошибочно. Оно связано с историческими фазами восприятия внеш-

него мира. Эти стадии всегда были включены в мировоззренческие системы. Например, наблюдатели прошлых эпох видели на небе не звезды и планеты, а щели в небосклоне. Следовательно, любое непосредственное восприятие модифицировано общей картиной мира и определяется теоретически нагруженными понятиями (см.: 4).

В частности, указанное убеждение опирается на эмпирическое понятие опыта. Оно было культурной инновацией рубежа XVII—XVIII вв. Эта инновация послужила средством разрыва между иллюзией и реальностью. И стала основанием для выработки представления об объективном существовании мира фактов. Однако понятие опыта ничуть не менее частично, нежели приватные сны, галлюцинации и иллюзии.

Первоначально опыт означал действие по испытанию и проверке. В современной науке этот смысл фиксируется понятием эксперимента. В повседневном языке опыт означает длительность занятий какой-либо деятельностью (например, в суждении «У него десять лет опыта руководящей работы»). Эмпиристское понятие опыта оставалось неизвестным на протяжении почти всей человеческой истории, за исключением последних трехсот лет. Естествознание просто установило новую демаркационную линию между иллюзией и реальностью. Механистическая схема объяснения связана с данной демаркацией.

Согласно У.Куайну, наука о поведении людей возможна лишь в том случае, если ее базисные утверждения описывают это поведение с помощью строго определенных понятий. Такие утверждения должны формулироваться в языке, который исключает цели и намерения индивидов. Но даже в этом случае об утверждениях социальных наук нельзя сказать, что они являются функцией истинности, поскольку данные утверждения не могут быть изложены в исчислении предикатов. Понятия социальных наук остаются неопределенными и не могут использоваться для доказательства и опровержения законов.

А.Макинтайр предлагает поставить Куайна «с головы на ноги». Из человеческого поведения невозможно исключить

цели, намерения и ценности. Поэтому социальные науки не могут быть совокупностью обобщений вероятностного характера. Однако на основе эмпирического понимания фактов Просвещение разработало постулат о предвидимости и возможности манипуляции человеческим поведением. Этот постулат связывает Просвещение со всеми формами либерализма. Если субъект согласен с традицией Просвещения и либерализмом, то он воспринимает свои действия совершенно иначе, нежели поведение других людей: «Поведение людей, подвергаемых манипуляции, протекает в соответствии с намерениями и целями субъекта, которые он рассматривает как не подлежащие власти законов, управляющих поведением манипулируемых людей» (2, 74).

В результате современное общество стало объектом произвола политиков, управленцев и ученых одновременно. Либеральное убеждение об авторитете рационального диалога и тезис Вебера о рациональности властно- управленческого аппарата отразил эту тенденцию. В социальной действительности интеллектуальный проект Просвещения преобразовался в комплекс социальных ритуалов, которые выдаются за факты. Этот процесс был связан со становлением класса государственных чиновников и шел по-разному в каждой конкретной стране. Но ни буржуазные, ни социалистические, ни националистические политические революции и реформы не смогли его прервать. Одновременно возникала специальность ученого-эксперта по манипуляции разными сферами социального бытия. По мере унификации направлений государственной деятельности функции чиновника все более переплетались с задачами ученых-экспертов. После второй мировой войны эти функции стали неразличимыми. Данные процессы привели к тому, что политические лидеры и режимы могут меняться, а бюрократия и ученые- эксперты живут и здравствуют независимо от социальных и политических изменений.

В коммунитаризме поставлен принципиальный вопрос: можно ли вообще прервать эту тенденцию и в состоянии ли социальная наука предложить что-либо существенное для реализации задачи, которую не смогла пока выполнить ни одна

революция? Дело в том, что либеральная и социалистическая идеологии способствовали становлению еще одной фигуры — Социального Реформатора. На него распространяются все характеристики других социальных фигур. Социальный Реформатор был продуктом воображения Сен-Симона, Конта, утилитаристов-либералов и фабианцев-социалистов. Они выработали еще один шаблон политической мысли: все социальные проблемы можно решить, если управление обществом станет научным. И в XX в. оно стало таковым. Ни один Социальный Реформатор до сих пор не поставил задачу освобождения от потребительского, менеджерского и терапевтического отношения к действительности.

Теперь правительства требуют от государственных служащих специального образования. Оно позволяет признать их экспертами по конкретным вопросам жизни общества. Современные правительства обеспечивают подготовку и трудоустройство наследников Социальных Реформаторов XIX в. И они вмешиваются во все сферы социальной жизни. Аналогичные процессы идут в корпорациях. Профессиональное знание чиновников-экспертов стало товаром. За обладание им конкурируют частные фирмы и правительственные агентства. Этот товар продается с биркой

«Компетентный специалист».

Таким образом, либеральная и социалистические идеологии способствовали появлению веберовской теории бюрократии. А она воплотилась в жизнь как идеология, оправдывающая социальный статус управленцев. Конечно, современные теории организации и управления отличаются от веберовской концепции. Но в каждой из них присутствуют постулаты о рациональности, успешности, эффективности, научных основаниях управленческого труда и тому подобная идеологическая абракадабра.

Процесс воплощения в жизнь данной идеологии включал следующие исторические этапы: просвещенческий идеал научного управления обществом завершился социальными революциями и реформами в различных европейских странах; революции и реформы легитимизировали бюрократическую

практику и привели к ее небывалому расширению; этот процесс завершился кодификацией бюрократической практики в книгах теоретиков организации и управления; затем на основе данных книг были написаны учебники, которые сегодня изучаются в школах бизнеса, менеджмента и государственной службы.

Так завершился*«замкнутый круг ошибок», если воспользоваться выражением М.Крозье. Сегодня во всех развитых странах господствует убеждение: властно-управленческие аппараты обладают оценочной нейтральностью и потому имеют право на вмешательство в социальную жизнь и манипуляцию гражданами.

Однако понятие профессионализма управленческого труда предельно расплывчато. А представители социальных наук пока не в состоянии ни предвидеть социальные события и процессы, ни классифицировать такие предвидения. Например, ни один экономист не предвидел стагфляции, пока она не проявилась на практике. Теоретики монетаризма систематически ошибаются в прогнозах степени инфляции.

Правда, в социальных науках сформулированы более конкретные обобщения: революции возникают в период роста социальных требований, которые вначале удовлетворяются, а затем тормозятся, из-за чего возникает массовая фрустрация; в жилых домах показатель преступности возрастает пропорционально до 12- го этажа, а затем выравнивается; существует принципиальное различие в понимании и трактовке права (законов) между полицейскими и судебными органами и ни одна политическая система не смогла его преодолеть; показатели социальной стабильности и преступности зависят от темпа модернизации, так что модернизирующиеся общества наиболее нестабильны и поражены социальным и политическим насилием.

Эти обобщения базируются на конкретно-социологических исследованиях и подтверждаются большим числом примеров. Однако все они обладают следующими свойствами: Функционируют в социальных науках наряду с опровергающими примерами; лишены квантификаторов,

определяющих

сферу достоверности; не содержат никаких указаний о том, как их применять в изменившихся условиях.

Иначе говоря, использование любого обобщения в процессах управления обществом лишь укрепляет манипулятивные отношения.